Игорь Моисеенко - Сектор обстрела
А впереди, как всегда, шел ротный. Будто сам на пулю напрашивался. А может, не хотел прослыть трусом в глазах собственных подчиненных. "Прикинь, как ему стремно каждый раз первым на перевал выходить и каждый раз пулю ждать?" — к самому себе мысленно обратился Богдан. Судя по всему, ротному опять повезло.
Похоже, выстрел был одиночный. Все затаили дыхание в ожидании развития событий. Никто наверху не заорал от боли и не завыл от отчаяния над убитым. Никто не звал санинструктора.
Богдан, лежа спиной на мешке, с облегчением сбросил опостылевшие лямки. Стараясь особенно не маячить, он переполз на спине ниже по склону и сложил ноги на вещмешок. Кровь отхлынула из разрывающихся от давления вен. Тупой пульсирующей болью отозвалась ссадина на виске — подарок Юсуфа. Но приятная истома, разливаясь по икрам и голеностопу, компенсировала. "Еще бы мабуту* *(в данном случае ботинки) снять, — подумал Богдан. — Но это уж совсем нахальство будет".
Справа, со стороны ущелья, его прикрывал увесистый валун. За ним гора обрывалась отвесной скалой. Опасаться оттуда неприятностей особенно было нечего. Да и не пулеметчика это дело — вести наблюдение за сектором обстрела. Этой железякой только «духов» распугивать. Тем более, что только самоубийца станет стрелять по колонне снизу, находясь, как на ладони, у противника. Огонь открыли с соседней высоты. Явно духи успели туда раньше. Теперь ротному предстояло выследить огневую точку и уничтожить противника.
Богдан прикрылся от солнца панамой и закрыл измученные напряжением последних суток глаза. Еще через мгновение усталость навалилась на все суставы, и сознание провалилось в пустоту:
"…Тишину нарушал только размеренный звон подкованных каблуков об асфальт. Тенистый неухоженный двор хрущевки зарос кустарником до неузнаваемости. Только детская площадка напротив еще могла послужить ориентиром. У самого подъезда звон подковок отозвался учащенным ритмом сердца. Кнопка звонка у двери с табличкой — «52» все та же — подплавленная коротким замыканием и пожелтевшая от времени. Рука не успела дотянуться до нее. Дверь отворилась сама…" За нею его всегда ждала мать… "Медленно и тяжело, будто полная солярки створка поползла в сторону… За нею единственным своим глазом, выдавленным наружу, уставился в потолок Рустам… В воздухе — кисловатый запах пороховых газов и крови. С разбитого триплекса — волосы с кусками кожи, а на полу — изорванный шлемофон с белеющими в нем осколками черепной кости…"
Сердце едва не выпрыгнуло из груди. Боль ворвалась под ключицу раскаленным шомполом. Богдан вскочил. В глазах еще стояло ужасное видение…
Откуда-то с головы колонны донеслось:
— Белограда к командиру!
С неподдельным усилием Богдан поднял тело на непослушные ноги, подхватил пулемет и направился к вершине.
— Бегом, урод! — рявкнул на Белограда Шамиль.
— Пошел ты… на хер — не оборачиваясь к чеченцу, ответил сержант абсолютно индифферентно, чем вызвал у того прилив бессильной ярости.
— Ну, ты вернешься, хохол! Я тебе жопу порву! — прорычал он вслед удаляющемуся сержанту.
Но Белограду все это было уже безразлично. Лишь осознание того, что он еще кому-то здесь нужен, и ротный его зачем-то позвал, заставило Богдана внутренне собраться.
Наверху, не отрываясь от трубы, ротный искал на противоположной вершине огневую точку. За высотой, на которой роту застал обстрел, начинался хребет горного массива. Дальше гребень опускался метров на двести и плавно переходил в сопку пониже. За нею хребет снова делал поворот градусов до девяноста вправо и вырастал уже в гору, под стать, а то и выше той, на которой залегла рота. Скорее всего, оттуда и стреляли. Разделял их скалистый провал шириной до километра.
По идее, душман, или душманы тоже должны были вести наблюдение. Они ведь там окопались, чтобы не пустить роту дальше. Значит — тоже должны наблюдать. И тут уже — у кого глаз острее да рука вернее. Правда, они знали, откуда должны появиться шурави, а ротному предстояло их еще найти среди тысячи «разнящихся» как близнецы камней. И они имели еще одно бесспорное преимущество. Они были у себя дома. Им была до задницы эта жара.
Малиши говорили, что шурави принесли с собой мороз, что такого холода в Афганистане старики на своем веку не помнят. Правда, старики у них не старше сорока лет. Тем не менее, шурави жарились в Афганистане, как в аду на сковородке. И эта пытка продолжалась не полчаса, а, как минимум, полтора-два года: каждую секунду, с каждым вдохом обжигающего легкие раскаленного воздуха. Полтора-два года, если «духи» раньше дырку не просверлят. Моджахеды выросли в этих горах. Они знали здесь каждый камушек. Каждую тропинку. А в гору они шли с неутомимостью паровоза и с упрямством верблюда.
В батальоне все помнили, как в прошлом году, в затерянном среди скал дувале нашли истекающего кровью, но еще живого душмана. Как он ни просился и ни клялся, что он простой пастух, ему все равно не поверили. Он клялся, что даже не афганец, чем только рассмешил шурави. Никто даже мысли не допускал, что в районе боевых действий может оказаться заблудившийся крестьянин, да еще и с пулевым ранением. У него была навылет прострелена грудь. После обязательной процедуры избиения на него нагрузили ствол миномета и погнали в гору. Пока он шел, его подгоняли прикладами все кому не лень. А наверху ребята сняли с него трубу и пинками погнали назад, в хвост растянувшейся до самого подножия колонны. Там его снова нагрузили железом под самую завязку и тем же образом отправили наверх. Трижды он скатывался с горы и под неисчислимыми ударами, в мокром от крови халате, поднимался на вершину. Только зря он страдал. Все равно не выжил.
Когда моджахеды погнали батальон обратно, этого афганца, чтобы не возиться, бросили в одну из многочисленных в тех местах глухих пещер и забросали гранатами. Богдан в этот день гнал «духа» впереди себя и видел его глаза перед той пещерой. Все равно его к Аллаху отправили и даже помолиться не дали. Нужно было уходить. И он все понял. Без лишних церемоний, прямо на его глазах бойцы начали вворачивать в гранаты запалы. Патронов уже не хватало. А они в горах нужнее гранат. Патронами ты не подпустишь к себе ближе, чем на полкилометра. А гранаты только мешали, как лишний груз. И пленный все понял. Никто даже не задумался, что перед ними живой человек. Его предстояло пустить в расход, сбросить, как ненужный балласт, чтобы не возиться. Он даже не плакал. Только попросил дать помолиться. Но нужно было уносить ноги…
…Богдан подполз к ротному. Кузнецов, похоже, чтобы не маячить в том месте, где его засекли, сместился ниже по склону. Постепенно, метр за метром ротный просматривал противоположную гору в снайперскую трубу. Чтобы не подставить голову под выстрел и открыть для осмотра новый сектор, он передвигался вперед по сантиметру. В таких ситуациях, чтобы не рисковать солдатами, ротный предпочитал отыскивать противника среди скал самостоятельно. Только после этого он отдавал или команду снайперу, или координаты артиллеристам.
Богдан опустился на живот и попытался, почему-то шепотом, доложить:
— Сержант Белоград по Вашему приказ…
Ротный оборвал, махнув на Белограда рукой:
— Чё ты шепчешься, как котяра на гастролях? До него километр, не меньше.
Кузнецов повернулся к сержанту со шкодливой улыбочкой на лице.
Богдан знал, какой зловещий подтекст скрывался в этой улыбочке. Перед каждой переделкой, обещающей риск и кровь, нервишки растягивали лицо ротного в этой улыбочке.
— А снайпер где? Я чё не сказал, что ли?
Рассеянность Кузнецова тоже аналогичный признак.
Белоград смущенно пожал плечами. Отозвался замполит:
— Маслевича — к командиру!
Ротный поморщился — этого мальчишку подставлять под снайпера противника было никак нельзя. Через пару минут Маслевич подполз к ротному и тоже шепотом принялся докладывать. Богдан отметил про себя, что гранат на нем уже не было. Впрочем, вещмешка тоже.
— Отдай Белограду винтовку, — распорядился ротный.
Кузнецов ценил сержанта за непревзойденную меткость. Хотя тот и не обучался специально, но школу прошел солидную. В учебке из его взвода сделали для Московской комиссии показательное подразделение. Ребята и спали в окопах на стрельбище. Взвод так натаскали, что любой из его бойцов попадал из любого вида оружия, из любого положения в любую цель, на бегу, в падении, с пояса…
— Так, Богдан. Верхний сектор дели еще на десять, — приказал Кузнецов, передавая трубу.
Белоград знал, что нужно разделить противоположный склон на десять равных секторов и в первом сверху искать цель. Труба у ротного была уникальная. Наши полевые бинокли и рядом не валялись. На расстоянии километра любая мельчайшая деталь просматривалась, как в телевизоре. Где он ее раздобыл, никто не знал. Считалось, что трофейная.
