Владимир Порутчиков - Брестский квартет
— Что? — не понял Чибисов.
— Дождь — слезы неба, — повторил старшина. — Небо плачет по погибшим… Поэт один так сказал. Не обращай внимания, командир, так что-то вдруг вспомнилось.
— Теперь самое время поплакать, — грустно усмехнулся лейтенант, подставляя лицо под теплые струи дождя.
Перед его мысленным взором вдруг снова встали картины сегодняшнего утра. Отчаянный бой у сожженной немцами деревушки, смерть товарищей, разгром прикрывающего отход дивизии полка.
Они продержались ровно сутки. На следующий день немцы даже не стали пытаться штурмовать их позиции, а просто подогнали тяжелую артиллерию, минометы и за несколько часов буквально смешали с землей окопавшиеся на высоте батальоны или, вернее, то, что от них осталось. Танки и пехота оттеснили к лесу выживших…
Чибисову порой начинало казаться, что время вдруг обернулось вспять и не дождливый июль сорок второго, а кошмарное прошлогоднее лето снова стояло на дворе. Да и тот февральский «прорыв» под Вязьмой, судя по всему, был спланирован в германских штабах. Ведь у основания «горловины», в которое, как в бутылочное горлышко, хлынули наступающие на Вязьму части Красной армии, противник держался стойко. Два населенных пункта, расположенных аккурат по бокам пробитой во вражеской обороне бреши, стали тогда столбами невидимых, временно распахнутых ворот. Чибисову вспомнилось, как закрепившиеся у этих «столбов» немцы пускали в небо осветительные ракеты, словно сигнализируя друг другу, что все, мол, в порядке, все под контролем. У них действительно все оказалось под контролем: в середине февраля, мощно ударив с двух сторон по «горловине», противник восстановил свою линию обороны, и тем самым захлопнул «ворота».
«Прелесть» окружения введенные в прорыв войска хлебнули уже в конце зимы, когда кончились запасы продовольствия. Что-то удавалось раздобыть в окрестных деревнях, что-то сбрасывали с прилетающих с Большой земли самолетов, но этого все равно не хватало. Ели лошадей, кору с деревьев. Но голод, постоянный голод преследовал сражающиеся в «котле» войска. То, что сил пробиться к ним у фронта нет и все кончится неминуемой катастрофой, в армейских и дивизионных штабах поняли еще в начале весны, и на транспортных самолетах стали потихоньку вывозить на Большую землю тыловые части и госпиталя.
А к началу лета кольцо стало стремительно сжиматься. Подтянув из Европы свежие части, немцы завязали бои по всей линии окружения, стремясь окончательно ликвидировать у себя в тылу крупную группировку русских. Москва дала «добро» на вывод оставшихся в «котле» войск лишь в начале июля. Было даже указано место прорыва: там силами целой армии готовился встречный удар, но уйти повезло не всем…
Андреев пришел в себя уже в лесу, на марше и сразу же потребовал доложить ему обстановку.
— Полк разбит, товарищ майор, — с мрачным видом начал Чибисов, шагая рядом с носилками. — Уцелело около двухсот человек во главе с капитаном Ермолиным. Пытались пробиться через деревню К., но безуспешно. Везде выставлены немецкие заслоны. Было принято решение разделиться на группы, и каждой выходить из «котла» самостоятельно… Товарищ майор, я был против, но победила точка зрения капитана Ермолина. По моим данным, сейчас мы находимся в десяти километрах от линии фронта.
— Спасибо, лейтенант, — едва слышно прошептал майор. — Полк свою задачу выполнил — на сутки задержали немцев…
Андреев прикрыл в изнеможении глаза. Федор подумал, что комполка снова потерял сознание, но майор, из последних сил борясь с накрывающим его кровавым туманом, вдруг встревоженно спросил:
— А знамя, лейтенант? Полковое знамя?
— Все в порядке, командир, оно у меня, — отозвался один из несущих носилки бойцов. Это был Брестский. — Спрятано под гимнастеркой. Стянут им, как барышня корсетом.
Но Андреев уже не слышал…
Полковое знамя спас случай или, вернее, полевая сумка. Дима заприметил ее среди разметанных взрывом бревен, когда разведчики вытаскивали из-под завала чудом уцелевшего, хотя и тяжелораненного комполка — прямое попадание снаряда мгновенно превратило КП в братскую могилу.
Трофейная, желтой кожи офицерская сумка была предметом зависти многих. Дима добыл ее в одном из рейдов и намеревался оставить себе. Но сумка, как назло, приглянулась начальнику штаба Переверзеву. «Хохлатов, дай поносить», — попросил он, как только увидел трофей. Начальству Дима не смог отказать. Так сумка перекочевала в собственность начштаба. «Ничего, я себе другую достану», — успокаивал себя Брестский, но обиду на Переверзева все-таки затаил, тем более что добыть еще одну такую же ему потом никак не удавалось.
А вот теперь она лежала, никому ненужная, среди разметанных взрывом бревен и земли, и Диме вдруг стало жалко бросать ее — все-таки хорошая вещь. К тому же не мешало восстановить справедливость. С этой мыслью Брестский, на пару с Крутицыным несущий на плащ-палатке раненого комполка, дошел почти до самого леса. Когда до опушки оставалось совсем немного, Дима вдруг решился.
— А ну-ка, подсоби! — попросил он одного из бегущего рядом бойцов, и, когда тот перехватил с его стороны плащ-палатку, бросился обратно к КП, крикнув:
— Сейчас я, мигом! Вещицу одну забыл!
— Хохлатов, ты что, сдурел?! Немцы на высоте! — заорали ему вслед, но он даже не обернулся.
Пулей добежал до КП, нашел сумку и уже намеревался возвращаться, как вдруг зацепился ногой за что-то острое и едва не упал. Из-под земли боком торчал стальной наконечник с прорезанной внутри него пятиконечной звездой. «Знамя!.. Во оно как бывает — людей поубивало, а оно целехонько! — изумился Брестский. — Нельзя его бросать. Нельзя! Да и что батя скажет, когда в сознание придет…». Он тут же принялся за дело. Подвинул в сторону несколько измочаленных осколками бревен, вручную разгреб землю — последнее стоило ему нескольких содранных ногтей, — пока наконец, ухватившись за древко, не вытащил полковое знамя из-под завала.
За всей этой работой Брестский на какое-то время позабыл о немцах, а когда высунулся из воронки, чтобы оценить ситуацию, не шутку испугался. Они были уже в метрах ста, не больше. «Пора включать заднего», — успел еще подумать он, как вдруг в каску что-то сильно ударило. Дима даже присел от неожиданности. Левая сторона головы сразу же онемела и неприятно зазвенело в ушах.
— Ни хрена себе!.. — не сдержался Брестский, залезая пальцем в пробитую в каске дыру и чувствуя, как течет по щеке кровь. «В голову. Неужели придется здесь зажмуриться? И могилку копать не надо…» — подумал он тоскливо, тупо глядя на сухую, торчащую из земли травинку. Но так просто сдаваться Брестский не желал. «Не дождетесь, падлы! Мало я еще вас на тот свет отправил, мало!» Злость вернула ему способность действовать. Он быстро отодрал от древка и запихал за пазуху знамя. Перекинул через голову ремень полевой сумки и, уже не оборачиваясь, рванул к лесу.
Как добежал до спасительной опушки, Дима не помнил. Помнил только, как весело чирикали пули, выбивая пыль из-под ног, как отдавался болью в голове каждый шаг и подступала к горлу дурнота… Пришел в себя он уже в лесу. Полковая медсестра Шурочка — Дима даже позабыл о ранении, глядя на ее выпирающие из-под гимнастерки выпуклости, — быстро перебинтовывала ему голову, а стоящий рядом Крутицын ласково приговаривал:
— Ты уж потерпи, сынок, слышишь, потерпи. Раз в сознании, значит, не все так плохо.
— Да не волнуйтесь вы, товарищ старшина, — успокаивала его Шурочка. — Говорю же вам, пуля прошла по касательной. Жить будет…
Из-за отползающей к Москве тучи вдруг снова глянуло жаркое ослепительное солнце. Дождь прекратился…
Вскоре между деревьями замаячил просвет, и лейтенант послал бойца на разведку. Не прошло и пяти минут, как тот вернулся. В глазах тревога.
— Командир, впереди танк — туда ходу нет.
Темно-серая, похожая на какую-то немыслимую рептилию махина стояла на широкой лесной просеке, словно ставя на их пути большую жирную точку. Танк держал под прицелом все открытое пространство, и отряду оставалось либо возвращаться назад, либо забирать правее, еще дальше от места прорыва.
«Обкладывают, как зверя обкладывают», — подумал Чибисов, лихорадочно ища выхода из сложившейся ситуации. Что ждет тех, кто рискнет сунуться на просеку, лейтенанту было хорошо видно из своего укрытия. На всем пространстве между двумя лесными массивами лежали тела убитых, раздавленных гусеницами красноармейцев. Ничего не поделаешь, придется идти в обход. Но выдержит ли комполка?..
Вернувшись к отряду, Чибисов подозвал к себе медсестру. Девчонка была маленькая, худая как былиночка — и как только сил хватало раненых с поля боя вытаскивать? На прозрачном от хронического недоедания лице большие полные тревоги глаза.
