Борис Крамаренко - Пути-дороги
— На вашей квартире сказали, господин есаул.
Кравченко подозвал урядника:
— Где содержатся арестованные?
— В подвале под домом, господин есаул.
— Арестованные поступают с этого момента в мое распоряжение, Замота!
— Слушаю, господин есаул.
— Пришли в штаб десять человек из второго взвода и поставь караул около подвала. Начальника караула назначь сам. Скажи ему, что без меня, кто бы ни требовал, арестованных не давать. Да пришли мне лошадь, я здесь подожду. Понял?
— Так точно, господин есаул.
Вахмистр опрометью кинулся на улицу.
Кравченко медленно, заложив руки за спину, пошел через двор в сад.
За его спиной раздались поспешные шаги. Кто–то торопливо произнес:
— Господин есаул, ваше высокородие!
Кравченко обернулся. Перед ним, вытянувшись, стоял урядник.
— Тебе что?
— Ваше высокородие… Как же так, а наш караул, выходит, снимаете? — в голосе урядника зазвучала обида.
— Да! Я ночью увожу арестованных с собой. Все они приговорены к расстрелу, понял?
— Так точно! Только могли бы и мы их постеречь.
— Не твое дело. В приеме арестованных сейчас расписался я и поэтому ставлю своих людей. Иди на свое место.
Нина увидела входящего во двор Кравченко и побежала ему навстречу:
— А мы вас ждем! Обед уже давно готов… Вам в вашу комнату принести?
— Спасибо, Ниночка. Обедать я не буду.
— Почему так?
Мне нездоровится, Ниночка. К тому же я сегодня ночью уезжаю и мне надо собраться и отдохнуть.
Вот поешьте сначала, а потом и соберетесь. Это что ж, опять сутки дома не будете?
Кравченко молча ушел в свою комнату.
Нина видела, как есаул укладывал в чемодан скрипку. Она с тревогой спросила:
— Владимир Сергеевич, вы разве совсем уезжаете?
— Пока, да… Впрочем, ненадолго.
Затем, усадив девушку на стул, взял ее руки:
— Скажи, Ниночка, где твой брат?
Девушка смутилась:
— Он уже уехал, Владимир Сергеевич.
— Как так? Ведь он только утром прибыл. Почему же такая поспешность?
— Он получил извещение, что их часть отходит…
Кравченко задумался. Сделав несколько шагов по комнате, он подошел к комоду, рассеянно переставил с места на место зеркало и обратился к наблюдавшей за ним девушке:
— Скажи, Ниночка, твой брат служит у красных?
Только что доверчиво смотревшие на Кравченко глаза девушки внезапно стали холодными, чужими:
— Что вы, Владимир Сергеевич? Он шкуровец.
Он улыбнулся:
— Ты не бойся, Нина! Я, честное слово, его не выдал бы.
Девушка взволнованно проговорила:
— Откуда вы взяли, что он красный? Я ж сказала, что шкуровец.
— Ну, если шкуровец, то пусть едет. Я их и без него достаточно хорошо знаю — от нашего Леща недалеко ушли.
Нива заметила глубокую печаль на лице Кравченко. Подойдя к нему, она осторожно коснулась его руки:
— Что с вами? Вы больны?
Кравченко нервно заходил по комнате:
— Так, ничего… Я, кажется, сегодня могу сделать непоправимое зло…
— Что–нибудь случилось?
— Пока ничего, но должно случиться, и я сам не знаю, что будет… Впрочем, я знаю… зачем обманывать самого себя? Сегодня ночью я должен убить человека, который спас меня от смерти. Человека, который гораздо честнее и лучше меня… Если он и заблуждается, то вполне искренне… А вдруг… заблуждаюсь я?
Он остановился посреди комнаты. Вихрем закружились мысли.
Кравченко снова ходил по комнате. «Так почему же к ним идут честные, прямые люди, а к нам такие подлецы, как Бут, такие бандиты, — как Лещ? Почему?» Незаметно для себя Владимир снова заговорил вслух:
— Почему они, голодные, босые, раздетые, одними штыками разгоняют наши лучшие полки? Почему к ним идут добровольно, а мы мобилизуем остающихся? Мобилизуем… в добровольцы!
Подойдя к кровати, он опустился рядом с Ниной, посидел неподвижно несколько секунд, потом порывисто поднялся и снова принялся метаться по комнате.
Нина смотрела на него тревожно. А ему казалось, что какой–то чужой голос, горько упрекая, кричит внутри него: «Что ты сделал, чтобы спасти этих людей? Поставил свой караул, чтобы Бут не избил их еще раз перед расстрелом? Ну, а дальше? Дальше — сам согласился их перестрелять… Что? Неверно? Нет, согласился!»
— Кого вы хотите убить, Владимир Сергеевич? Володя!
Он очнулся.
— Кого вы хотите убить? — настойчиво повторила девушка.
— Того, кто не позволял бандиту с офицерскими погонами вешать ни в чем не повинных людей.
Нина в отчаянии не знала, что ей делать. Она уже слышала о поимке красного разъезда, а вахмистр Замота рассказал ей об Андрее Семенном. Нина с минуту пристально вглядывалась в бледное лицо Кравченко, словно ища ответа на мучающий ее вопрос. Потом решительно схватила его за руку:
— Идем!
— Куда? Мне надо собираться.
— Идем к моему брату.
— Как — к брату? Ведь он же уехал. И потом вы сами говорили, что он шкуровец…
Нина выпрямилась.
— Мой брат, — ее голос зазвучал гордостью, — командир полка Красной Армии. И… никуда еще не собирается уезжать. Он тут ребят в свой полк набирает.
— Это в занятой–то нами станице? — удивленно спросил Кравченко.
Нина утвердительно кивнула.
Он растерянно подумал немного, потом решительно подошел к Нине, протягивая ей руку:
— Идем!..
Ночью сотня Кравченко выезжала из станицы на дорогу, которая вела в Армавир. Между четвертым взводом и пулеметной тачанкой шли пленные. Толстая веревка связывала их друг с другом, а по сторонам ехали конвоиры.
Кравченко ехал впереди сотни, рядом с хорунжим Поймой.
С востока медленно наплывали огромные грозовые тучи. Справа и слева шагом едущей сотни шли назад сады, а впереди уже виднелась степь.
— Будет гроза, — тихо сказал Кравченко.
— Не могли послать другую сотню! — сердито пробурчал Пойма, отстегивая с седла бурку.
Когда отъехали несколько верст от станицы, Кравченко засветил карманный фонарик и, поглядев на планшетку, свернул коня в сторону. Пойма тихо спросил:
— Зачем ты из–за шести человек всю сотню сворачиваешь?
Кравченко не ответил. Пойма обиженно замолчал.
Прошел час. Вдали темнеющей вереницей показались телеграфные столбы. Пойма обеспокоенно завертелся в седле. «Куда он нас ведет?» — мелькнуло у него в голове. Он уже готов был задать Кравченко вопрос, но в это время тот подал команду.
Сотня на рысях развернула фронт. Позади встали две пулеметные тачанки, а возле них конвоиры согнали в кучу пленных.
Рыжая кобылица Кравченко, пугливо поводя маленькими ушами, тихо заржала; ей призывно ответил привязанный к пулеметной тачанке Андреев жеребец, выпрошенный Кравченко у Бута.
Есаул успокаивающе похлопал свою лошадь по шее. Он не видел выражения лиц своих казаков, но чувствовал, что вся сотня ждет его команды, чтобы ее немедленно выполнить, и привычная уверенность сменила налетевшую было тревогу.
Кравченко привстал на стременах:
— Вахмистр! Давай арестованных вперед.
Пленных казаков под конвоем поставили перед фронтом.
— Конвой! Развязать арестованных!
— Владимир! Что ты делаешь? Ведь сейчас ночь, они могут убежать.
Кравченко сурово сказал:
— Не вмешивайтесь в мои распоряжения, господин хорунжий! Извольте стать на свое место…
Пойма, закусив губы, отъехал к сотне. Кравченко тронул шенкелями кобылу и подъехал к выжидающе смотрящим на него казакам.
— Станичники! — голос Кравченко зазвучал, как команда. — Перед вами организатор красногвардейского отряда Андрей Семенной. Многие из вас знают его лично.
— Знаем! — послышались неуверенные голоса.
— Так вот, его и казаков, взятых с ним, генерал Покровский приговорил к расстрелу. А привести в исполнение приговор поручил нашей сотне.
Казаки настороженно молчали.
Герасим Бердник, стоящий рядом с Андреем, тихо шепнул ему на ухо:
— Андрей, давай тикать! Покуда они очухаются, мы разбежаться сумеем. Опять же среди них брюховчан много, а они не очень–то ловить нас будут.
— Молчи, Герасим, тут, кажется, дело другим пахнет.
Кравченко, судорожно глотнув воздух, крикнул:
— Казаки, с этого часа я не выполняю больше приказа генерала Покровского. Я перехожу вот к ним, — он указал плетью на жмущихся друг к другу пленных. — Перехожу, чтобы своей кровью искупить свою вину перед родиной. Хлопцы! Кто хочет со мной к красным?..
— Это измена! Не допущу! — неистово закричал Пойма и, выхватив наган, подскакал к Кравченко. Хлопнул одинокий выстрел. Владимир, хватаясь руками за грудь, стал медленно сползать с седла.
Замота, а за ним еще с десяток казаков, ломая ряды, с криками и руганью окружили Пойму. И когда они расступились, на земле неподвижно лежала бесформенная темная масса.
