Петр Михин - «Артиллеристы, Сталин дал приказ!» Мы умирали, чтобы победить
Наши пехотинцы испугались такой силищи, и один за другим начинают отползать назад, потом все поднялись и бросились бегом отступать. Я ударил своими снарядами по немецкой цепи — фашисты залегли. Абаев соскочил с омета и с поднятым над головой пистолетом побежал останавливать убегающих солдат — на ходу пятится назад, стреляет вверх, ругается, но никак не может остановить свой отступающий батальон. И в этот критический момент боя у меня вдруг прекратилась связь с батареей! Наверное, порвался телефонный провод, думаю, и посылаю единственного связиста по линии исправлять кабель, а сам с телефонной трубкой возле уха беспомощно, с замиранием сердца наблюдаю с омета за происходящим. Немцы, видя, что около них перестали рваться снаряды, вскочили и продолжили преследование нашего малочисленного батальона. И вот уже мимо омета, на котором я сижу, пробежала не только наша отступающая пехота, но и немцы, по которым я только что стрелял из своих орудий, — и я оказываюсь в тылу у немцев! А связи все нет и нет! Я беспомощен. Время идет. Пробежавшие мимо меня немцы удалились в наш тыл уже метров на пятьсот! Что делать?! Навстречу моему связисту для исправления связи с огневой позиции должен бежать другой связист, судя по времени — они давно должны были бы встретиться на середине пути! Что же случилось?! Почему нет связи?! Мало, что я сам могу оказаться в плену у немцев, немецкая пехота ворвется на нашу батарею, завладеет орудиями!
Повернулся назад и продолжаю смотреть, как удаляется от меня на нашу территорию проклятая густая черная цепь немецкой пехоты. Ах, как нужна сейчас мне связь, чтобы своими снарядами остановить немцев! Вдруг в телефонной трубке захрустело, и басок Минеева:
— «Коломна», как слышишь?
— Прицел двадцать, батарее, огонь! — вместо ответа кричу команду.
Положил несколько снарядов перед бегущей цепью врага, немцы залегли. Открываю беглый огонь по лежащим. Они сначала медленно стали отползать назад, а потом дружно вскочили и бросились бежать восвояси. Я переждал, пока они минуют мой омет, отпустил их на голое жнивье — и уж тут-то я разговелся немчурой как следует! Мои снаряды рвались в самой гуще убегавших немцев! Их оставалось все меньше и меньше! Когда я добивал последние группки убегавших к посадке фрицев, на омет вскочил запыхавшийся Абаев. Его батальон преследовал теперь уже отступавших немцев. Наблюдая избиение фашистов, он завизжал от радости!
— Вон, еще двое поднялись, ковыляют к посадке! Ударь по ним! — умоляет меня.
Прозвучала в трубку новая команда на батарею. Взрыв — и немцы уничтожены.
Когда все немцы были перебиты и я успокоился от пережитого, стал разбираться, почему же во время боя подвела нас связь.
— Почему не было связи?! — необычайно строго спрашиваю по телефону у сержанта Минеева, командира отделения связи моей батареи, сейчас сержант находится на огневой позиции у орудий в двух километрах сзади меня за бугром, а я — на наблюдательном пункте на передовой.
— Подо мною снаряд разорвался, — не объясняет, а жалуется мне сержант, — поэтому и не было связи, товарищ старший лейтенант.
Любому другому я бы сказал вгорячах: брешешь, сержант! Уж больно дорого обошлось нам на передовой это десятиминутное отсутствие связи в самый критический момент боя: я не мог стрелять батареей по немцам, пехота под натиском превосходящих сил противника отступила и понесла потери, а сам я чуть к немцам в плен не попал. Но сержанту Минееву я ответил более сдержанно:
— Ты в своем уме, Капитоныч?! Как это: под тобой снаряд разорвался, а ты разговариваешь со мной!
— Так точно, товарищ старший лейтенант, подо мною разорвался снаряд. Не верите — приходите и посмотрите, — в голосе сержанта слышалась такая обида, такая горечь и такое разочарование в самом близком ему человеке, который почему-то не поверил ему, что мне вдруг стало жалко его.
С сержантом Минеевым у меня сложились самые теплые отношения еще два года тому назад, со времени формирования дивизии в Коломне. Минееву лет сорок пять, он в отцы мне годится. Среднего роста, коренастый, подвижный; глаза, волосы и щетина на лице — черные как смоль; голос спокойный, низкий. Этот степенный пожилой человек, умудренный жизненным опытом, хозяйственный и заботливый, на которого можно положиться, сразу же привлек мое внимание. К тому же он оказался хорошим специалистом, связь в батарее под его руководством всегда работала как часы: в любую секунду, днем и ночью, я мог вызвать огонь батареи в нужную точку.
Я делал все, чтобы в боях сохранить этому хорошему человеку жизнь, все-таки четверо ребятишек у него в Пензе, поэтому держал его постоянно на огневой позиции, у орудий, подальше от передовой — там не стреляют, а с собой на передовую, под огонь, брал всегда молодых связистов. Обращался я к нему не иначе как «Иван Капитоныч». По-отцовски относился и Минеев ко мне. Приду, бывало, с передовой часа на два на батарею, мокрый, голодный, усталый, так он внимательно-заботливо и обувь, и одежду мою просушит, чайком угостит и радуется, что я из-под огня и непогоды невредимым явился. Но то, что он говорил сейчас про взорвавшийся под ним снаряд, ни в какие ворота не лезло. Недоумение мое лишь усилилось.
— Обязательно приду и посмотрю, — ответил я сержанту по-прежнему сухо и формально.
Между тем наша пехота достигла вслед за немцами лесополосы и начала по ту сторону от нее окапываться, потому что противник залег в очередной посадке и открыл сильный огонь.
Видя, что и наши, и немцы до завтрашнего дня атаковать друг друга не собираются, я решил сбегать на батарею, посмотреть, что же там случилось. Связиста Штанского оставил с телефоном в лесопосадке около Абаева. Если немцы снова зашевелятся, Абаев вызовет меня к себе по телефону.
Огневики, как всегда, встретили меня восторженно:
— Старший лейтенант пришел!
— Живой-невредимый!..
Иду к первому орудию, позади которого обычно находится Минеев. Он, радуясь встрече, встал на ноги и, как всегда, заулыбался. Но, вспомнив мой взыскательный тон, опустил голову.
— Ну, показывай, где снаряд разорвался, — даже не поздоровавшись, строго спрашиваю провинившегося сержанта.
— Я стою на том месте, куда меня отбросило. Пойдемте, покажу, где сидел, когда подо мною снаряд разорвался.
Вижу, среди травы уходящая вертикально вниз дыра размером с ведро. Края дыры сплошь утыканы осколками от снаряда.
— Вот тут, над самой дырой, я и сидел, передавал старшему на батарее ваши команды…
Он продолжал объяснять, но я уже все понял. В метре от него в землю угодил снаряд, прошел наискосок по грунту и разорвался точно под ним. Земляная подушка спасла телефониста, но взрыв отбросил его вместе с землею метров на шесть в сторону. А Капитоныч продолжал рассказывать:
— Слышу, прицел все время уменьшается, понял, что немцы наступают. Вдруг в метре перед собою ощутил сильный удар по почве, земля вздрогнула, и, не успел опомниться, как подо мною что-то лопнуло, и я полетел вверх, боль дикая прошибла спину, голову. Пришел в себя — в руке трубка, а на ней обрывок шнура. Когда очухался, пополз сюда, к воронке. А тут аппарат с обрывком шнура на боку валяется. Что делать? Запасные телефоны еще не привезли со старой позиции, знаю, что у вас там бой идет, надо поскорей шнур исправить, а в нем вместо разноцветных проводов — все белые! Какой с каким соединять — неизвестно! Пока перепробовал наугад концы да вдобавок голова кружится, не отошел еще от прыжка, вот время-то и ушло.
— Да, — сказал я примирительно, — не хватает на заводах разноцветных проводов, вот и застопорилось у тебя соединение. Однако — счастье твое, что немец по ошибке или случайно поставил взрыватель снаряда не на осколочное, а на замедленное действие, вот и получился подземный взрыв. А может, взрыватель неисправным оказался. Слой земли и спас тебя. Взорвись снаряд нормально — от тебя бы и кусочков не осталось. Ты прости меня, Иван Капитоныч, что не поверил тебе. Да ведь и неудивительно: любому скажи, что под человеком снаряд разорвался, а он через десять минут по телефону говорит, — ну кто бы поверил?
А сам подумал: хорошо, что Капитоныч остался жив, даже сумел наладить связь и мы отогнали немцев на их старые позиции, а то бы так и остался я у немцев в тылу — или погиб, или в плен бы попал.
— Вы — специалист, бывалый фронтовик, и то не поверили, — уныло сказал мой сержант. — Кто же мне дома-то поверит, если живой вернусь?
Иван Капитоныч остался живым и невредимым. Ни немцы, ни японцы не убили его. В ноябре сорок пятого я демобилизовал и проводил его из Монголии в Пензу.
Только в шестидесятом году я вспомнил про Минеева и его снаряд. Написал в «Пензенскую правду», хотел разыскать сержанта. Какой-то бездушный формалист ответил мне: «Мало ли каких случаев не бывало на войне». Что тут скажешь?
