Матэ Залка - Рассказы
— Назначения не принимаю. Дайте мне поезд, полк, батальон, батарею… Пошлите политбойцом!
— Не об том идет речь, дорогой товарищ, не об том разговор — полк или бригада. Там легко быть комиссаром. Но ты сам, друг, писал, что понимаешь в искусстве.
— Я?!
— Ну, конечно, ты. — И старик показал Кудряшову двадцать девятый пункт анкеты,
«Вопрос. Какую политпросветительную работу вели до сих пор?
Ответ. Состоял одним из руководителей драмкружка, хорового пения и кружка самодеятельности».
Кудряшов бессильно махнул рукой.
— Когда это было?! Еще при Керенском, в Гелсинге. Стояли мы там, и мыши у нас бока выедали от скуки. Ведь на судне каждый матрос был большевиком, каждый офицер — белогвардейцем, а боцманы — сволочи, каких на свете мало. Вот мы избаловались. Вчера меня черт дернул, я и написал, просто для смеху.
— А нам как раз до зарезу нужны люди, понимающие в искусстве. Назначение официальное — это решение сверху.
— Я к Фрунзе пойду. Комиссар театра? С ума сойти! И, схватив со стола пачку своих бумаг, Кудряшов ринулся в коридор разыскивать кабинет командующего.
Коридор был широкий, и на давно не беленной стене играло сентябрьское солнце. Кудряшов чувствовал, что весь дрожит. Он присел на широкий подоконник, развернул бумаги, хотел перечитать, но руки у него ходили ходуном. Его, матросского комиссара, к каким-то комедиантам!..
Он вошел в полуоткрытую дверь и оказался в пустой приемной. Напротив двери — большой письменный стол, ни души. Через приемную ковер-дорожка вела к двери кабинета. Кудряшов осторожно толкнул дверь. Стены громадной комнаты были сплошь завешаны картами. Из-за письменного стола на него глянули двое. В одном он сразу узнал Фрунзе и четко, по-матросски представился.
Комфронта вопросительно посмотрел на него.
— Товарищ командующий… Меня обидели. Меня, комиссара бронепоезда, командира матросского отряда, высмеивают!
Фрунзе встал и подошел к Кудряшову. Его взгляд задержался на красном ордене, ввинченном в ткань бушлата.
— Давно в партии?
— Да как бы сказать — с четырнадцатого года.
— С четырнадцатого?.. Что же случилось?
— Меня, испытанного бойца, назначают комиссаром к каким-то актерам. Разве это допустимо?
Фрунзе неожиданно рассмеялся.
— Друг мой, какая же это обида? Чем вы возмущаетесь?
— Видите ли, если бы я был в полной силе… но я только что оправился от тифа.
— Орден вы за Челябинск получили? Отлично. Но к чему эта излишняя нервозность? Хороший большевик должен себя всюду чувствовать на месте, куда бы его ни поставили: сегодня бронепоезд, завтра — полк.
— Ну, а труппа?..
— Почему же нет? Мы теперь объявили скорейшую ликвидацию врангелевского фронта.
— Во-во! — сказал Кудряшов и передернулся.
— В том-то и дело, — продолжал Фрунзе. — Штаб и командование фронтом придают громадное значение роли агитации и пропаганды среди красноармейцев и населения. Мы воюем не только оружием.
— Идеологически тоже. Это ясно.
— Вот видите, вы сами прекрасно это знаете. Мы должны воздействовать на сознание людей также и идеологическими средствами. Ведь наша Красная Армия в первую очередь этим и отличается от империалистической армии. Командир — он же и товарищ. Это уже старая истина. Идеологическое оружие необходимо применять серьезнее и глубже, чем мы это делали до сих пор. Поэтому я дал строгое указание по политическому аппарату отбирать из ком — и политсостава самых лучших. Понимаете, товарищ, самых лучших, которых можно будет бросить на этот новый и весьма ответственный участок фронта. Задача гигантская. Агитировать нужно не только печатной буквой. Это не всегда достигает цели. Безграмотность в наших рядах еще велика. Но когда печатная буква превращается в живое слово, ее действие повышается в сотни раз. Что касается вот этих агитационных театральных трупп, то представьте себе среди боев, на коротких привалах, усталых и изнуренных бойцов, особенно в те моменты, когда на фронте не все благополучно. И вдруг появляются три-четыре крытых фургона, и в них актеры. Они разбивают сцену — театр готов. Исполнят шуточные пьески, споют революционную песню, кто-то продекламирует горячий призыв. Нам нельзя быть косными в выборе форм и средств, когда содержанием мы всех опередили!..
— Понимаю, — пробормотал Кудряшов. У него кружилась голова.
— Командование фронтом уделяет громадное внимание художественному оформлению агитации. Поэтому я приказал подобрать на руководящие посты этого участка самых лучших, самых культурных.
— Есть!
— Каждая армия получит одну труппу, которая будет обслуживать фронт этой армии. Это — боевая задача.
— Есть!
— Недавно произошло следующее. Перед одной из крепко потрепанных дивизий, когда она пришла на формирование в тыл, выступила такая труппа. Начальник политотдела армии сам написал для нее пьесу. Произошло форменное чудо. После спектакля усталая, задерганная многомесячной фронтовой службой красноармейская масса потребовала, чтобы дивизию немедленно вернули на фронт. Врангеля надо уничтожить — стереть с лица земли! Такое решение — результат этого спектакля. Вот вам идеология в искусстве, когда ее умело применяют. Что вы на это скажете, товарищ комиссар?
— Начинаю понимать.
— Вам должна быть ясна поручаемая задача. На практике, конечно, мы проводим это в первый раз. Поэтому присмотритесь. Нужна осторожность, осмотрительность, актерам необходимо особое руководство. Среди них много случайного элемента, но уже то, что они едут на фронт добровольно, много значит.
В кабинет вошел секретарь.
— Михаил Васильевич, с Каховкой восстановлена связь. Блюхер у аппарата.
— Я думаю, мы поняли друг друга? — сказал Фрунзе, протягивая руку и направляясь к двери.
— Так точно, — ответил Кудряшов неуверенно, но с привычной военной четкостью и вышел из кабинета командующего фронтом.
В коридоре он несколько минут постоял, почесал стриженый затылок и медленно двинулся к двадцать первой комнате. Протянув сотруднику бумаги, спросил:
— Все тут в порядке или нужна еще какая-нибудь подпись?
— Как же, все в порядке, и мандат подписан.
— Скажите, где эта моя часть или как ее там звать?..
— Это недалеко. У Благовещенского базара. На углу — большое здание, бывшее торговое помещение. Там увидишь надпись: «Сборный пункт красноармейской агитационной труппы».
* * *Краткий категорический мандат говорил, что: «Тов. Кудряшов — комиссар полевой агитационной театральной труппы. Все гражданские и военные власти обязаны оказывать ему содействие» и пр. и пр.
— Есть, принимаю. Принимаю потому, что этого требует партия. Значит, так и должно быть. Ах, матрос, мог бы ты и раньше догадаться!
Выйдя из штаба, он стал пробираться к Благовещенскому базару. Пересек большую площадь, прошел через мост над чахлой речонкой и очутился на рынке. Там, в торговых рядах, красовалось и пестрело все богатство украинской земли. Урожай был обильный, и, несмотря на бушующую кругом гражданскую войну, всего было вдоволь.
Вот и дом, где расквартирована 6-я агитационная театральная труппа. У ворот Кудряшова охватило давно неиспытанное смущение. Он не мог себе представить, как произойдет встреча. Будь это воинская часть — он пошел бы прямо к командиру и в дружеской беседе ознакомился с положением. А здесь?
Кудряшов вошел во двор. Там стояли три странного, невоенного вида фургона. Под навесом скучали лошади. Около одного из фургонов, сидя на земле, молодой красноармеец чинил сбрую.
— Эй, дружок, какая тут часть стоит?
— Шестой полевой театральный.
В сердце Кудряшова заиграло вдруг какое-то радостное, светлое чувство.
— А ты кто будешь?
— Я — повозный коновод. У нас три фургона — это как бы обоз наш.
— Так. Ну, а еще кто есть?
— Товарищ комендант — он и лежиссер, Борис Давыдович Левензон, — объяснял парень. Он немного заикался.
— А тебя как звать?
— Меня?.. Сима, Серафим Дудов.
— Где комендант?
— Они на репетиции, наверху, там, на этаже. — Парень показал на широкое окно второго этажа. — Там и Михаил Михалыч — он художник, картинки мажет.
— Какие картинки?
— Из которых театр строят.
— Я вижу, ты много знаешь.
— Это еще ничего; когда нужно, я и сыграть могу! В конце спектакля, когда красноармейцы штурмуют беляков, так мы все, повозники, так атакуем, что и стреляем по-настоящему.
— И оружие у тебя есть?
— У нас… оружие?.. А вы кто будете? — спросил вдруг Дудов изменившимся тоном, не спуская глаз с красного ордена.
— Я комиссар вашей труппы.
— От как хорошо! А то бедняга Борис Давыдович совсем замотался. Через три дня уже нам на фронт ехать, а еще много не сделано.
