Анатолий Галиев - Взлетная полоса
Инженерную Россию залихорадило. Зашевелились коммерсанты. Можно было доказать, что отечественные машины не хуже привозных. Но не только это. За каждой удачной конструкцией, в случае ее победы, маячили заказы для армии, а значит, и деньги. Владелец московского завода «Дукс» Меллер почти прекратил производство велосипедов, выписал из Италии авиационного инженера Моску, на своих не надеялся. Ученики профессора Жуковского юные Туполев и Юрьев получили от Меллера отказ, метались по Москве, собирая у доброхотов деньги на постройку собственной конструкции, но так и не собрали. Сахарозаводчик Трошенко зазывал специалистов к себе в имение, решил тоже строить аэроплан, к нему не ехали — далеко и авантюрно. В Поти подпоручик Иванов со своим денщиком в сарае наобум городили нечто немыслимое…
Сикорский поставил на конкурс все. Он не метался от одной схемы аэроплана к другой, он настойчиво и деловито доводил свою первую удачную схему. Бил аппараты на испытаниях, ломал, разбирал и снова собирал, не уходя от первого замысла.
На Комендантском аэродроме в Петербурге его ждала удача. Его одномоторный аэроплан набрал огромное количество похвальных баллов, пролетел без посадки пятьсот верст, продержался в воздухе почти пять часов, вышел в рекордисты по продолжительности полета.
Как-то сразу, в один день, о Сикорском заговорили. Как победитель конкурса, его аэроплан должен был пойти в серию, строиться на Русско-Балтийском вагонном заводе, цеха которого тогда начали в предчувствии войны переводить из слишком близкой к германским границам Риги в Петербург. Военное ведомство пошло на неслыханное — рекомендовало правлению завода пригласить на должность главного конструктора авиационного отделения «Руссобалта» не дипломированного инженера, а студента Игоря Сикорского.
Правление засомневалось, но сдалось. И вот тут-то Сикорский показал, как седлать удачу. Вместо того чтобы с благодарностью согласиться на столь высокое назначение, он объявил оторопевшим директорам, что примет его лишь в том случае, если ему будет предоставлено полное право набирать специалистов и распоряжаться ими по собственному усмотрению. И пригрозил, что в противном случае будет вынужден принять предложения других промышленников. Правление возмутилось и… опять сдалось — дело пахло миллионами. Пусть мальчишка, студентишка кочевряжится — со временем обуздают.
«Мальчишка» начал с того, что выгнал со службы почти всех прежних заматерелых инженеров и высвободил место для своих «киевлян». В заводской конторе запахло скандальными оборотами. Чинномундирные служащие вздрагивали от вида новых «специалистов». Громогласные, бесцеремонные, в ношеных студенческих тужурках и косоворотках, они не признавали никого и ничего, насмешничали. Огромную чертежную превратили в ночлежку, электричество горело там круглосуточно. Из соседнего трактира забегали половые, тащили прожорливой братии неимоверное количество щей, хлеба и котлет в судках, пирожков, бутербродов, квасу. По ночам в чертежной пели под гитару, громко смеялись.
Как-то, въезжая в завод, директор Боголюбский увидел, что на крыше авиационного отделения стоял лохматый босяк в опорках на босу ногу, распоясанный, и, задрав башку, оглушительно и самозабвенно свистел, гоняя голубей.
— Кто это? — бледнея от негодования, осведомился директор.
— Это ихний главный теоретик Иордан, ваше благородие, — ответили ему.
— Кабак-с! — процедил директор, негодуя.
Он пригласил к себе Сикорского и высказал свое неудовольствие. Тот невозмутимо пыхнул папироской, покачал ногой и заметил, что Иордан не просто гоняет голубей, а изучает их с аэродинамической точки зрения. Директор не очень поверил и, вздохнув, попросил, чтобы Игорь Иванович привел свою команду в более пристойный вид. Все-таки жалование они получают немалое, а для молодых людей, можно сказать, даже грандиозное. На что Сикорский, ухмыльнувшись, пробасил:
— Это можно!
И действительно, в один прекрасный день пришельцы погрузились на извозчиков и отправились в модный магазин. Явились на службу в превосходных костюмах и щегольских черных пальто с бархатными воротничками. Только от шляп они решительно отказывались и носили фуражки инженерного корпуса, но без еще не заслуженных ими инженерских «молоточков» на околышах.
Томилин уже служил в авиационном отделении, но «киевляне» в свой круг его не принимали, Сикорский относился к его попыткам сближения сдержанно, хотя отмечал его удивительно дотошную аккуратность и именно ему доверил окончательное оформление рабочих чертежей. К его чертежной доске он приносил кипы листов со своими набросками и эскизами, кивал:
— Переносите, коллега, в чертеж!
Именно тогда, присматриваясь к Сикорскому, Томилин понял, как умело главенствует он над всей этой разношерстной братией, как умеет схватить на лету нужную, но пока еще расплывчатую мысль, небрежно брошенную кем-нибудь в споре, и придать ей, уже облагороженной его собственным точным расчетом, весомую значимость. Умение Сикорского сталкивать в споре два-три противоположных мнения, быстро и точно взвешивать их и четко отбирать и пускать в дело нужное, было удивительным. От ответственности он никогда не уходил — за все отвечал сам. И еще привлекало к Сикорскому то, что он сам всегда первым пилотировал на собственной конструкции.
Он был дерзок и напорист. Несмотря на возражения директората, решительно отказался от запуска в производство победившей на конкурсе и уже проверенной конструкции. Предложил строить многомоторный аэроплан для дальней стратегической разведки с экипажем из четырех человек, с закрытой кабиной весом более чем в четыре тонны. Никто не знал, как покажет себя в новой машине прежняя схема. Это был решительный шаг вперед — таких тяжелых машин никто в мире не строил. После долгих колебаний директорат сдался. Решило дело то, что самолет носил новый титул «Гранд-Балтийский», и это при успехе позволило бы директорату гордиться новинкой не только лично Сикорского, но и всего предприятия, а главное, резко повысить цену на будущий самолет и получить весьма значительную прибавку к уже предполагаемой грандиозной прибыли.
За внешней суетой и безалаберностью проектных работ скрывалось неукоснительное стремление Сикорского проверять и испытывать каждый узел будущего самолета. С завода в лабораторию политехнического института к профессору Слесареву отвозили модели крыльев, фюзеляжа, многоколесного шасси, обеих длинных противокапотажных лыж. Складывалась не стихийная, а математически точная компоновка «Гранд-Балтийского».
Как там ни шло дело, но Томилин был если не в близких сподвижниках Сикорского, то при нем и понимал, что таким образом он приобретает тот вес, который ему будет необходим, когда он получит звание инженера и займется личным предприятием. Он уже присмотрел ремонтную мастерскую по двигателям внутреннего сгорания, которую держал остзейский немец Кауфман и который выказывал осторожное желание продать ее. Чем ближе неизбежная война с Германией, тем более острым будет это желание и ниже цена, рассуждал Томилин и события не торопил.
«Гранд-Балтийский» был построен стремительно — за три месяца. Огромную машину перевезли по частям на аэродром и там собрали. Громоздкий желто-серый аппарат раскинул гигантские плоскости почти на тридцать метров, люди рядом с ним казались лилипутами. Закрытая кабина непривычно блестела стеклами над их головами далеко вверху, похожая на цветочный киоск. Солдаты из аэродромной команды ходили чумные, много спорили, никто не верил, что такая огромадность оторвется от земли.
Первый полет и впрямь оказался малоудачным. Сикорский с трудом смог лишь на полминуты оторвать на разбеге «Гранд-Балтийский». Но совершенно не смутился и заявил обескураженным чинам, что он это предвидел. Двух двигателей «Аргус» по сто сил слишком мало, чтобы поднять такой вес. В остальном же сомнений нет.
Все лето они не столько изменяли чертежи, сколько следили за тем, как в цеху собирают новые крылья, меняют и усиливают расчалки, ставят на нижнюю плоскость высокие, в рост человека, моторы в сдвоенных тандемных коробчатых установках. Сикорский ездил в Москву к профессору Жуковскому, тот произвел необходимые аэродинамические расчеты, сам наезжал в Петербург.
И вот оно, произошло! В обстановке полной секретности прошли первые испытания. Сикорский объявил, что пойдет при публике с пассажирами на рекорд продолжительности полета для тяжелых машин. Томилин боялся, что его обойдут, не возьмут в полет, все время теснился поближе к Сикорскому, утром же на аэродром явился не как все, в обычной одежде, а в ботинках с крагами, кожаной куртке, штанах-гольф, в автомобильных перчатках — всем своим видом показывал, что готов лететь.
