Борис Краевский - Повесть об одном эскадроне
— Кто такие? — спросил он улыбаясь.
— Недолго тебе зубы скалить, сволочь, — процедил один из заключенных.
— Да я же свой, чудаки, красный, — чуть не обиделся Фома. — Выходи в караулку, насиделись.
— Не трожь красных, шкура, — откликнулся другой.
Харин почесал затылок. Он никак не ожидал такого поворота дела. Был готов ко всему: к стрельбе, к рукопашной, но не к обидному недоверию..
— Русским языком говорю, выходите, — продолжал он. — Их освободили, а они кобенятся еще. Вот народ!
— Товарищи, это правда, — шагнул вперед Воронцов. — Отряд Красной Армии обезоружил охрану. Белые об этом еще не знают. Прошу выйти во двор. Выпускать будем небольшими группами, чтобы не привлечь внимания. Желающие могут присоединиться к отряду. Быстро, товарищи…
В самой дальней одиночной камере Харин увидел странного обитателя. На нарах сидела девушка в хорошо сшитом летнем пальто, небрежно наброшенном на плечи. Харин подивился про себя необычному узнику и пожалел, что Воронцова нет поблизости — тут разговор нужен деликатный, в самый раз бы ему заняться этим делом.
— Ваша фамилия, кто вы такая? — спросил Фома возможно веселее и ласковее.
Девушка поднялась с топчана, пожала плечами.
— Краснинская, вы же знаете, из дворян, вероисповедания православного…
Харин не дал ей договорить.
— Краснинская? — переспросил он с удивлением. — Краснинская!
Ему вспомнился рассказ Воронцова у ночного костра, название усадьбы, которое часто упоминали в разговорах бойцы, и беззлобные шутки Шваха по поводу Костиных приключений.
— Наташа? — Фома опомниться не мог от удивления. — Ну и ну…
— Кто вы такой, откуда вы меня знаете? — Наташа порывисто шагнула вперед.
— Ну и ну, — продолжал Фома, — ну и штука. Это же вас за Костю сюда, что ли?
— Костя? — девушка подбежала к Харину. — Кто же вы такой, объясните наконец?
— Не бойтесь, — сказал Фома и тронул рукой погон, — это мы нарочно одели, для затемнения белых мозгов. Я товарищ известного вам Кости, Кости Воронцова. Вы его сегодня же увидите…
— Увижу? — девушка отступила на шаг. — Вы смеетесь надо мной, как вам не стыдно!
— Да нет же, Наташа. Правда, увидите. Он здесь, в этом здании. Идемте скорее в контору.
— Костя погиб, — чуть слышно прошептала Наташа.
— Ничуть не погиб ваш Костя. Живехонек. Да вот он и сам.
В коридоре действительно раздались торопливые шаги, и голос Воронцова громко позвал:
— Фома, а Фома, где ты? Иди в дежурку. Там с офицером поговорить надо…
Глава шестнадцатая
Гудит мотор, посвистывает в тросах-расчалках ветер, плывет внизу земля, напоминающая с птичьего полета небрежно намалеванную карту. Преобладают блеклые, точно размытые, тона. Поручику Шестакову нравятся эти цвета — зеленовато-желтые, светло-коричневые, буроватые цвета осени. Но сейчас он не рад им. Трудно в пестром хаосе красок отыскать то, за чем охотишься вот уже третий день.
Вначале задание показалось ему не таким сложным. Нужно было найти с воздуха красную кавалерийскую часть, которая рыскает по тылам дроздовской дивизии, сообщить о ее местонахождении командиру особого отряда полковнику Козельскому и, если это понадобится, принять участие в карательной экспедиции против красных. Вот и все.
Но прошел день, два, истекает третий, а «ньюпор» напрасно тратит горючее, и поручик Шестаков напрасно до рези в глазах всматривается в пятна побуревших осыпающихся рощ и перелесков. Несколько раз ему казалось, что цель близка. Он снижался и на бреющем полете проходил над походной колонной. Но каждый раз это оказывались свои. А где же те красные, ради которых создан специальный отряд под командованием его высокоблагородия полковника Козельского, ради которых снят с фронта боевой аэроплан?
Этот вопрос беспокоил не только поручика Шестакова. В штабе дивизии давно уже обратили внимание на разноречивые сообщения о красном отряде. В одних говорилось о небольшой горстке конников, в других — о партизанском отряде, который отбирает хлеб, заготовленный для войска, и раздает его крестьянам, в-третьих, сообщалось чуть ли не о целом кавалерийском соединении. Не очень-то верил начштадив генерал Витковский этим слухам, знал, что у страха глаза велики. Но по-настоящему встревожился, когда узнал о дерзком нападении на артдивизион и разгроме батареи — это уже не шутка. Тогда и решено было создать специальный отряд под командованием полковника Козельского и придать ему аэроплан.
Полковник принял командование сводным отрядом и дал задание поручику Шестакову искать красных. Дважды «ньюпор» появлялся над местом, где квартировал отряд Козельского, и дважды полковнику приносили вымпел с малоутешительным донесением: «Красных не видел, поиски продолжаю».
…Поручик досадливо дернул плечом: неужели и сегодня летал впустую?..
Впереди показалась опушка леса. Сибиряк бы улыбнулся и сказал, что это не лес вовсе, а так, рощица. Но в орловских краях и эта рощица казалась мощным лесным массивом. Протянулся лес верст на пятнадцать, и Шестаков решил тщательно осмотреть его: не здесь ли скрываются красные?
Он привычным движением положил «ньюпор» на крыло — и вдруг заметил на поляне людей. Машина пошла вниз, и поручик увидел стреноженных лошадей, разбегающихся во все стороны серо-зеленых человечков, кучи валежника. Потом сквозь шум мотора послышался сухой винтовочный треск, и Шестаков с удовлетворением отметил, что с земли стреляют. Значит, красные. Нашел-таки наконец!
* * *Проводив группу Харина, Дубов повел разведчиков на север, в большой лес верстах в пятнадцати севернее городка. Здесь, в этом лесу, и назначил он встречу. Харин, выполнив задание, должен был по возможности скрытно привести сюда своих людей и тех, кого удастся освободить из белогвардейского застенка. А Дубов подготовит тем временем землянки и соорудит нечто похожее на временный лагерь.
Работа кипела, когда Дубов увидел неуклюжую птицу, низко летевшую над лесом.
— Огонь по аэроплану! — закричал он, хватаясь за свай карабин. — Всем огонь! Это разведчик…
Затрещали беспорядочные выстрелы, но машина уже пролетела над поляной. Когда же «ньюпор» вернулся, его встретили дружные четкие залпы. «Ньюпор» неловко нырнул, словно его колеса попали в воздушную канаву, выпрямился, задрожал и пошел вниз.
Дубов ожидал увидеть груду обломков на месте падения. К его удивлению, аэроплан стоял почти прямо, опираясь широкими крыльями на пружинистую поросль молодого орешника. Винт еще вращался, срывая вялые листья, и воздушным потоком их гнало навстречу людям.
Командир вспрыгнул на крыло. — А ну-ка, Егоров, давай сюда твою аптеку. Жив пилот, кажется.
Дубов тяжело спрыгнул на землю и отошел в сторону, просматривая документы офицера. «Несомненная удача, — думал он. — Так просто белые не станут посылать аэроплан».
— Егоров, как он там — для допроса готов?
— Сейчас очухается. Офицер был контужен. Пуля пробила бензобак и рикошетом чиркнула его по голове. Шлем смягчил удар, но все же летчик потерял сознание. Добрая порция нашатыря привела его в чувство, и сейчас он лежал, ошалело поводя глазами. Егоров заканчивал перевязку, для очистки совести чертыхаясь про себя, что приходится тратить бинт на всякую сволочь…
Дубов терпеливо ждал. А бойцы, как малые дети, обступили аэроплан и рассматривали редкую машину.
— Нашим бы, — похлопал один из разведчиков Свешнев, по обшивке крыла-.
— Хороша машина, — Дубов тоже прикоснулся рукой к шершавой поверхности корпуса. — Только придется ее сжечь.
И тут он заметил Комарова. Тот стоял у мотора и ловил в ладони тонкую струйку бензина. Дубову показалось, что он уже видел раньше такое выражение глаз — у рабочих, когда они возвращаются на завод и подходят к станкам после долгого перерыва, у солдат из крестьян, когда они останавливаются в случайной деревне и помогают хозяйке наладить плуг.
— Ну, ты, дурень, куда лезешь?! — крикнул вдруг Комаров Свешневу, который, царапая крыло шпорой, пытался забраться в кабину. — Не порть добро.
— Так все одно жечь командир приказал, — Свешнев беззлобно ткнул обшивку носком сапога.
— Жечь? А ну, слазь! Кобель сытый, поищи другую игрушку… Товарищ командир, — обернулся он к Дубову, — как же так — жечь? Может, я его перегоню к нашим, а? Я механиком в Гатчине служил. Мотор знаю…
Комаров уперся взглядом в Дубова, щеки его зарделись. Дубов словно заново увидел бойца: у Комарова — руки металлиста, как и у самого Дубова, с вечной траурной каемкой под ногтями, и нездорово-желтое, несмотря на сытный степной воздух, лицо человека, недоедавшего с детства, и одет он особенно аккуратно, подтянуто. Пуговицы топорщатся на проволоке, чтобы не пришивать беспрерывно. Гранаты, подсумок, фляжка прилажены так, что не брякнет, не стукнет. «Как иногда бывает, — подумал командир, — одно слово — и человек вдруг раскрывается с совершенно неожиданной стороны…»
