Борис Краевский - Повесть об одном эскадроне
— Ничего я не знаю, и ничего я не делала.
Капитан с разгона остановился, словно споткнулся на бегу, и пристально посмотрел на девушку. Брови его поползли вверх, но лоб оставался таким же чистым и гладким, ни единой морщинки не взбороздило блестящую кожу.
— Да-с-с?
— Именно так.
— Так… Предположим, что я вам верю. И согласен забыть вашу милую обмолвку утром, в камере. Однако, — его голос вдруг стал жестким, — нам необходимо кое-что проверить. Нет, нет, я вам верю… Но нужно, чтобы и другие поверили так же, как я. Ведь ваше освобождение зависит не только от меня. Нужны доказательства. Придется вызвать Покатилова, фельдфебеля и солдат, которые утверждают, что видели, как вы выходили из домика после свидания с красным. Поймите меня правильно, я верю вам, полностью верю, — голос его стал вкрадчивым, — но вы должны помочь мне, вдохновить, как некогда вдохновляли дамы своих рыцарей на подвиги в святой земле, и тогда я сделаю все.
Наташа молчала. Она перестала что-либо понимать.
— Вероятно, вы не совсем поняли меня? — капитан сел рядом с девушкой. — Поговорим начистоту. Я восхищен вашей красотой и чувствую, что уже люблю вас, хотя вижу второй раз. Если вы согласитесь стать моей женой, я даю слово, что все вздорные обвинения против вас и ваших родных рассеются как дым. Кто посмеет подозревать баронессу фон Вирен? А поручик Покатилов понесет заслуженное наказание за клевету.
Наташа вскочила на ноги:
— Капитан фон Вирен, два часа назад вы не рискнули назвать свое имя, а сейчас предлагаете его мне? Как только вы из дела узнали, что у меня есть состояние… Я презираю вас. Велите отвести меня в камеру.
— Что же, будем считать, что разговора не было. Но помните, мое предложение остается в силе до последнего момента — даже тогда, когда вам будут завязывать глаза перед строем… Что с вами, Наталья Алексеевна? О, простите мои неосторожные слова… Воды, коньяку?
Наташа пришла в себя. Она отстранила принесенный капитаном стакан и посмотрела ему прямо в глаза:
— Вы знаете, что я прочла в камере на стене? «Капитан — содист». Тогда я посмеялась над правописанием и не поверила. Сейчас, когда я вернусь, я исправлю слово.
Капитан равнодушно пожал плечами.
— Пожалуйста, я даже провожу вас и позабочусь, чтобы вам дали гвоздь для упражнений в каллиграфии. Вы не должны ломать себе ногти о стену. Прошу!
Как только дверь камеры отворилась и капитан увидел на топчане человека, он обрушился на часового:
— Болван, кто посмел, зачем поместили его сюда?
— Вашбродь, осмелюсь доложить, дежурный поручик приказали-с, так что нету свободных камер.
— Идиот! Если нет камер — расстрелять!
Человека вытащили в коридор, грохнул засов, и Наташа осталась одна.
* * *Возвращаться домой Николай Александрович не хотел… Там с нетерпением его ждала мать Наташи — а что он принесет ей утешительного! И Краснинский побрел бесцельно по тихим заросшим улицам.
Необычайное очарование таится в маленьких, щедро разбросанных по югу России, утопающих в густой зелени городках. Маленькие чистенькие домики, окруженные невысокими заборами, за надежной охраной акаций и тополей живут своей особой тихой жизнью, словно не пронеслись над их крышами два года невиданных революционных бурь и потрясений. О соседстве Украины напоминало все: и белые ослепительные стены домов, и затейливые наличники на окнах, и гоголевская старозаветная дрема, царящая на не мощеных зеленых улицах.
Особенно хороши такие места по осени, когда город полыхает всеми оттенками золота. Под ногами шуршат опавшие листья, в палисадниках грустно шелестят огненные шары и осыпающиеся астры, и от этого тихой грустью веет над городом. Старенький звонарь поднимается по скрипучим ступенькам колокольни, тусклая позолота которой под стать осенним цветам, и в воздухе плывет щемящий сердце перегул басов многопудовых великанов: «да-а, да-а»… От их монотонного, тоскливого звона хочется выть в голос. Но вот уплыли далеко в окрестные поля последние звуки, и еще тише и печальней становится на улицах.
Затихает соборная площадь, только шелестящие листья со всех улиц тянутся к ней змейками, сливаются в причудливые оранжево-серые хороводы и взлетают вверх, к умолкнувшим колоколам.
…Кончилась Россия, идет на нее непонятное, грозное, ненавистное…
Краснинскому стало не по себе от грустных мыслей, облеченных по неистребимой адвокатской привычке в мишуру красивых слов.
Проклятая тишина, хотя бы собаки залаяли… И как бы в ответ на его немую просьбу взвыли за оградами из акаций невидимые собаки, с хриплым остервенением сообщая друг другу, что по улице скачут кони.
Скоро в конце улицы всклубилась пыль, и в ее облаках показался одинокий всадник. Лохматая шавка пулей вырвалась из подворотни, тявкнула, осела на задние лапы, а конь уже миновал ее владения, и шавка, огорченная, что так быстро окончилось развлечение, поплелась обратно, изредка останавливаясь в густой пыли и ожесточенно почесываясь…
К вечеру город оживал. На соборной площади появлялись молодые офицеры с «дамами», которые сопровождали штаб от самого Ростова.
Позже выходили на променад и офицеры посолиднее — капитаны и полковники, многие с женами. Нагуляв аппетит, большинство отправлялось на вокзал, в единственный ресторан, где можно было за бешеные деньги получить относительно приличную еду и вино. Побрел туда на свидание с начальником контрразведки и Краснинский.
Маленький темный зал был почти полон. С озабоченным видом сновали лакеи, хлопали пробки дешевого шампанского, похожего на квас пополам с водкой. Иногда в ровный гул ресторана врывался визгливый гудок паровоза, напоминая, что жизнь идет не только в этих стенах, но и там, на путях, где проходят воинские эшелоны и разболтанные товарники с английским и французским оружием.
Краснинский занял столик, заказал водку, закуску и стал ждать. Вскоре появился капитан. Холеный, надменный, он четко прошагал через зал и, кивнув, сел напротив. Краснинский заметил, как притихли на минуту люди за столиками, провожая глазами барона. Это ему понравилось. Капитан, очевидно, человек с весом. Тем лучше!
— Видите ли, уважаемый Николай Александрович, — заговорил капитан, как только официант принес водку, — я внимательно ознакомился с историей вашей племянницы. Должен сказать, что факты пренеприятные. Лично я ни на минуту не сомневаюсь, что все ее поступки объясняются девичьим легкомыслием и романтическими настроениями. Но… ведь я не один буду решать ее судьбу. Насколько я понял, вы намеревались предложить мне определенную благодарность?
Краснинский чуть наклонил голову.
— А другим? Неужели вы думаете, что я смогу убедить моих коллег, что черное есть белое и наоборот?
— Так что делать? — в отчаянии спросил Краснинский.
— Видите ли, я успел искренне привязаться к вашей племяннице. Она так скрашивает своим присутствием мой дом — ведь контрразведка стала моим домом, настоящий давно сожгли любезные мужички. И теперь я не уверен, смогу ли перенести разлуку с ней…
Слова капитана озадачили Краснинского. Он понимал, что одними намеками на то, что Наташа — наследница всего имения, тут не отделаешься. А выделять приданое взбалмошной девчонке он вовсе не собирался. Но такому попробуй откажи. Его и в дивизии побаиваются, это не Покатилов, с которым можно было вести игру без малейшего опасения…
Пока в голове Краснинского проносились эти мысли, с лица его не сходила открытая улыбка человека, восхищающегося своим собеседником.
— А Наташа? Как она относится к вам?
— Вот тут-то, любезный Николай Александрович, вам и ее матери придется, так сказать, применить родительскую власть. Дело в том, что Наташа изволила назвать меня шантажистом. Но, помилуйте, разве я шантажирую? Я даю ей свое имя.
— О да, — поспешно согласился Краснинский, хотя в душе был согласен с племянницей.
— Теперь о деле.
Краснинский насторожился — капитан забирал слишком круто. Может быть, еще не поздно бросить эту непутевую девчонку и вернуться в имение и потом, как бы под тяжестью новых, неопровержимых улик — а улики он найти сумеет, — написать покаянное письмо, в котором признать свою слепоту и отречься от племянницы?
— …о приданом Натальи Алексеевны, — дошел наконец до слуха Краснинского вкрадчивый голос капитана. — Нет, нет, не о размерах его — я вполне доверяю вашей родственной любви и заботе о девушке, — а о формах, в которых бы мне хотелось его видеть.
— Получить… — уточнил Краснинский.
— Можно и так. Но, прежде чем говорить о формах, я хочу сделать маленький экскурс в область политики.
— Помилуйте…
— Сейчас все объясню. Видите ли, — капитан пригнулся к Краснинскому и заговорил вполголоса, — мы проиграли. Наше дело потеряно. Я ненавижу красных, я бы вешал их без разбора, но ненависть не застилает мне глаза и не мешает трезво оценивать события. А они таковы, что хоть стреляйся — если нет, конечно, возможности уехать за границу.
