Анатолий Галиев - Взлетная полоса
В кабине было уже тесно. Томилин пролез на плетенную из ивняка легкую скамейку вдоль борта, огляделся и удивился тому, что помимо двух репортеров здесь устроилась половина директората. Потом он узнал, что пригласил их Сикорский специально, чтобы прониклись уважением к делу его рук и впредь не скаредничали.
Решились на полет, конечно, не все. Герои воздушной стихии выглядели сконфуженно и нелепо в своем обычном платье, при авиационных касках на головах. Бледнели, прислушиваясь к грохоту заработавших моторов, и со скрытой тоской смотрели, как пробирается к управлению Сикорский, заглядывает напоследок с приставной лестницы снаружи солдат, козыряет и, захлопнув дверь и спрыгнув, уносит лестницу прочь.
Самолет Томилин знал хорошо, но в тот день все было для него будто вновь. Сикорский, согнувшись над штурвалом, оглянулся, что-то крикнул и повел аэроплан в разбег, по сочной траве аэродромного поля.
Потом их всех, озябших и счастливых, качала толпа у самолета, громопобедно рявкали трубы духового оркестра, тоненько кричали женщины, протискиваясь к героям. А главный герой, Сикорский, вежливо терпел какую-то осатаневшую барышню, которая повисла у него на шее и все пыталась сорвать с него белое шелковое кашне — для истории и на память.
Глядя на все это, Томилин тогда остро почувствовал, что он опаздывает. Пришла пора действовать немедленно и решительно. Нужно как можно быстрее вернуться в их совместное предприятие с Модестом и делать все, как рассчитано.
С запоздалым ужасом он вспомнил, что Оленька ждет его в авто у ворот, и он быстро и легко пошагал к ней, представляя, как она обрадуется тому, что он летал!
Оказалось же — радость была преждевременной…
6
Раз в шестидневку на стол перед комдивом Коняевым адъютант выкладывал общую сводку от военных представителей на авиазаводах. Обычно ими бывали сами военлеты-приемщики, облетывавшие готовые машины. Никита Иванович ненавидел эти машинописные листки, отпечатанные на прозрачной папиросной бумаге. Оли вызывали у него холодную ярость. Не только из-за них, конечно, но и из-за них тоже он не любил засиживаться в Москве, в управлении, и предпочитал почаще бывать в округах, в эскадрильях, где за зрелищем нормальной боевой учебы как-то забывалось о том, что эти эскадрильи пока еще можно вполне пересчитать по пальцам. Но когда ему приходилось получать эти сводки, он начинал не с них, оттягивая неприятное напоследок, а с других бумаг в именной папке с тисненым пропеллером на обложке.
Вот и на этот раз он выдернул шуршащий листок со сводкой и сунул его в ящик стола — напоследок. Уставился в очередную бумаженцию. Читал машинописные строчки, еще не понимая: «До цели всего пять минут полета! Непобедимой песней звучит рокот могучих моторов! Ваш корреспондент передает этот очерк из кабины снабженного мощной радиостанцией воздушного крейсера королевских авиационных сил, ведомого коммодором сэром Квинсом. Строем клина за своим неукротимым флагманом следует воздушная армада. Далеко внизу блещут волны Балтийского моря, но вот он — сигнал! Экипаж и ваш корреспондент мгновенно надевают противогазовые маски».
— Какие маски? Что ты мне за чепуху подсунул?! — подняв голову, крикнул комдив. Вошел из приемной его адъютант:
— В понедельник это появилось в какой-то хорошо известной английской газете, может быть, даже в «Тайме». В Наркоминделе перевели и переслали. Описание воздушного нападения на нас. Там обратили внимание на предполагаемую дату операции: ноябрь, год нынешний… Вроде как воображаемая картина, но слишком уж живо воображают!
— Ага! — засопел Коняев.
Краснея, вчитывался: «Под нами рвутся разрывы большевистских зенитных снарядов, но мы на недосягаемой высоте. Тщетны потуги их летчиков, истребители сопровождения стерегут флот наших бомбовозов как верные овчарки. То там, то сям дымными факелами падают в море неуклюжие самолеты русских».
— Факелами, значит? Ну-ну! — наливаясь краской, фыркнул Коняев и расстегнул ворот гимнастерки — душно стало от фамильярной наглости газетного трубача. — Нет! Ты послушай! — не выдержал он и продолжал уже вслух: — «Растворяются бомбовые люки, и на Кронштадтские форты, на красные линкоры и эсминцы, стоящие на якорях, на улицы Ленинграда обрушивается смерть! Я вижу, как вздымаются желтые и коричневые облака горчичного газа, я вижу, как вниз из люков извергается карающий ливень люизита, выжигая дотла язву большевизма на теле всего цивилизованного мира…» И так далее, и в том же духе: как все мы корчимся, удушенные, и тут же кончаемся на радость им! Ты читал?
— Конечно!
Коняев щелчком отбросил бумаженцию, задумался.
Вроде бы ерунда, газетная болтушка с восклицаниями, а неспроста, может быть, уже свою публику к воздушным тревогам приучают? Что-то лето тяжело заканчивается. Как первые огненные проблески вновь стягиваемого вдоль границ кольца, одновременно и явно организованно ударили из-за рубежа провокации. Началось еще весной, в Китае. Мирный пароход Совторгфлота «Память Ленина» шел за чаем. Канонерка бандитствующего генерала Чжан Цзолина обстреляла и взяла на абордаж пароход. Захватили экипаж, подняли на весь мир крик, что найдены какие-то документы и миллион долларов — все для вмешательства в китайские дела, на организацию переворотов. Тотчас же солдаты окружили советское полпредство в Пекине. Ворвались на его территорию, арестовали всех, учинили погром с пожаром… Несмотря на белокитайский акцент, за всем этим проглядывало рыльце Интеллидженс сервис. И верно — бухнуло в Китае, а тут же откликнулось на острове. Лондонским «бобби», знаменитым не только ростом, но и сдержанной вежливостью, переводящим за ручку старушек через уличное движение и невозмутимым, было приказано возмутиться!
Они протаранили окна и двери в торговом представительстве СССР, круша мебель дубинками, вломились и в советскую торговую фирму «Аркос». «Нашли» то, чего никогда не существовало — «документацию» свидетельства мирового большевистского заговора!..
Правительство Британии явно сооружало повод для разрыва всех отношений, и оно их мгновенно порвало. Дало сигнал для всей Европы — кто за ним? И как начало военных действий — седьмого июня на перроне варшавского вокзала ударили выстрелы. Белогвардеец Коверда в упор расстрелял советского посла в Польше Петра Войкова. Это уже была не просто провокация, англичане поджигали бикфордов шнур, чтобы разнести вдрызг с таким трудом удерживаемый мир. Стрелял Коверда — целилась Британия.
Запахло такой гарью, такой опасностью, что ЦК обратился к народу со специальным воззванием: «Ко всем организациям ВКП(б), ко всем рабочим и крестьянам». Там говорилось жестко и прямо: «Исключительное внимание Красной Армии, вопросам рабоче-крестьянской обороны. Все трудящиеся и в первую очередь коммунистический авангард должны усилить помощь рабоче-крестьянской армии и заботу о ней. Необходимо усилить связь между Красной Армией и рабоче-крестьянскими массами. Необходимо усилить работу шефских, добровольческих, спортивных организаций. Необходимо усилить подготовку всей партийной массы в деле военного обучения. Каждый член партии, каждый молодой рабочий и крестьянин должны пройти курс этой подготовки».
На майском параде специально были показаны «зубы» — дескать, не волнуйтесь, уже и сегодня имеем, чем отбиться. Иностранные атташе на трибунах не без удивления глазели на фыркающие легкие танки, броневики, артиллерийские батареи не на конной, а тракторной тяге, задирали головы на внушительный гул: в синем чистом небе шли в четком строю эскадрильи разведчиков, простригли небеса истребители… Конных эскадронов было больше, но за тачанками с вызовом чеканила шаг сводная рота пулеметчиков с новыми превосходными ручными пулеметами Дегтярева на плечах.
Под золочеными кепи, конфедератками, фуражками и примятыми широкополыми дипломатическими шляпами мозги напрягались. Было уже ясно — нынешний год не просто год десятилетия революции, а год поворотный. На пленуме ЦК и ЦКК было без обиняков сказано, что при разработке нового пятилетнего плана будет прежде всего учтена возможность военного нападения на СССР и особое внимание партия обращает на те индустриальные направления, без которых невозможна надежная оборона социализма.
Это было посерьезнее, чем успешный сбор средств на пролетарскую авиабригаду «Наш ответ Чемберлену». Это был приказ партии на глубокий бросок в социализм. Революция прямо заявляла, что не утонула в нэпе, не увязла в межах между делянками мужичка-единоличника, не разменяла себя на коммерцию, на концессии…
И с нотами, и с разрывом отношений дело не новое — еще в двадцать третьем лорд Керзон гремел угрозами. Сколько раз уж грозились, да потом сами же втихую приползали вновь с извинениями. Но на этот раз все шло по-иному. Под страшный крик на всю планету англичане перетянули из Атлантики в Балтийское море линкор, четыре крейсера, подводную флотилию. Правительство буржуазной Эстонии дрогнуло, разрешило стоянку британскому флоту в Таллинской гавани. До Ленинграда им оттуда — рукой подать! А шесть дней назад стало известно: в бывший Ревель, а ныне Таллин, туда, где когда-то стояли «летающие лодки» Балтфлота, перелетел дивизион британских гидросамолетов, приспособленных для бомбометания с больших высот. Так что газетная чепуха — не просто чепуха! Что-то заваривается. Может быть, скорее демонстрация бронированной мускулатуры, чтобы отторговать под британские базы острова Даго и Эзель, держать Кронштадт и Ленинград на дистанции орудийного выстрела. А может быть, и рискнут? Похоже, что могут. Правда, в Наркоминделе не уверены, что англичане пойдут на крайность, советуют быть сдержанными. Пока повышенная боевая готовность объявлена только на Балтфлоте и в округе, отпуска комсоставу там отменены. В Кронштадте затемнение. Но Ленинград-то сияет огнями, живет на всю катушку! Хотя признаки тревожные есть. Коммерческие пароходные конторы по всей Европе отказываются принимать фрахт на Ленинградский порт, выжидают, не подставить бы свою плавающую собственность под торпедные и снарядные удары, если порожек тревожного напряжения хрустнет под первым же залпом британского линкора.
