Ютака Ёкота - Субмарины-самоубийцы
Подводная лодка И-47 ушла в Куре для незначительного ремонта и пополнения запаса продовольствия, но у нас еще оставалось девять дней для тренировок до выхода на задание. Мы целиком отдавались подготовке. Я прежде всего постарался выбросить из головы все мрачные намерения специально врезаться на «кайтэне» в одну из скал в заливе, чтобы воссоединиться с моим дорогим другом в другой жизни. Теперь, идя в «кайтэне», я вслух разговаривал с ним и вернулся к намерению взять с собой его прах в свой последний рейс. Острая боль потери несколько смягчилась спустя несколько дней, когда пришел из Токио обещанный моей девушкой подарок.
Это был нашейный платок темно-красного цвета, собственноручно связанный ею. Летчики японских ВВС носили белые шелковые шарфы, так что я решил — этот платок будет достойным их эквивалентом.
Многие из японских мужчин, ушедших на войну, оставили своих возлюбленных, о которых они порой рассказывали и кому они ежедневно писали письма. У меня, разумеется, возлюбленной не было. В то время мне было только девятнадцать лет, и уже два года я служил на флоте. Та девушка, которая тогда подарила мне свое фото, была одета в напоминавшее морскую форму платье японской школьницы. В Цутиуре мне иногда делали выговор за то, что я ношу это фото при себе, поскольку это могло отвлечь меня от подготовки на летчика морской авиации. Я все же сохранил его, хотя никому и не показывал. Если человек постоянно находится в обществе людей, решивших отдать свою жизнь за родину, то подобная тяга к жизни становится опасной. У меня была не возлюбленная, а только подруга. Но мне хотелось думать, что моя возлюбленная была бы похожа именно на такую девушку. Я не мог прогнать романтические мечты, и в ту ночь взял с собой в постель этот темно-красный платок. Я буду хранить его постоянно при себе, пообещал я в душе, вплоть до последнего момента своей жизни.
Это произошло 19 марта. А 20 марта, четыре дня спустя после того, как Ядзаки погиб от отравления выхлопными газами, новая трагедия пронзила мое сердце. В своем «кайтэне» погиб лейтенант Мамору Миёси.
Этот день выдался дождливым, но погода никак не была связана с происшедшим. Возможно, Миёси допустил небрежность, устанавливая глубину подводного хода «кайтэна», или приборы его торпеды давали неверные показания. Во всяком случае, проходя под кораблем-мишенью, он шел чересчур близко к поверхности моря и задел своим перископом за киль корабля. Идя на скорости 30 узлов, командир моего дивизиона и старший группы ударился головой о перископ и потерял сознание. Скорее всего, все произошло именно так, и Миёси захлебнулся водой, которая набралась в его «кайтэн» после того, как верхняя часть перископа была срезана корабельным килем. Если бы он остался в сознании, то смог бы выбраться через верхний люк и выплыть на поверхность моря.
Несколько позже я узнал, что даже такого шанса ему не было дано. Когда спасатели подняли «кайтэн», то оказалось, что его верхний люк заклинило от удара. Тело Миёси пришлось извлекать через нижний люк, и, когда он был открыт, из него волной хлынула вода. Когда я увидел тело моего командира, то не смог произнести ни слова. Две трагедии в течение пяти дней — это было чересчур. Я пошел за носилками, на которых мои товарищи несли тело лейтенанта в лазарет. Все вокруг были чрезвычайно возбуждены и старались помочь. Врачи стали делать искусственное дыхание в призрачной надежде на то, что в теле Миёси еще теплится жизнь. Я был так расстроен, что потерял голову; несколько придя в себя, я обнаружил, что растираю его обнаженное тело грубым полотенцем, пытаясь восстановить кровообращение. Когда же доктор в конце концов заключил, что Миёси уже ничем не поможешь, я совершенно обезумел. Не в силах сдержать рыдания, я выбежал из лазарета.
Мне пришел на память один разговор с Миёси, который состоялся у нас с ним всего за день до смерти Ядзаки. Хотя мы, унтер-офицеры и рядовые, весьма тесно общались с офицерами во время тренировочных выходов и много времени проводили вместе, мы все же не были по-настоящему близки и никогда не говорили о своих семьях и тому подобных личных моментах. Но в тот день лейтенант Миёси удивил меня. Он разговорился со мной о своей жизни в семье.
— Я родился в квартале Огикубо, Ёкота, — сказал он мне.
Меня поразило это признание. Квартал Огикубо находился на западной окраине Токио. Сам я родился и жил в квартале Коэндзи, совсем недалеко от дома моего командира. Он ходил в муниципальную среднюю школу номер 6. Какое совпадение! Чтобы добраться до нее, ему приходилось ездить по той же самой линии пригородной электрички, по которой часто ездил и я. В вагонах я часто встречал ребят из этой школы. Возможно, мы однажды даже разговаривали друг с другом! Сколь неожиданны превратности судьбы — двум людям, родившимся совсем недалеко друг от друга и шедшим по жизни различными путями, суждено было встретиться не где-нибудь, а на курсах подготовки водителей «кайтэнов»!
Дети в Японии воспитываются в исключительном почтении к своим родителям, но Миёси и здесь оставался для нас образцом для подражания. Он почти ежедневно писал письма домой своей матери и часто разговаривал о ней с нами. Его сыновняя почтительность не знала границ, мы просто любовались ею. Поэтому я представлял, что он чувствовал, когда рассказал мне, что во время своей поездки домой не застал дома матери. В это военное время не так-то просто было раздобыть еды. Царила строжайшая карточная система, да и по карточкам все пайки были урезаны едва ли не наполовину. Люди старались в дополнение к этим пайкам достать хоть что-нибудь еще. Мать Миёси отправилась на другой конец Токио, в Сибу, к западу от столицы, чтобы раздобыть там немного овощей на огороде у родителей своей подруги, которые жили на длинном полуострове на берегу Токийского залива. Когда Миёси рассказали об этом соседи, он бросился на кушетку в своем домике, охваченный отчаянием.
Он показал мне фотографию своей матери, которая было просто красавицей. Он рассказывал мне, что у него никогда не было возлюбленных, в его сердце всегда царила только она. Я по-хорошему позавидовал ему. Моя мать умерла, когда мне было пять лет. Мои чудесные сестры постарались заменить мне ее, но обожание во взгляде Миёси, которым он смотрел на фотографию, помогло мне понять, чего лишился я, вырастая без любимой матери.
Как и я, Миёси мог провести дома только один день. Когда истекал последний час этих суток, мать его, к счастью, вернулась. Им удалось побыть вместе только двадцать минут, пока они ждали на вокзале поезд, который должен был унести его назад в Хикари. Каким ударом будет для этой женщины, когда она узнает о гибели своего сына. Она никогда не узнает о том, каким отважным воином и чудесным товарищем он был, как все мы, его подчиненные, восхищались им. Военно-морское министерство, скорее всего, не будет посвящать ее в подробности происшедшего, просто известит, что он «погиб в бою». Не узнает она и о том, при каких обстоятельствах он погиб, поскольку и все мы тоже погибнем.
Думая об этом, я, все еще всхлипывая, едва не налетел на лейтенанта Мияту. Заместитель командира базы уже знал о происшедшем. Без сомнения, он был печален, но со мной разговаривал резко и почти грубо. Пожалуй, именно так со мной в тот момент и надо было говорить.
— Твои слезы не помогут твоему погибшему командиру, Ёкота, — сказал лейтенант Мията. — Не помогут они и тебе.
Поскольку я продолжал всхлипывать, он заговорил еще более жестко:
— Твоя страна еще больше нуждается в тебе сейчас, когда она лишилась двух подготовленных бойцов «кайтэнов». Я вам много раз повторял, что боец должен идти вперед, несмотря ни на что, даже если ему приходится ступать по трупам своих любимых товарищей.
Сделав над собой усилие, я кое-как смог успокоиться. Но беда не приходит одна. Заболел и не мог принимать участие в операции старшина Като. Некоторое время тому назад он уже побывал в лазарете после столкновения его «кайтэна» с подводной лодкой, шедшей в погруженном состоянии. Очевидно, напряженная подготовка трех последних недель окончательно измотала его, и так-то не слишком крепкого человека. Мы все не раз советовали ему обратиться к врачам, но он и слышать не хотел об этом. Несмотря на все свои недомогания, он продолжал готовиться столь же упорно и напряженно, как и мы все. «Все, что мне надо, — говорил он, — это продержаться до того момента, как мы выйдем в море. После этого уже не будет важно, болен я или здоров, поскольку я могу вести „кайтэн“. В конце концов, человек накануне смерти может и не быть в лучшей форме».
Две смерти наших товарищей за несколько дней, очевидно, сыграли свою роль и в случае с Като. Мы все искренне любили Миёси, а Като был особенно близок с Ядзаки. На следующий день после смерти Миёси Като попал в лазарет с диагнозом «предельная слабость». Позднее, восстановив силы отдыхом, он возобновил подготовку, но в конце войны стал на берегу инструктором, готовившим других водителей «кайтэнов». Физические и моральные его силы истощились как раз в тот момент, когда он достиг уровня мастерства, необходимого для участия в боевой операции.
