Войо Терич - Семь бойцов
— Идет кто-то, — сообщил он, вернувшись.
— Где? — шепотом спросил секретарь.
— Какой-то старик.
— Пусть пройдет.
Мы пересекли дорогу, что вела в село. Свернули на поросший лесом склон. Метрах в четырехстах была мельница. До нас доносился шум воды. Переправились на другой берег и укрылись в кустарнике. Достали хлеб и сыр. Один из парней извлек из сумки три старые луковицы. Другой вытащил яблоки. Ветер стал стихать. Кругом стояла непроглядная тьма. Густые черные тучи закрыли небо.
— Надо подойти к часовому поближе, — предложил секретарь.
— Надо подойти, чтоб не услышал. А это нелегко.
— Да, — подтвердил другой юноша. — Там, где он стоит, голое место.
— А вдоль стены?
— У них собака.
— Спокойно, — сказал секретарь. — Нужно найти какой-нибудь способ. А как ты думаешь? — обратился он ко мне.
— Двое пойдут к часовому. Если он их заметит, пусть кончают его.
— А остальные?
— Я пойду с кем-нибудь одним и брошу гранаты. Сколько их у вас?
— Пять.
— Хорошо. Этого достаточно… Они все в одной комнате?
— Да. В той, что освещена.
— А может, сейчас свет выключили?
— Мы наблюдали позапрошлой ночью. Свет горит всю ночь.
— Это нам облегчит работу, — заметил я.
И снова почувствовал себя солдатом, хорошо знающим свое ремесло. Я буду действовать легко и точно, как и много раз до этого. Здесь я не стушуюсь.
— Пошли, — приказал я. — Пора. Я думаю, сейчас уже больше десяти часов вечера.
— А не рано? — спросил секретарь.
— Нет. В такую ночь, пока их четверо, быстро разделаемся.
Мы медленно и осторожно пробирались вперед. Я вспомнил о собаке. Это, конечно, серьезная помеха. Но их ничто не спасет!
Мы распределили обязанности. Секретарь с одним из парней уложат часового. Я дал им винтовку. Они вручили мне автомат.
— Если всех гранатой не возьмешь, то это — падежное средство, — сказал мне секретарь. — Здесь три диска по тридцать два патрона. Без нужды не расходуй.
— Не беспокойся. Я думаю, нам вообще не придется их расходовать.
Мы разошлись. На кого-то за домом залаяла собака. Жандарм стал успокаивать пса.
Автомат висел у меня на шее, на высоте груди, как обыкновенно носят немцы. Стрелять можно было даже не снимая его.
Рванувшись, я побежал к освещенному окну. Зубами выдернул чеку. Парень следовал за мной. Пес заливался громким лаем. Вот мы уже возле дома. Поднявшись на цыпочки, я заглянул в окно. Два жандарма вставали с кровати, третий с винтовкой в руках шел к двери. Все они были одеты. «Так, должно быть, и спят», — мелькнуло в голове…
Все внимание мое было сосредоточено на комнате и ее обитателях. Выстрела часового я не слышал, а он непременно должен был прозвучать. Я разбил стекло и швырнул гранату. Она разорвалась в тот момент, когда я бросился на землю. Куски известки и стекла полетели во все стороны. В окне вспыхнуло жаркое пламя. Я бросил другую гранату. Вторая вспышка. За домом слышались редкие выстрелы. «Часовой уходит», — подумал я.
— Он ранен, — сказал секретарь. — Мы его найдем. Один успел выйти, но мы его убили… Вот тебе и свет!
Секретарь направился на поиски раненого часового. Я подошел к двери. У порога лежал мертвый жандарм. Двое других валялись посреди комнаты. За домом выла перепуганная собака. Может быть, ее ранило?..
— Эй, — тронула меня за плечо Адела. — Очнись. Ты куда-то далеко забрел.
— В самом деле, — ответил я.
IX
Мы шли молча. Каждый думал о своем. Девушка мягко ступала по тропе. Зеленый ковер травы и кустарников, сливаясь на горизонте с голубизной неба, словно бы погружался в прозрачную полусферу.
Вдоль тропы, на всех соседних полянах, подобно тигриной шкуре, пестрели цветы. Редкие кустарники и кругом — густая щетка травы.
Я снял куртку, подставив ветру голую грудь. Девушка то отставала, то шла рядом, а когда уходила вперед, ее фигура отчетливо вырисовывалась на фоне яркой зелени. Я невольно подчинялся и ее обаянию, и ее воле. Ее ясная мысль твердо управляла нами обоими.
Вот и сейчас Адела первая предложила отдохнуть. Минувшей ночью мы не столько спали, сколько выясняли отношения, и сейчас усталость валила нас с ног.
— Странно, — произнесла она, — что вдали все время слышна перестрелка.
— Надо так держаться, будто все в порядке. И будто мы идем в направлении этой стрельбы.
— Может быть, там много наших и итальянцы все свои силы бросили туда?
— Есть ли, нет ли — увидим, когда придем.
Если разговор заходил о войне, Адела слушала, как ребенок, внимательно и доверчиво. Но когда в моих глазах она замечала страсть, то сразу менялась и превращалась в насмешливую и дерзкую девушку. Словно бы это доставляло ей огромное удовольствие!
Я молча смотрел на запад. Когда с востока подходишь к Дрине, тебя охватывает необъяснимое волнение — словно бы из одной страны смотришь в другую. На этой стороне холмы постепенно уменьшаются, на той — становятся выше и величественнее. Река испокон веков служит границей двух областей. И в то же время в годину испытаний она не раз задерживала на своих отвесных берегах наступающего противника.
В полдень обычно душно. И мы уже отдыхали часа Два.
— Ничего не понимаю, — сказала Адела. — Разве нам не к юго-западу идти?
— Нет!
— В самом деле?
— Мы ушли бы от наших.
Девушка задумалась. Потом спросила:
— Может быть, надо было идти ближе к дороге, по которой мы пришли?
— И это не годится. Та дорога тяжелее. Там на пути — Тара. Ты знаешь ее каньоны?
— Ты хочешь сказать, что кто-то из нас там мог бы погибнуть?
— Нет, я имел в виду другое. Та дорога и дальше, и труднее.
Мы направились к поросшей травой вершине. Она торчала вверх подобно Црному Врху. Я нашел ровную площадку, похожую на ту, где я впервые взял Аделу за руку. И повернулся к западу.
— Сядь сюда!
— Зачем?
— Вот там местность, по которой мы шли. — Я указал на юго-запад.
— Виден только туман.
— И каким крохотным кажется этот район.
— Мы перешли эти горы на юге? — спросила она. — Дай мне бинокль… Чудесный вид. Но недобрая память осталась об этих местах.
— Да, нам пришлось очень трудно, — сказал я. — Кругом были немцы. В другое время ты убедилась бы, какие это прекрасные места.
— Может быть, ты прав.
Ее волосы спадали на плечи. На самом ли деле она так уверена в себе, как старается это показать? По моим подсчетам, нам осталось идти не больше трех дней. Может быть, она опасается, что наш путь затянется надолго? От Сутьески до этих мест наш маршрут напоминал подкову. В этом тоже была своя логика. Двигаясь через горы, мы избежали столкновения с немецкими войсками и их многочисленными резервами, которые медленно тянулись по долинам и дорогам за главными силами, ушедшими далеко вперед. Так же медленно рассасываются швы после хирургической операции.
Забирая вправо в своем движении на запад, мы имели возможность оказаться позади наших войск, которые, судя по стрельбе, где-то там вели бои…
— Что с тобой? — спросила Адела.
— Я думаю о тебе.
— Скажи, что!
— Собственно, я не знаю, как ты, но мне бы хотелось поскорее прийти.
— Боишься, что я не выдержу?
— Может быть.
— Неужели?
Жаркий румянец залил ее щеки, словно ей вдруг стало чего-то стыдно.
— Ты сильный?
— Да.
— Я видела, как ты легко идешь.
— Я цепкий.
— Почему?
— Много приходилось ходить пешком. До войны я все время куда-то ходил. Из города в город.
— На войне мы тоже постоянно ходим, — ответила она.
Адела лежала на поросшем лишаями камне, положив голову на травяную кочку. Руки раскинула в стороны, волосы рассыпались. Мне вдруг почудилось, будто лежит она вот так на спине, и в груди ее зияет страшная рана. Я содрогнулся от этого видения и встал.
— Мы не рано ушли оттуда? Ты ведь предлагал остаться там еще на один день?
— Не рано. Ты сама согласилась выйти на рассвете.
До этой канонады, наверное, километров шестьдесят.
— Не так уж много. Дорога короткая.
Я отошел от Аделы и сел в трех шагах от нее в углублении, похожем на черепаху.
— Теперь мы можем проходить в день по двадцать пять километров? У нас есть провизия.
— Можем, — ответил я.
Она приподнялась и села, обхватив колени руками:
— Люблю так сидеть.
Опершись на скалу, я смотрел в небо и чувствовал на себе вопросительный взгляд Аделы. Казалось, она решалась на что-то. Вот уже второй день мы идем вместе, движемся прямо в направлении канонады. Так хищников привлекает запах мяса. Сегодняшний день, который должен стать праздником, похож на весенний день, хотя стоит вторая половина лета.
— Слушай, расскажи что-нибудь. Ведь тебе много пришлось скитаться.
