Теодор Вульфович - Ночь ночей. Легенда БЕНАПах
«Пифагор верил в свою звезду… Он видел жизнь и по ту сторону смерти».
Эд. Шюре. «Великие посвященные»Однажды, давно еще, в стынущий вечер, когда мороз набирал и набирал силу (а смеркалось в ту пору уже совсем рано), вроде бы ни с того ни с сего председатель объявил генеральный сбор и устроил в присутствии гостей «ночь заглавных сновидений». Он попросил собравшихся если уж рассказывать сны, то без пропусков — полностью, чтобы можно было прочувствовать всю их глубину и, может быть, значение. Если такое имеется… Еще там, в Брянских лесах…
Эта необычная затея оставила впечатляющий след. О ней не забывали долго. Очередность установили по жребию. Каждый из присутствующих должен был рассказать один сон или связанную темой цепочку снов — но не выдумывать, а вспоминать. И возможно подробнее, достовернее. Феерия неожиданно удалась: врать не давали — разоблачали на лету. Длилось действо два вечера и две ночи (без спиртного! — договорились и выдюжили). Там были рассказаны несколько уникальных по красоте и яркости снов. Попадались даже провидческие — это выяснилось позднее, главным образом в отношении гибели или завидного везения, выпавших на долю присутствующих в землянке.
Один из снов назвали «океанским» и признали «самым-самым!».
…По разбушевавшемуся бескрайнему водному пространству плыл первокласснейший пассажирский лайнер-гигант — многопалубный белый красавец в три могучие трубы… И рассказчик, будучи человеком этого корабля, видит всю картину одновременно, как бы со стороны… Водная поверхность внезапно успокаивается, становится полированно-безмятежной, ну, как мокрый зеркальный стол… но в это же время обнаруживается, что Океан не бесконечен — он внезапно обрывается, как бы подпертый заслонкой. И никакого водопада нет!.. А на лайнере этого не знают, и корабль на большой скорости торжественно движется в направлении этого срыва — этого «не водопада», а срезанного края Океана и насквозь просвеченного пространства после него… Лайнер проходит линию окончания, нависает над этим срывом и, в силу своей огромности, медленно опрокидывается и падает в пространство. Вроде бы пропасть… Рассказчик и люди из команды корабля падали в этот же проран (как с небесной Ниагары) и уже знали, что у этой космической пропасти конца нет… Она без дна… А раз нет конца, то и бояться нечего… Можно жить и в вечном падении… Даже стали переговариваться друг с другом. С одной заботой — не попасть под махину падающего гиганта, такого столкновения никто из них не выдержал бы. Лайнер падал, но не распадался… погружался во вселенскую пропасть совершенно бесшумно. Ведь даже встречного ветра не было. Водворилось абсолютное молчание, падающие люди перестали перекликаться. Гигант падал с невероятным достоинством: носовой частью вниз, кормой вверх — не кренился, не кувыркался, и его трубы чуть курились легким прозрачным дымом… Нет, у падающих не было страха самого падения, не было страха перед тем, что ждет их всех впереди, не было страха.
— Это всё про нас с вами, — сказал Белоус. — Здесь все: и прошлое, и настоящее, и будущее. Ведь «молодые львы» иногда бывают похожи на разгулявшихся кобелей — вот вам и взлеты, и падения.
Само собой, ждали, согласно личному таинственному опыту, остро сексуальных сюжетов, а в них потребность была безудержная. И слушатели не были обмануты в своих ожиданиях. Что было, то было… Но, как ни странно, даже в этой серии снов рассказчики соблюдали какую-то новую и редкую для офицерской среды пристойность… А в остальном просили не заливать, держаться ближе к самому сновидению: «Не помнишь, скажи: не помню, не можешь выразить словами — не выражай. Лучше замолкни, только не выдумывай». Попадались у далеких друг от друга людей очень похожие сны. Даже иногда с одинаковыми или схожими персонажами:
— И у меня!.. И у меня!.. — неожиданно вскрикивали слушающие.
Встречались сновидения одних и тех же животных или растений, цветового колорита или признаков пейзажа. Тогда председатель сказал:
— Может быть, сон, сновидения и пророческие сны — это двери, ведущие в другой мир?.. Мир, в который мы не верим?
Но главным тут было предощущение того, что увиденное или показанное действительно случилось с тобой, но не в этой, а в какой-то другой, давно прошедшей или еще не состоявшейся жизни. Это обескураживало…
* * *Следовало бы учесть еще и то, что само существование БЕНАПов и их несколько облегченной, даже шутейной организации было по тем временам чудовищным и труднообъяснимым вызовом (ца еще после «первого разоблачения» и расследования, в котором чуть было не приняла участие контрразведка). Сами они этого не чувствовали и не понимали. А уж эти посиделки с вывертами и сновидениями вообще нарушали все и всякие представления о дозволенном… Но вот невиданное чудо — там и тогда никто на них не донес. А если и донесли, то мер не приняли. Было над чем поразмыслить. Вот она, еще одна разница между фронтом и героическим бескомпромиссным тылом. Самые ярые цепные псы режима были не на фронте. Да и разведку громить было как-то не с руки, и себе же хуже…
Заклинание,может быть, для кого-нибудь и непонятное (но необходимое!) — пусть будет.
СИЛЫ ВСЕМОГУЩИЕ, ЦАРСТВУЮЩИЙ НАД БЕСПРЕДЕЛЬНЫМ ПРОСТРАНСТВОМ И В БЕСКОНЕЧНОСТИ ВРЕМЕНИ (И В ОТСУТСТВИИ ВРЕМЕНИ), СОЗДАТЕЛЬ СВЕТА И ТВОРЕЦ ТЬМЫ… СЕГОДНЯ ВНОСЯТСЯ В ПАМЯТНУЮ КНИГУ ПРИГОВОРЕННЫЕ НА ЖИЗНЬ И НА СМЕРТЬ.
…если МIРЪ это Чей-то СОН, если Кто-то, кто ныне видит нас во сне и Кому снится история Вселенной… Разум, однажды увидев это во сне, увидит снова и снова; пока ум способен видеть сны, ничто не пропало…
Из Махзор, из Библии, из Бездны, из Х.Л. Борхеса, из Памяти, из Беспамятства
Завершение легенды о Герое Советского Союза Петре РоманченкоРазвалины вперемешку с уцелевшими зданиями. Чужая, еще не освоенная Европа… После первого короткого ливня на литых чугунных воротах понуро обвис белый квадрат флага с красным крестом —
«ПОЛЕВОЙ ГОСПИТАЛЬ».Просторный двор был похож на перевалочный пункт: полно раненых — привозят одних, увозят других. Сортируют… Несут в сарай тех, кто не добрался до операционного стола и сдал душу на долгое хранение. Да и после операционного стола туда тоже отбывают.
Возле трехэтажного здания председатель спросил пожилого санитара в куцем затасканном халате:
— Герой Советского Союза капитан Романченко у вас?
— Здесь ваш герой, — санитар в полной безнадежности махнул рукой. — На третьем, в изоляторе.
Узкая длинная комната. Петр лежал плашмя, уставившись в высоченный потолок. Головы не повернул, глаз не перевел.
— Это я. Салют, — сказал председатель.
— Думал, не успеешь… — дышит скверно, сипит.
— Что ж ты, сволочь такая, сделал?
— Да я сколько раз его… и ничего…
— Убить тебя мало!
— Мало…
Помолчали.
— Не ругай мэнэ, дружище… Скажи слово.
— Какое слово?
— Не знаю… Якое трэба.
— Что я, поп?
— Скажи… Убаюкивать не гоже.
Председатель молчал-молчал, смотрел на Петра. И сказал:
— Знаешь, Петро… когда весь свиток изжитой, испитой жизни уже развернулся, все накопленное истрачено и все лучшее выплеснулось, душа теряет сознание… Вот так и мы, чудики мира сего, несемся навстречу гибели — каждый своей… Теперь твоя душа будет совсем свободная. И ее понесет… Хрен знает куда. До встречи.
— Вот ведь сказал… Дякую, — еле проговорил Романченко.
— Ты что ж, совсем ничегошеньки не видишь? — Он не верил, что можно совсем ничего не видеть. — Ну, хоть что-то мелькает?..
— Одна чэрная мудня, — вполне определенно произнес Романченко. — Гроши у в тумбочке. Возьми… — Уси возьми.
— Может, выкарабкаешься?
— Ни! — почти выкрикнул. — Если що не так, извини мэни, дурака, — говорил вполне уверенно, широко и твердо расставляя слова.
— Где взял-то?
— На станции, мать ее… Кляйн-Хрюкен, какая-то… — лицо у него темнело прямо на глазах. — Уничтожь ее…
— Что, станцию?
— Ни… Цистерну…
— Позвать кого-нибудь?
— Нэ трэба, — почти приказал.
И тут председатель взревел, потому что внезапно понял — на этот раз Петру не выкарабкаться.
— Гады! Выродки!.. — он, наверное, имел в виду всех на свете. — Проклятые и проклятые… Ханыги… Цистерна. Целая цистерна! На-На! Потерпеть не мог?! За сто двадцать верст до Берлина!.. Если уж так приспичило… Это же додуматься?! Древесный спирт! Ты формулу этого дерьма знаешь?.. Они специально нам ее оставляют… Чтобы такие… — он вдруг перестал орать, испугался.
В палате стало холодно, как зимой под ветром… Подошел. Потрогал Петра… Да он мертв… Положил ладонь на лоб. И так держал…
