Михаил Евстафьев - В двух шагах от рая
Ближе к полудню, когда дорога заметно испортилась, стала рябой от частых выбоин, и объезжали скатившиеся с косогора и неубранные валуны, Шарагин заметил, что механик-водитель клюет носом.
БМП потянуло вправо, на крутой склон, нос задрался, машина начала крениться.
…заснул водила… сейчас перевернемся!..
Малость еще, и запросто опрокинулась бы навзничь, как жук навозник, пятнадцатитонная махина, и угробила б хребтом своим всех, кто разнежился на броне в пассажирах. Шарагин, которого потянуло назад и куда-то вбок, уравновесился с трудом, и впечатал ботинок в голову механика-водителя, будто педаль тормоза вдавил в пол. Водила шарахнулся мордой о край люка, привкус крови во рту и боль вывели его из состояния сна, и, видимо, плохо соображая в первые секунды где он, на какой планете, и кто он, взял резко влево, разворачивая машину поперек дороги, а вдобавок ко всему резко затормозил, от чего Шарагин прикусил язык.
…черт бы тебя побрал, идиот! теперь до вечера язык не
пройдет…
Шарагин прыгнул на нос БМП и два раза треснул солдату в грязную от пыли харю:
– Контужу на месте!
Глаза водилы, блуждавшие в тумане усталости, прояснились. Он даже не нашелся, что сказать, а может знал, что лучше молчать – иначе еще раз врежут.
– Поехали! Поехали!
Руками, покрытыми цыпками, с потрескавшейся кожей, в заусенцах, грязными от масла, солдат пытался вытереть лицо, но лишь размазал жирную зеленовато-серую пыль.
…вот подфартило!.. как с такими придурками воевать?..
каждый третий в роте необстрелянный молокосос!.. ничего,
теперь не заснет…
Но «для профилактики» засадил с размаха водиле по шлемофону кулаком:
– Только попробуйте у меня заснуть, Дегтяренко!
Чтобы отвлечься от нервного срыва, успокоиться, Шарагин, мусоля во рту сигарету, осматривал местность.
Монолит скал, треснувший когда-то, и уступивший место аквамариновому горному потоку и серпантину перевала, сменился долиной. После уныния и подавленности каменного желоба открывшийся простор ободрил русского человека, привыкшего к земле ровной, гладкой, несущейся вдаль. Камыши увидел он, заливные луга, почудилось на мгновение что-то знакомое в этом пейзаже;
…сейчас бы увидеть привычный горизонт, окаймленный лесом…
он уставился на вырвавшуюся из тисков гор и от того замедлившую бег речку, стал выискивать ту самую заветную полоску леса, но споткнулся о саманные домики, и иллюзии оборвались – Россия была далеко отсюда.
…кишлачок у подошвы горы – духовский… в прошлом году наша
разведка напоролась там… тем там все заминировано… а вот там,
кажись, мы сами в свое время «чесали»… горы, одни горы… мы
окольцованы горами…
Величественно и надменно, как если бы высказывая презрение к суете и мирским проблемам, возвышались снежные вершины-недотроги, а меж ними растворились речушки, поля, рассыпанные и тут и там кишлаки, спешащие на встречу с победой и со смертью иноземные полчища.
Над массивом гор застряли наплывшие чуть раньше облака, не менее громоздкие, но парящие с легкостью необыкновенной. Со своих тысячелетних вершин горы, казалось, завидуют этой легкости облаков, их способности полететь дальше, не задумываясь, и не жалея ни о чем. Снежные пики тянулись в бесконечность, будто мечтая о воле, мечтая вырваться из этого мира, упрятаться повыше, устав от его глупости, жестокости, словно задыхаясь от воздуха, пропитанного ненавистью, несправедливостью, кровью и страданиями.
…горы в Афгане всегда рядом с тобой… то за спиной,
словно человек какой стоит и стоит, засыпаешь – стоит,
просыпаешься – стоит… стоит и не двигается, не уходит… то
спереди горы, как забор высоченный, чтоб не сбежал отсюда
никто… не зря вовсе выдумала их природа… не будь на
свете гор, кто бы разъединил ненавистные друг другу
народы, упрятал бы от смерти, от погони, от мести…
поубивали б они себе подобных существ на открытой
местности, столкнулись бы все разом и сгинули б очень
скоро, ибо не научились еще мы жить вместе без брани,
зависти и насилия… для этого и придуманы горы, и леса
дремучие, и пустыни, и моря… долгие годы спасали эти горы
Афганистан… нас, русских, как народ значимый в истории
человечества, видимо, наделил кто-то исключительными
полномочиями… нас разбросала история на огромных
территориях, и от того, быть может, мы представили, что нам
позволено воздействовать на судьбы остальных
народов, малочисленных, по сравнению с нами, и,
соответственно, не столь сильных… народы, которым по
невезению выпало проживать рядышком, по соседству с
Россией… мы никогда не брали в расчет их планы,
распоряжались, мы пьянели от своего могущества,
наслаждались властью и силой… мы потворствовали злу,
дьяволу, участвовали в его коварных замыслах… полигон
дьявола здесь, в Афгане… слишком уж мистично как-то
звучит… мы привыкли постепенно, в нашей крови
выработалась тяга к власти… какой-то ген у нас, у русских,
как, наверное, и американцев, безусловно отравлен ложным
сознанием всемогущества… будто от нас зависит
судьба всего человечества… а, впрочем, частично это
верно… захотим – уничтожим весь мир в борьбе с
капитализмом… однако, друг мой, это уже идеология…
идеология – вещь временная…
…а вот русская душа – понятие вечное… кто и за что нас наделил
этой загадочной душой?.. от нее и покоя никогда у нас не будет…
хватит об этом, не ко времени…
…надо следить за колонной, за водилой следить надо и за
духами… они-то, небось, давно за нами следят…
Чувство опасности никогда не подводило Шарагина. И если уж мысль о духах завладела им, то неспроста. Значит действительно затаились где-то духи, наблюдают. И все же вперемежку с мыслями о духах появлялись откуда-то рассуждения совсем иного порядка.
…правильно говорят: не стоит, так не мучай бабу!.. не можем
и не умеем воевать, какой-то Афганистан задрипанный за
столько лет не смогли на колени поставить… так и надо
сказать прямо: не сумели одолеть, надорвались, пупок
развязался… все воображаем, будто мы самая сильная в
мире армия… да, вэдэвэ – свою задачу выполнили, а что вы
еще хотите от десантуры? мы должны с парашютом прыгать,
мы – небесные существа, а нас загнали в пыль, нас сажают в
колонну и везут, как соляру на край света, по заставам, по
блокам разбросали, это же не наша работа, пусть соляра
этим занимается!..
Шарагин повернулся и взглянул на своих бойцов. Их запыленные лица ничего не выражали.
…дурни неотесанные… но самый лучший в мире солдат – наш солдат,
советский солдат!.. он не дюже грамотный, не избалованный, он все
выдюжит, все стерпит, все вынесет, он сдохнет, он сгинет, но
никогда не сдастся! это вам не избалованные американские
мальчишки во Вьетнаме, которым пиво спецрейсами доставляли!
…наш солдат лучше всех! он надорвется, выстоит и дойдет, куда
будет приказано… и офицеры у нас – нижние чины особенно, до
майора, ну, иногда включительно, – жилистые, все вынесут, не люди,
сверхчеловеки… а дальше что? что потом? все время на подобном
героизме мы выезжаем, нельзя же так вечно… так не лучше ли
подумать сообща, в чем же ошибка?..
…э-э-х! горы кругом, красота! не будь этой войны, не будь этих
афганцев, как здорово бы здесь было!..
Природа Афганистана таила неведомые северному человеку красоты, и одновременно отпугивала не успевших освоиться непривычным рельефом своим.
Сложно порой было отвлеченно любоваться захватывающими видами. Не всегда и далеко не каждому удавалось отделить снежные вершины, и медно-бархатные горные склоны, тонущие в зелени виноградников равнины, покрытые ядовито-красными маками, будто ковром изысканной работы, от образа коварного моджахеда, злодея из восточных сказок, разбойника с ножом.
Образ моджахеда рождал чувство опасности; чувство опасности перерастало в страх, а страх вызывал ненависть и нелюбовь к горам; любоваться чужой природой можно было только пересилив в себе этот страх.
