Юрий Колесников - Координаты неизвестны
За всю свою короткую жизнь она впервые почувствовала себя очень сильной, могучей, способной сокрушать врагов и пойти на смерть ради жизни и счастья других людей.
Здание сотряслось от взрывов, со стен и потолка огромными пластами сыпалась штукатурка, все скрипело и трещало. Вбежавшие в помещение немец-врач и несколько санитаров стали поспешно выносить так и не воспрявших ото сна летчиков.
— Что вы стоите как истукан? — подскочив вплотную к Морозову, резко крикнул немец-врач. — Берите и потащим!
Машинально Морозов последовал за немцем, поднял на ноги указанного ему летчика и неторопливо пошел к выходу.
— Шнель! Шнель! — со злостью торопил его немец-врач.
Но Морозов не реагировал на этот окрик. Он шагал размеренно, как механизм, устремив взгляд в невидимую точку. Ему все еще казалось, что он стоит там, в помещении, видит худенькую фигурку девушки в изодранном платьице со вскинутыми над головой истощенными руками, слышит ее торжествующий крик. И снова и снова его мозг сверлил вопрос: «Как спасти? Что делать?»
Едва Морозов и его напарник вышли из здания, как позади них вслед за взрывом очередной бомбы послышался протяжный треск и грохот. Инстинктивно Морозов обернулся и обомлел. Здание рухнуло. Люда была погребена под его обломками вместе со своими палачами — гестаповцами и остальными гитлеровцами, еще оставшимися в здании…
К аэродрому то и дело подъезжали грузовики с войсками. Морозов не заметил, как оказался около одной из санитарных машин, до отказа набитой спящими гитлеровцами, и не помнил, когда влез в машину. Опомнился лишь тогда, когда до него долетела команда:
— В госпиталь… Быстро!
В пути Морозов постепенно пришел в себя, стряхнул оцепенение, стал думать о возможных последствиях совершенной диверсии, масштабы которой превзошли все самые радужные ожидания. «Если даже шеф-повару, рассуждал он, — не суждено проснуться, то его супруга не позже утра будет допрошена и, конечно, сообщит гестаповцам, что это он — русский доктор — пристроил Люду работать на кухню, заботился о состоянии ее здоровья и что он же рекомендовал шеф-повару в помощницы Катю…».
Морозову стало ясно, что, не откладывая ни на час, он должен с семьей мельника уйти к партизанам…
Шоссе, по которому мчалась машина, пролегало в полутора — двух километрах от села, где жила Антонина Ивановна. На освещенной заревом пожара местности Морозов без труда различил это село и тотчас же тоном, не терпящим возражений, потребовал, чтобы шофер остановил машину. Вылезая из кабины, он приказал ему, нигде не задерживаясь, ехать в госпиталь, сдать больных и сказать дежурному врачу, что доктор Морозов вскоре приедет вместе с лаборанткой…
…Долго еще партизаны, вернувшиеся с аэродрома, сидели вокруг уже угасшего костра. В ушах медленно затихал звон и шум, восстанавливался слух, и люди сперва робко, с опаской, а потом все смелее стали говорить, с радостью вслушиваясь в собственные голоса.
— Братцы! А ведь тот пьяный фриц-механик, что проболтался нашему доктору, как в воду глядел!.. — загудел басом здоровяк Ларионов. — В Москве-то сейчас, поди, и впрямь фейерверки запускают, а у нас вон как «отсвечивает»!
— Что и говорить! — подхватил Шустрый. — Не удалось Гитлеру, Герингу, Геббельсу, Гиммлеру и прочим, не при Катюшке будь сказано, «ге» доставить свой «сюрприз» в нашу столицу!.. Ведь, пожалуй, до сотни бомбардировщиков как корова языком слизнула?!
Партизаны стали спорить, прикидывать и не заметили, как заалел восток, возвещая о шествии по земле дня годовщины Великого Октября.
Вскоре после возвращения с аэродрома Антонов с радистом удалились, чтобы срочно передать командованию радиограмму. Содержание ее было кратким и внушительным: «Авиабомбы и самолеты взорваны. На аэродроме все горит. Вылет фашистских самолетов исключен. Потерь личном составе группы нет. Принимаю меры выяснения судьбы подпольщиков. Подробности радирую дополнительно. Перебазируемся прежнюю стоянку. Поздравляю праздником Октября!»
Антонов возвращался к товарищам и думал о том, как же теперь установить связь с подпольщиками, как выяснить судьбу Люды, как установить связь с доктором и Антониной Ивановной? Антонов не сомневался в том, что фашисты пустили в ход все средства и силы для поимки диверсантов, что сейчас повсеместно проводятся облавы. Послать, как обычно, в райцентр деда Игната, а тем более Катюшу: в этих условиях было бы очень рискованно… Но другого решения он пока не находил.
С этими мыслями Антонов возвращался к товарищам и еще издали заметил, что среди партизан царит необычное оживление. Он ускорил шаг и увидел каких-то незнакомых людей. Велика была его радость, когда в одном из них, человеке в пальто ц шляпе, он узнал доктора Морозова.
Долго они молча обнимались, жали друг другу руки. Наконец Морозов, в обычной для него манере, прервал, как он выразился, «мужские нежности», и громко, перекрывая общий говор, сказал:
— А наша Люда, товагищи, погибла… Погибла, как подлинная гегоиня!
Обнажив головы, партизаны выслушали рассказ доктора о последних минутах жизни этой, казалось бы, ничем не примечательной советской девушки. Плотно прижав ладони к лицу, всхлипывала Катюша Приходько. Украдкой вытирала слезы Антонина Ивановна. Что-то шепотом причитала ее мать, прижимая к себе девочку, в больших черных глазах которой застыл испуг. Опустив голову, стоял в стороне и старик-мельник.
— А как фамилия Люды? Откуда она родом? — нарушив тягостное молчание, спросил один из разведчиков.
— К сожалению, товагищи, этого никто из нас на знает. У немцев она числилась под фамилией Лукьянен-ко, но мне она однажды дала понять, что ее настоящая — Листопад. Из Белогуссии… И, кажется, из какого-то села Кгаснопольского гайона… Газумеется, не думал я тогда, что встгечусь с вами и что эта запуганная, замкнутая девушка станет подпольщицей…
— Скажи на милость, — как бы рассуждая вслух, произнес дед Игнат, — откель такие люди народились?! Что наш Григорий Бугримович, что эта дивчинка… Да-а! Сильна советская держава, ой как сильна! Таких людей не одолеешь… Не-е! Не сломить их герману, нипочем не сломить…
Возмездие
Легендарный командир партизанского соединения Сидор Артемович Ковпак — человек бывалый, умудренный жизненным и военным опытом, требовательный и нередко суровый, но всегда глубоко человечный и доступный. К партизанам и особенно к местному населению, которое волей судьбы осталось на захваченной гитлеровцами территории, он относился в высшей степени чутко и бережно.
— У каждому дили трэба пидходить з умом! — говорил Ковпак молодым партизанам. — Або думаете, шо раз у тебе оружие да повсюду ворог, значит, можно вести себя як взбреде? Ну-ка, встань на ногу тех людин, до которых ты, будто приведение, ничью заявився! Даже у мирное время бувало, ежели кто ничью постучит в хату, так и то не зараз ему дверь отворят. Хотя кругом полно и суседей, и милиция есть, и вроде бы нема основания бояться… А тут война!
И в самом деле: стоит хатенка на отшибе села или хутора, почти у самого леса. Стоит сиротливо и таинственно, едва заметная в безлунную ночь, словно погасший маяк в морских просторах. Из лесной чащи выходят люди. Не случайно они оказались здесь. Останавливаясь и оглядываясь, все время прислушиваясь, идут они к хатенке. Что ждет их там, никому неведомо, но они идут… Оружие наготове. Непроглядная тьма, зловещая тишина. Есть там немцы или их наймиты-полицаи, пришельцы из леса могут только гадать. Опыт подсказывает, что можно напороться и на засаду. Бывало так не раз. Но идти надо! И люди из леса, крадучись, направляются к хатенке.
Наконец они добрались до нее. По-прежнему тихо. Собаки, видимо, нет. Это плюс. Значительный! Стоит одной шавке гавкнуть — вмиг проснется целая псарня. Всей округе тогда станет ясно, что появились чужие… И если поблизости есть немцы или полицаи, то сразу поднимут тревогу. В небо полетят осветительные ракеты. И это уже минус. Большой минус! Врагов надо застичь врасплох. Такова одна из основных «заповедей» партизанской войны.
И пришедшие из леса тихонько стучатся в окно хатенки. Делают это так, чтобы себя обезопасить, по мере возможности, конечно. Случалось, что на стук снаружи из хаты отвечали очередью из автомата или гранатой… Однажды и на повторный стук не ответили. Молчание насторожило притаившегося у простенка партизана-разведчика. Он осторожно протянул руку, чтобы постучать в третий раз. В то же мгновение острый топор проломил стекло и отрубил партизану кисть…
Ежесекундно приходится быть начеку. Неожиданностей полно!
Однако на первый стук, как правило, из хаты не откликаются. Выжидают. Приходят в себя. Обдумывают.
Для пришельца из леса это тягостные секунды. Возможно, там, в хате, кто-то уже оттягивает затвор обреза или автомата, вынимает чеку из гранаты или… Или, быть может, там нет недругов, а ее обитатели, услышав стук, замерли? Разумеется, они встревожены и от страха не решаются сразу откликнуться, притворяются спящими. Хотя прекрасно понимают, что оттяжка бесполезна. Для них эти секунды еще тягостнее. Ведь к ним пришли! К ним стучатся… А кто?!
