Мартина Моно - Нормандия - Неман
— Нам уже давно предлагали отпуска. Мы всегда отказывались. Сегодня мы требуем их.
— Я посмотрю ваши личные дела, — сказал Флавье.
«Если я сейчас же не уйду, я проломлю его голову», — подумал Бенуа.
— Слушаюсь, господин майор! — бросил он тоном, превращающим эту обычную формулу в оскорбление, и повернулся на каблуках.
Флавье молча дал ему дойти до двери. Затем он вдруг почувствовал непреодолимое желание объясниться. Не успев оценить скрытые причины этого, он позвал:
— Бенуа!
Бенуа остановился, не оборочиваясь.
— Вы, Бенуа, настоящий офицер, но вы не знаете, что… что я всей душой хочу, чтобы Франция никогда не пострадала от вашей дилетантской позиции!
— Наши мертвые — дилетанты? — спросил Бенуа.
— Я чту их! — проникновенно ответил Флавье. — Но героизм может порождать и беспорядок. И если…
Стук закрывшейся двери прервал его. Бенуа вЫшел, изо всех сил хлопнув дверью.
Когда спустя несколько секунд в кабинете вновь появился Кастор, майор сидел, положив обе руки на стол. Дневник был по-прежнему открыт на том же месте.
— Видно, — сказал Кастор, ликуя и плохо скрывая свое торжество, — между вами и Бенуа отношения обостряются?
Флавье смерил его ледяным взглядом.
— Вы ошибаетесь, лейтенант. В дисциплинированной воинской части конфликт между лейтенантом и майором невозможен.
XI
Было получено разрешение на отпуска. Со стороны казалось, что в эскадрилье все в порядке. Все в высшей степени корректны, никаких скандалов. Даже Бенуа «заткнул свою широкую глотку», как говорил Леметр. Все знали, что Флавье передал начальству рапорты ветеранов об отпусках с благоприятными резолюциями. Но что он думал по поводу отпусков — это был уже другой вопрос. Атмосфера в «Нормандии» была гнетущая.
— Я человек простой, — ныл доктор, буколическая и мечтательная натура, — но если так пойдет и дальше, я начну грызть зубами стол и лезть с криком на стену.
— Зачем? — спросил Вильмон, заинтересовавшись.
— Чтобы, успокоить свои нервы, дорогой. С Флавье, похожим на Наполеона в день битвы под Ватерлоо, с Бенуа, который пугает меня до смерти, когда мне случается встретиться с ним в безлунную ночь, с вами, играющим все время в молчанку и произносящим что-то осмысленное, лишь обращаясь к собаке, с Лироном, который всегда выглядит как амфора, на которой сделал трещину какой-то садист, с Шардоном, совершенно потерявшим голову, — в такой компании честный молодой человек жить больше не может.
— Меня беспокоит Шардон, — сказал Вильмон вдруг серьезным тоном.
— И меня! — воскликнул доктор. — Говоря по-научному, я бы сказал, что у него не все дома. Его навязчивая идея окончательно сведет его с ума. И не нашему мрачному командиру поправить это дело…
— Марселэну, пожалуй, это удалось бы.
— Не знаю, — сказал доктор. — Не думаю, что мы можем помочь ему.
Вильмон понял с полуслова.
.— Мы сделали все, что могли.
— Да, — признал доктор. — Но именно так всегда говорят врачи, когда больной умирает.
Шардон стремился погибнуть. Но ему удалось лишь стать героем. Он отчаянно искал себе такого же конца., какой постиг по его вине Татьяну, он искал смерти в небе и не находил ее. Он считал себя морально обязанным Марселэну не кончать жизнь самоубийством — этот молчаливый уговор был для него нерушим, хоть и относился к области воспоминаний. Но никто не мог помешать ему сражаться и рисковать самым отчаянным образом. Его фамилия должна была уже много месяцев назад сойти с доски. Буасси погиб — а он так любил жизнь! Перье, Виньелет, Дюпон, Леви и столько других! А он, потерявший сон, зовущий смерть каждый день, преследовавший ее с упорством обманутого любовника, — он жил! Он дошел до того, что завидовал японским летчиком-смертникам, которые с именем императора на устах устремляли свои самолеты на американские корабли, — погибая вместе с теми, кого они убивали. «Может быть, зря я себя так взвинчиваю, — горестно думал он, — но мне так везет, что, видно, я и на этот раз выкручусь».
Видя его страдания, товарищи могли предложить ему лишь суровую, молчаливую дружбу. Бенуа и Леметр, думая о Шардоне, возлагали большие надежды на отпуск.
— Нужно найти какую-нибудь славную крошку, — говорил Бенуа. — Ладно скроенная девчонка изменит его образ мыслей.
Леметр улыбнулся.
— Дело не в хорошеньких девочках. Я думаю, что ему просто нужно отвлечься от атмосферы эскадрильи, тогда он сможет подумать о другом.
— Я поговорю об этом с Зыковым, — сказал Бенуа, настаивавший на своем. — У этого парня всегда целая куча девочек. Он даст нам нужные сведения.
— Бенуа, ты — самое странное смешение няньки и сводни из всех, каких мне только приходилось видеть,
Бенуа огрызнулся:
— Я стараюсь найти выход. Это разрешается или нет?
— Даже рекомендуется. Только девушки — не всегда решение.
— Почти всегда, — ответил Бенуа. — Либо дело клеится, начинается счастье, влюбленные на седьмом небе, беззаботность! Либо оно не клеится, и человек настолько погружается в переживания, что все прошлые неприятности уже не идут в счет. Таким образом обеспечен выигрыш на всех досках. Соображаешь?
— Соображаю, — серьезно ответил Леметр.
Что ж, может, Бенуа и прав… Ведь в самом деле, в любви забывается многое — или по крайней мере кажется, что забывается.
Войдя, Шардон остановился на пороге комнаты. Он вернулся с утомительного и трудного задания — все время видел вражеские самолеты и не мог их достать.
У него было лишь одно желание: броситься на кровать, закрыть глаза и надеяться на то, что он хоть сегодня заснет сразу. Но здесь парило настоящее безумие: орда здоровых парней хлопотала среди волн разбросанной одежды — открытые чемоданы плавали по ним, словно маленькие спасательные лодки. Опьяневший от счастья, убежденный, что эти милые люди придумали для него новую игру, Тарзан немедленно бросался в ту сторону, где кто-нибудь укладывал в чемодан рубашку, вытаскивал ее и возвращал владельцу с таким видом, будто говорил: «Видишь, какой я ловкий и как хорошо я понял игру!»
— Вильмон, — вопил Казаль, — отзови своего пса, или я с ним расправлюрь. Если он будет трепать мою пижаму каждый раз, как я ее сложу, я проторчу здесь еще десять лет.
— Ну и что? — ответил Вильмон. — Ты вроде меня: не умеешь сложить пижаму.
— Скажите, — спросил Шардон, застывший в дверях, — я могу узнать, что здесь происходит?
Все разом заметили его и хором завопили, приветствуя. Шардон постучал пальцем по лбу.
— Что это, сумасшедший дом?
— Нет, дорогой, это сумасшедший отпуск, — объяснил Вильмон.
Его чемодан был наполнен кучей комков: комок рубашек, комок фуфаек, комок галстуков, комок носков. И заботливо уложенные сверху полуботинки, которые он забыл спрятать на дно.
— Кроме шуток, — сказал Шардон почти шепотом, — это правда?
— Да, правда, — сказал Бенуа. — Господа не принимают, они переодеваются. Впереди — Москва, развлечения! Клянусь тебе, это будет шикарно!
И прибавил, хитро подмигнув:
— У меня есть все адреса Зыкова!
Леметр кашлянул. Шардон сидел на кровати молча, с мутным взглядом,
— Чего ты ждешь? — обратился к нему Казаль. — Сейчас за нами придет автобус. Тебе только-только хватит времени собраться…
И тут же обернулся к Бенуа:
— Нет ли у тебя еще адреса, где можно было бы найти хорошее жаркое?
— Все есть, — внушительно сказал Бенуа. — Есть все/,
Лирон мечтательно улыбнулся:
— Я бы прежде всего принял ванну.
Шардон наконец заговорил:
— Когда пришел приказ об отпусках?
— Прошло не больше десяти минут после твоего вылета, — f- сказал Бенуа___Синицын сам приехал вручить нам документы.
Лирон захлопнул свой чемодан. Его рука задержалась на замке, поглаживая немного потертую, но приятную на ощупь мягкую кожу. Это был один из тех роскошных, немного вышедших из моды чемоданов, что пожилые английские лорды привозят в большие отели Лазурного берега. Можно было только догадаться, что стоят они очень дорого — например, фирмы «Гермес» или других лондонских фирм, — но вся их элегантность именно в том и заключалась, что они казались недорогими.
— Я осмеливаюсь надеяться, — Лирон не обращался конкретно ни к кому, он разглядывал свою, как всегда, очень белую’ руку на фоне темной кожи, и это, видно, зачаровывало его, — право, я осмеливаюсь надеяться, что война для нас закончилась.
Только что раскуривший трубку Леметр медленно выпустил клуб дыма.
— Вы оптимист, господин капитан, — произнес он безразличным тоном. — Чтобы закончить войну, необходим второй фронт.
Бенуа столкнулся лицом к лицу с проблемой формы и содержания. Либо чемодан — либо вещи. Либо полная невозможность запихать вещи, либо одно из двух: отказаться от некоторых §ещей или же сесть на чемодан в надежде на чудо. Он остановился на последнем и всеми своими восемьюдесятью килограммами (одни мускулы и кости!) обрушился на крышку чемодана, которая скачала протестовала, пыталась сопротивляться, но затем со все более жалобным скрипом начала уступать.
