Павел Кочегин - В небе полярных зорь
— Ты чему улыбаешься?
— Да вид у нас у всех, товарищ командир, парадный: словно от своры собак отбивались.
— Это ничего. А насчет парада... Пройдем мы еще по главному проспекту Мурманска парадным шагом, обязательно пройдем, Бозор. Но теперь надо быть начеку: погода летная... Еще раз растолкуй всем, что делать в случае налета... Ступай.
4
Еще сутки прошли без особых происшествий. Больные, уставшие люди бредут медленно. Сомов, по выработавшейся в пути привычке, боязливо озирается по сторонам: а вдруг неожиданно настигнет погоня? Его тревога передается другим. Открытая местность: ни навесной скалы, ни расщелины, в которой можно бы занять оборону. А немцы наверняка не прекратили поисков. Если обнаружат — встреча с врагом неизбежна.
Кончился еще один короткий серый день. Начало подмораживать. Недавно еще пухлый, как вата, снег твердел. Теперь лыжи скользили легко. Но, обжигая лицо, подул ветер. Усиливаясь, он срывал с твердого наста острые хрусталики, и они, перегоняя друг друга, поползли навстречу. Началась поземка. У измученных людей вот уже трое суток не было во рту почти ни крошки. Подножный корм выручал плохо. На привалах перерывали массу снега, чтобы найти хоть что-нибудь. Ели древесную кору и хвою, мох и лишайник. Один раз наткнулись на голубику, темную с сизоватым, бархатным отливом. Поляну обшарили вдоль и поперек, исползали на коленях, но то, что добыли с таким трудом из-под снега, лишь разожгло аппетит.
Шли по снежному свею. Дышать тяжело: бьющий в лицо ветер захлестывает, вызывает кашель, выматывающий последние силы, раздирающий грудь. «Только бы до привала никто не остановился! — думает Комлев. — Пусть длиною хоть с вершок будет шаг, но надо идти и идти вперед; в этом спасение. Остановится один, повалятся все, и тогда никакая сила не поднимет людей».
Комлев вспомнил, как ему трудно было идти двенадцать лет назад из родного села на станцию. Тогда он только вступал в пору юности. С котомкой за плечами, в дубленом перешитом полушубке, в серых больших валенках с глубокими разрезами на голенищах под коленками, в шапке с завязанными назад ушами и в стеганых варежках на руках он гордо вышел из Белоярова, перешел через мост, оглянулся еще раз и уверенно шагнул вперед. Мать попыталась отговорить его. «Не ходил бы ты, Никитушка, сегодня, сердце у меня что-то не на месте, да и солнце кровяное», — робко сказала она. Но разве усидишь дома, когда получен вызов в школу ФЗО и в нем указан срок явки. Вначале идти по наезженной дороге было легко. Но потом потянула поземка, наступили сумерки, а за ними ночь. Никита сбился с пути. Куда ни ступит — твердый лист ломается, и он проваливается по пояс в снег. Никита выбился из сил. Он вспомнил рассказы старших о том, как замерзают люди в степи. Холодные мурашки побежали по спине, захотелось плакать, позвать маму. Руки начали коченеть: промокли рукавицы. Никита сбросил их, засунул руки в рукава полушубка, поджал под себя ноги и, переваливаясь с боку на бок, покатился. Сколько так катился и куда, не знал. Но вот почувствовал, что под коленями и локтями не проваливается снег. Остановился. Пошарил руками. Снег твердый, на нем соломинки. Обрадованный, вскочил на ноги, поплясал на месте. «Дорога, дорога!» Не раздумывая, в какую сторону ему нужно, побежал. Куда девалась усталость! Сквозь редкий лес мелькнул желтый огонек. Через несколько минут он лежал на полатях, а в трубе голосила теперь уже не страшная вьюга.
То было двенадцать лет назад и на своей родной земле. Сейчас он так устал, что непреодолимо захотелось растянуться на снегу и уснуть навсегда. А как же люди, которых вырвал из рабства? Нет-нет, он не может быть слабым.
Думая так, Комлев оглянулся. У шедшей сзади него женщины выскользнула из-под ног лыжа, проваливаясь одной ногой в снег, она со стоном начала приседать. Комлев кинулся к ней, схватил за руки, хотел помочь удержаться на ногах, но она уже села. Широко открытые, без всякого выражения глаза, не мигая, смотрели в одну точку. Не замедлил со вздохом облегчения опуститься рядом Сомов.
— Товарищи, не садитесь! — просил, требовал Комлев. — Скоро привал. Там лес, костер разожжем, обогреемся. Здесь же нет ни сучка, открыто кругом, метет...
— Эй, что встали?! Жми до горы, там остановка! — крикнул в хвосте колонны Трофимов.
Но какое-то тупое безразличие овладело всеми. Никто не хотел двигаться с места. Сил хватало только на то, чтобы зачерпнуть пригоршней снег и отправить его в рот. Тогда Комлев выхватил из кобуры пистолет и, потрясая им в воздухе, страшным голосом просипел:
— Прекратить глотать снег, иначе стрелять буду!
— Очень буду рад! — Сомов посмотрел такими глазами, что Комлев только поежился.
— Старшина, вы же окончательно простудитесь, заболеете, — опуская пистолет, стал упрашивать Комлев.
— Туда и дорога! — Он что-то еще пробурчал невнятно, устало прикрыв веки, стал засыпать.
Тетя под шалью без кистей сидит неподвижно, только тяжело вздыхает:
— О, осподи... Отпусти мою душу грешную на покаяние...
— Нашла время молитвы читать! — вырвалось у Мирзоева.
— Не сердись без толку, Бозор! — сказала стоявшая над женщиной Машенька. — Ее молитва тебе не мешает, а ей, может быть, поможет...
— Что же будем делать дальше? — обращаясь ко всем, спросил Комлев. С болью он смотрел на потухающие глаза и синие круги под ними, на нездоровый румянец на щеках Маши. Она тяжело дышала, еле сдерживала душивший ее кашель.
— Разрешите съесть по кусочку шоколада, — прошептала Маша.
Люди задвигались, стали вынимать из карманов драгоценные крошки. Раздались голоса:
— Если бы он был.
Стало ясно, что многие не выполнили приказ Комлева о неприкосновенном запасе шоколада. Никита, Бозор, Иван и Маша переглянулись. Первой полезла в карман меховой шубки Маша. За ней достали свои неприкосновенные запасы Комлев, Мирзоев и Трофимов. Все это разделили на маленькие части и отдали тем, у кого не было ни крошки.
— Пора, товарищи, — сказал Комлев.
Никто не пошевелился. Люди медленно погибали на глазах, и от этого сердце готово было разорваться.
Комлев вопросительно посмотрел на Машу, и она поняла, что он просит у нее помощи.
— Вы что, вековать здесь собрались? — звонко крикнула она и пошла от человека к человеку. — Видно, коротка у вас память, коль забыли, от чего ушли и куда направляетесь. Забыли тех, кто погиб там, за проволокой?! К вам пришла свобода, и вы пока живы. Мы победили бурю, одолели скалы, а когда цель уже близка, до своих рукой подать, вы добровольно ложитесь в могилу. Так не поступают советские люди.
Кто лежал — приподнялся, кто сидел — зашевелился, не спуская глаз с девушки. А Машенька вплотную приблизилась к Сомову и, глядя на него в упор, продолжала:
— Нам осталось немного пройти этой лощиной, преодолеть вон тот перевал, и мы дома. Глядите, он виден уже! А вы струсили. Ну что ж, трусы недостойны свободы. Им лучше оставаться здесь, ждать смерти. А еще лучше — вернуться в барак номер семь. Хотя зачем возвращаться? Придут немцы и, как миленьких, доставят вас обратно, если не перестреляют. Вы этого хотите, Олег Прохорович?
— Нет-нет, — испуганно заговорил он, вытянув вперед ладонь, как будто отстраняя от себя страшное видение.
— Тогда, Аника-воин, садись ко мне на плечи, понесу, — властно протянула ему руку Маша. Ухватившись за нее, он поднялся и, покачиваясь, побрел. Скрипнул снег под его лыжами, и этот скрип, как глоток горячего чая, обогрел и ободрил Никиту. «Теперь пойдут, теперь пойдут!» — радовался Комлев, наблюдая, как один за другим со стоном поднимаются люди.
Вот, охая, встала женщина в клетчатой шали, за ней еще и еще... Комлев, Трофимов и Мирзоев помогали подняться тем, кто не в силах был сделать это сам.
Отряд пошел. А навстречу продолжал дуть ветер, бросая в лицо колючий снег. Очертания леса впереди слились в одну темную полосу. Угрожающе завывала буря. Но теперь эта угроза не страшна: люди двигались вперед.
Комлев ушел в голову колонны. Тронулся Трофимов. Очередь за Машенькой, За ней замыкающим пойдет Бозор. Девушка наклонилась, чтобы взять лыжные палки, потеряла равновесие и ткнулась головой в снег.
— Мария Васильевна! Маруся, вставай! — крикнул Мирзоев.
Маша не шевельнулась. Бозор опустился на колени, приподнял голову девушки. Она открыла глаза и тихо прошептала:
— Оставь, умоляю тебя. Уйди, оставь, только на одну минуту оставь.
Глаза ее вновь закрылись, голова опустилась на грудь.
— Нет уж, нет, Машенька, я тебя не оставлю, — и Бозор, уложив Марию Васильевну на связанные лыжи, медленно заскользил за отрядом.
А ветер все дул и дул, все гнал в неведомые дали мириады хрупких снежинок.
ГЛАВА V
1
