Павел Автомонов - Каштаны на память
Всего мог ждать Перелетный, но никак не ожидал встретить здесь Рябчикова и Мукагова, которых, полагал, давно нет на этом свете.
— Поужинайте, господин Перелетный! — вдруг пригласила Марина. — Забрели к нам эти люди, ищут, где бы перезимовать.
— Шутить будете в другом месте! Здесь вы в моих руках, — неуверенно сказал Перелетный, поднимая винтовку.
— Ну даешь! Мы к тебе с варениками, а ты с винтовкой? — засмеялся Рябчиков. — Да еще в гостях. Несолидно, господин полицай.
Рябчиков лихорадочно думал: «Как выйти из ситуации? Расправиться с Перелетным — раз плюнуть, но пострадают потом Марина с матерью, его дружки наверняка знают, куда он пошел. Прихватить с собой — рискованно тащить такую обузу. Как же нам разойтись?»
— Пей! Ты же человек с головой, знаешь, что убивать мы тебя не будем, даже если бы мы были партизанами, — рассудительно вел Рябчиков. — Да и ты сразу двоих не убьешь, один из нас, если чего, успеет тебя.
Перелетный молча смотрел то на Рябчикова, то на Мукагова и лихорадочно думал.
— Да выпейте же! — примирительно обратилась к полицаю Марина.
— К тебе же по-человечески…
Молнией бросился Мукагов и в одно мгновение выхватил у Перелетного винтовку. Рябчиков откинул полу шинели и показал полицаю автомат.
Ошеломленный Перелетный сразу обмяк и, задыхаясь, выдавил:
— Не… Не убивайте. Я же вас не выдал, когда мы были в «яме».
— Никто тебя не тронет. Выпей чарку, закуси огурцом, если не хочешь варениками, — едко сказал Рябчиков.
— Где ты взялся на нашу голову! — горячился Мукагов, поняв, что с Перелетным рассчитаться не удастся.
Напряженно думал и Василий Рябчиков: «Что с ним делать? Связать, заткнуть кляпом рот и вывести в поле. Но полицаи знают же, где он. Может, напоить, отобрать документы и отпустить. Не скажет же он немцам, у кого был в руках. Промолчит? Главное — отвести беду от Марины».
Марина, как бы почувствовав, о чем думает Рябчиков, сказала:
— Миром разойдитесь.
Василий взял винтовку, вынул затвор и спрятал в карман.
— Бери винтовку. Ничего, что она без затвора. Ночью незаметно. Не думаю, что ты такой безголовый, чтобы про все рассказать коменданту в полиции. И еще. Тронешь Марину или ее мать, не сносить тебе головы!
В глазах Вадима сверкали огни ненависти. Противоречивые мысли роились в голове: «Ну да слава богу, оставили живым. Потом подумаю, как быть».
— Он выдаст Марину и мать! — прошептал Шмель.
— Тем хуже для него. Мы найдем его, — с угрозой в голосе сказал Рябчиков.
— Да что вы! У меня тоже есть мать.
Пограничники хмуро взглянули на Перелетного и вышли, в сенях поклонившись Марине и матери.
— Прощайте.
Через сады выбрались в степь. Прислушались, нет ли погони. На душе было тяжело. Еще раз оглянулись. Село в долине спало. Ни огонька. Только в школе, где была комендатура, светились окна.
— Вроде спокойно, — сказал Шмель, улыбнувшись.
— Вроде. Но откуда же берутся такие выродки, когда приходит беда?
Внезапно небо порозовело. Обернулась и застыли. Над селом хлестало пламя. Горело там, где была хата Марины.
Шмель упал на колени и, закрыв лицо ладонями, застонал:
— Это я! Это же я виноват! Не надо было заходить в хату! — Он вскочил и быстро заговорил: — Дай мне автомат! Я сотру их всех в порошок.
— Стой, Шмель! Стой! Может, это стог сена, — Рябчиков сдерживал безрассудство Мукагова.
В селе завыли собаки.
— Идем, Шмель… Мы еще вернемся. Не убежит этот подлец от мести, — успокаивал Рябчиков друга.
Отсветы пожара усиливались, загорелось еще что-то.
10
Над дорогами у Борисполя стояла пыль, поднятая сотнями автомашин, тягачей, тракторов, тысячами солдатских сапог, взрывами снарядов, бомб, сброшенных с немецких самолетов на бесконечный поток машин и людей. Рев «юнкерсов», «хейнкелей» сливался с выстрелами зениток, с торопливыми очередями спаренных пулеметов, из которых красноармейцы вели стрельбу по вражеским стервятникам. Пылали автомашины и транспортеры. Горели стога соломы. От огня сентябрьское солнце краснело.
Группа прикрытия, с которой был и полковник Шаблий, отбивала очередную атаку фашистских частей, продвигавшихся к Бориспольскому аэродрому. Пехотинцам помогали курсанты-артиллеристы лейтенанта Зарубы.
Немцы использовали как заслон толпу только что захваченных в плен красноармейцев. Стрелять в своих бойцы не могли, а из-за спины пленных на всем ходу вскоре вырвались танки.
— Приготовить гранаты! Бутылки с горючей смесью! Пэтээры к бою! — раздалась команда по всей обороне.
— Артиллеристы, к бою!
Бойцы лейтенанта Зарубы умели сражаться. Ненависть к мерзавцам, погнавшим впереди себя несчастных и беззащитных людей, переполняла сердца артиллеристов. Точными выстрелами они прошили панцирь двух танков, и те задымились. Еще две машины с перебитыми гусеницами завертелись на месте. Но другие рвались вперед, скрежеща сталью, ведя стрельбу по позиции. Несколько танков двинулось прямо на артиллеристов. Одно орудие вогнало бронебойный снаряд точно под башню, фронт машин дрогнул, но выровнялся и обрушил огонь на батарею. Расчет одной пушки был поражен осколочным снарядом. У ствола встали другие. Выстрелили раз, другой. Танк упрямо и беспощадно шел на орудие.
Нервы у нового расчета не выдержали. Артиллеристы засуетились, забегали у пушки, и громада танка подмяла их под собой. Лишь один из них, отбежав в сторону, в бессильной ярости швырнул под брюхо танка связку гранат. Машина остановилась, вздрогнув от взрыва.
Мгновение, когда был подбит танк у раздавленного орудия, и стало переломным в этой схватке. Курсанты подбили еще две машины. У третьего танка от удара снаряда в броню крутануло башню, он на полном ходу развернулся, как сани на льду, и помчался назад. Другие тоже отошли. В беспорядке отступили и автоматчики.
Спереди и сзади горящих танков лежали убитые фашистские солдаты. Чуть поодаль — раздавленные и расстрелянные пленные.
Велики были потери и на батарее Зарубы. Шаблий подошел к артиллеристам, когда те хоронили погибших товарищей. Он впервые видел бой с танками. Заметив полковника, лейтенант Заруба сказал:
— Ребят много погибло, и снарядов уже нет. Все, товарищ полковник, кончилась наша артиллерийская служба.
— Да, — подтвердил Шаблий. — Придется вам воевать в пехоте. Бери, лейтенант, своих людей и пошли с нами.
Солнце уже садилось, на фоне его кровавого заката вдали над Киевом метались пожары. Киев горел.
Подразделения, принимавшие участие в бою под Борисполем, разделились на две группы. Первую возглавил майор Сильченко и повел ее на Переяславль. Вторую — Шаблий. Его отряд пошел на село Вовчки, где должны были согласно договоренности встретиться отдельные стрелковые подразделения и сборный полк чекистов. Возле Вовчков командиры образовали группу для координации действий и выхода из окружения. Вошел в эту группу и Шаблий. Время не ждало, и они решили общими усилиями пробиваться на Пирятин и Лубны. Не было и часа, чтобы им не приходилось отражать атаки врага.
«Стоим!» — слышалось там и тут. Эти слова были у бойцов как боевой девиз: «Держимся! Стоим!»
Гитлеровцы знали, что имеют дело с чекистами, и стремились разбить их полк, взять в плен бойцов и командиров. Многие из бойцов были милиционерами, пожарниками, оперативными работниками в наркомате и не имели боевого опыта, военной выучки. Однако и они становились обстрелянными солдатами.
Сражались батальоны, роты… А подразделения уже потеряли больше половины состава. А враг продолжал наседать. Может быть, для фашистов на полях под Барышевкой и Переяславлем не было более важного задания, чем разбить полк Наркомата внутренних дел. А у бойцов полка, у красноармейцев была тоже лишь одна цель: «Выстоять! Или жизнь, завоеванная в бою, или смерть!»
— Сдавайтесь! — кричали с вражеской стороны в рупор. — Гарантируем всем жизнь! Не слушайте комиссаров. Кто пойдет с ними, тот погибнет. Слушайте правду о полковнике Шаблий. Еще на границе он имел связь с контрабандистами. А к себе на службу брал уголовников. Рецидивистов посылал и в партизанские отряды. Мы все знаем! Сдавайтесь! Шаблий вас ведет на гибель!
Никто не реагировал на призывы и грязную клевету гитлеровцев.
— Приготовиться к атаке! — твердо командовал Шаблий. — Сигнал — три выстрела из маузера. Передайте всем!
И через несколько минут сам поднимал всех в атаку:
— Впе-ре-о-од! — кричал он во всю силу легких.
Он бежал и стрелял из маузера в эсэсовских солдат. Вперед! Только бы прорваться сквозь вражеские цепи! Только бы не отстали от него остальные!
Бойцы сборного полка и красноармейцы преследовали противника. Шаблию, как и многим, казалось, что бежали они целый час, а на самом деле атака длилась минуты. Каждый шаг обходился дорого, оплачивался кровью. На войне каждый метр кажется километром.
