Игорь Гуров - Зарево над предгорьями
— Вы попали в партизанский отряд, где действуют советские законы и устав Красной Армии, — продолжал он. — Сейчас вам доставят завтрак, а пока я, командир отряда майор Селезнев, и мои товарищи познакомимся с каждым из вас.
— В отряде хотим остаться! — крикнул кто-то из строя.
— Решим, — сказал Селезнев. — Старшина второй статьи Павлов! — вызвал он.
Моряк подошел к нему.
— За проявленную сегодня ночью дисциплинированность и помощь в боевой операции командование отряда награждает вас личным оружием.
Вовка снял с себя парабеллум и протянул матросу.
— Служу Советскому Союзу! — громко произнес Павлов.
Селезнев представил своих товарищей.
— Ну, а теперь отдыхайте, набирайтесь сил.
— Разрешите сказать, товарищ майор, — обратился капитан Стрельников. — Отдыхать хотелось бы поменьше.
— Понимаю вас, — улыбнулся Селезнев, — самому не терпелось действовать. Тем, кто чувствует себя лучше, работа найдется сегодня же. — Вспомнив, как Тоня заставляла его в первые дни лежать, Селезнев спохватился: — Но только с разрешения начсанслужбы. Сейчас прошу остаться в строю тех, кто служил в Красной Армии или был в партизанских отрядах. Остальным разойтись.
В строю, кроме мужчин, остались две женщины. Одна — молодая, высокая, в гимнастерке, очевидно военнослужащая; другая — пожилая казачка, которую все называли Митревной.
— Вы что, мамаша, — спросил Селезнев, — в армии служили?
— Да нет, сынок, — призналась Митревна. — Но хочу врагов бить.
— Будешь, мать, обязательно будешь!
Майор стал беседовать с оставшимися в строю.
Шурик и Измаил принесли из пещеры копченых уток, лепешки и котелок меда.
Пока шел завтрак, Тоня перевязала руку Селезнева.
— Очень больно? — спросила она.
— Ничего… Как твои раненые?
— Девочка умерла… Если б был врач, выжила бы… И другие раненые сложные. Гипс нужен.
— Придется кого-нибудь послать к доктору Степанову. Вовка и Измаил уйдут сейчас в аул Псекупс — нам нужно продовольствие, лопаты, топоры, нужна хоть какая-нибудь одежда и обувь. Ты останешься здесь. Пошлю к доктору Валю.
Измаил осторожно, опасаясь встречи с помощником Дархока, пробирался к дому старой Нефисет.
Не доходя до ее крыльца, он натолкнулся на одного из наиболее уважаемых в ауле стариков — седобородого Халяхо. Старик первым, как равного, приветствовал его. Мальчик оторопел от такой чести.
Халяхо увел Измаила в свою саклю. Дочь старика внесла маленький столик, приготовила на нем чай и вышла, так и не произнеся ни слова.
Усадив после долгих препирательств Измаила, который, по обычаю, не хотел садиться, старик пил с ним чай и вел, как требовало приличие, разговор о погоде, о здоровье родственников и знакомых. Но попробуйте спрашивать о здоровье родственников, когда отец и мать одного собеседника — по ту сторону фронта, а сыновья другого с первого дня войны в адыгейском добровольческом полку! Нельзя говорить о наступлении холодов и не вспомнить, что тем, кто дерется сейчас на перевалах с солдатами дуче и фюрера, придется очень тяжело.
Старик понял, что вести традиционный разговор невозможно, и перешел к другой теме.
— Ты стал настоящим мужчиной, Измаил, — с одобрением проговорил он. — Вместе с отважным человеком ты отомстил старому волку Дархоку за смерть Шумафа и Айшей, а твои товарищи добили шакала Мхамеда.
Лицо мальчика пылало от этих похвал; опустив глаза, он слушал старика, не понимая, правда, о каких товарищах тот говорит.
— Ни один полицай не соглашается теперь жить в нашем ауле, — продолжал старик, — а немцы и итальянцы, если приезжают, оглядываются по сторонам и торопятся уехать, фашисты ищут «Старика». Нефисет следила за тобой, когда ты пошел к Дархоку с русским мужчиной. Она слышала, как вы сказали, что пришли от «Старика». Скажи мне, Измаил, кто этот «Старик»? Откуда пришел к нам этот храбрый человек, которого боятся волчьи и шакальи стаи?
Измаил стал говорить о Вовке. Старик вначале слушал недоверчиво, но мальчик так красочно рассказывал обо всех делах Вовки, что не поверить ему было нельзя.
— Приходи со своим другом, Измаил, — произнес Халяхо. — Мудростью и храбростью он заслужил, чтобы его уважали как старика.
Измаил побежал за Вовкой, которого он оставил в кустах возле аула.
В небольшой сакле Халяхо собрались такие же, как и хозяин, седобородые старики. Это были самые уважаемые люди аула Псекупс. Они уже знали о «Старике» и разговаривали с Вовкой, как с почетным гостем.
Несколько раз Вовка пытался сказать о цели своего прихода, но Халяхо ловко переводил разговор на малозначительные темы, очень далекие от войны и партизанских действий, — этого требовали неписаные древние законы приличия.
Вовка приуныл. Старик, наверное, просто боится помочь партизанам. Измаил же видел, что все идет как нельзя лучше. Если с таким почетом старики встречают гостя, значит они ему ни в чем не откажут. Но он не мог объяснить этого Вовке: пока говорят старшие, молодые молча слушают.
Халяхо снял со стены челнокообразный музыкальный инструмент с двумя струнами и что-то по-адыгейски сказал собравшимся. Старик с рыжей бородой взял в руки какую-то круглую палку.
Наклонившись к Вовке, Измаил объяснил:
— У Халяхо в руках шичепшин, а у другого старика камоль — это как русская флейта.
Похожим на серп смычком Халяхо провел по струнам шичепшина и запел чистым высоким голосом. Рыжебородый приложил к губам камоль. Вступил хор.
Это была мужская песня — «оред».
— О тебе поют, — с уважением сказал Измаил.
— Чего? — изумился Вовка. — Как это обо мне?
— Вот слушай. — Измаил начал переводить импровизацию старика:
Черный коршун пришел издалека.
Он хотел, Адыгея, счастье твое отобрать,
Сделать адыгов рабочим скотом.
Русский брат победит злого коршуна.
Твои сыновья, Адыгея, вместе с русским
народом
Черные крылья ломают ему.
Мелодия песни сделалась более минорной. Старик пел очень тихо, а хор тянул одно, как объяснил Измаил, ничего не обозначающее слово: «ворира, ворира, ворира».
Черный коршун в аулах, станицах летает,
Свое черное дело творит перед смертью.
Мелодия стала радостной и быстрой. Старик, посверкивая глазами, пел:
Много славных орлов, Адыгея,
В твои горы пришло,
Чтобы коршуна бить.
Среди этих орлов молодой да удалый
Орленок летит.
Коршун злой «Стариком» называет его,
Потому что орленок и мудр и храбр,
Потому что он сердце имеет орла.
Вовка был очень смущен.
В свое черное логово
Слуги коршуна злого людей повезли.
Орел-герой и орленок
Дорогою горной летят,
Злому делу свершиться не дали.
— Уже знают! — удивился Вовка.
И как бы отвечая ему, старик пропел:
Быстро летают орлы,
Но быстрее вперед по Кавказу
Слава несется
О смелом орле и орленке.
— Ворира! Ворира! Ворира! — теперь уже мощно и торжественно гремел хор.
На следующее утро по дороге двигался обоз груженых подвод.
Его обогнал танк с крестом на борту. Из башни высунулся офицер.
— Кто есть? — спросил он. — Куда едешь?
Сидящий на передней бричке старик спокойно ответил:
— На базар. Немного торговать. — И протянул две бумажки.
С трудом разбирая русские слова, офицер читал справку о том, что крестьянам адыгейского аула Псекупс разрешен выезд на базар.
Второй бумажкой была листовка, в которой немецкое командование призывало «казачество и горцев Кавказа проявлять здоровую частную инициативу — открывать торговлю».
Офицер, вспомнив пустынное уныние городских базаров, довольно посмотрел на подводы и нырнул обратно в башню. Обоз продолжал свой путь.
Примерно в километре от сухого русла, по которому можно было попасть в «Лагерь отважных», обоз свернул в сторону. «Горцы Кавказа» проявили «здоровую частную инициативу». Они начали выгружать подводы, как будто именно здесь решили «открывать торговлю». На землю сняли живых овец, тяжелые мешки и кадушки. Под ними оказались бурки и одеяла, пиджаки, брюки и рубашки, лопаты, топоры и множество других разнообразных вещей.
