Николай Кожевников - Гибель дракона
— Иди, брат — отпустил его Шин Чи-бао. — Он потерял все. Жизнь его прожита даром. Мы говорим: тот бессмертен, кто родил детей. Кто отнял их у старика?
— Японцы! — вместе со всеми ответил Михаил и вздрогнул: таким мощным показался ему собственный голос.
— Трофим! — негромко позвал Шин Чи-бао, и рядом с Михаилом стал крепкий паренек в потрепанной городской одежде. Поверх пиджака висел маузер в деревянной кобуре, на фуражке алела красная лента. — Почему ты здесь?
— Мать и отца убили японцы. Они искали золото. А у нас нечего было есть. Моего сына закололи штыком, а жену... — голос его прервался, словно что-то внезапно застряло в горле.
— Говори! — приказал Шин Чи-бао, и Михаил увидел: в глазах его вовсе нет веселых искорок. Взгляд Шин Чи-бао суров и гневен, будто он видит все, о чем рассказывают сейчас партизаны, чье горе захлестывало и Михаила.
— ...изнасиловали и утопили в колодце, — закрыв глаза, проговорил Трофим.
И его отпустил Шин Чи-бао, уже не спросив, кто виноват в гибели семьи. Михаил с ужасом ждал, что вот сейчас выйдет третий со своим горем, от которого будет некуда деться, и он не выдержит, разрыдается, как ребенок.
— Это двое последних, брат, — голос Шин Чи-бао дрогнул. — Они пришли перед тобой. Другие тоже расскажут тебе, почему они здесь. Нельзя спастись от несчастья в одиночку. Один, даже самый сильный, пропадет, если не будет верить в людей. Бороться надо вместе с людьми. Придет час, когда мы отплатим сполна за семьи китайцев, русских, татар, маньчжур. Придет час, мы освободим нашу Родину. И если ты, Михаил, хочешь спасти свою невесту и забываешь народ, — голос Шин Чи-бао сделался строгим, — то скажи нам об этом сразу.
Михаил опустил голову. «В одном только Хайларе, — думал он, — японцев тысячи. Партизан — сотни. Что делать?.. Да, надо проститься с Лизой... не навсегда, нет! Надежда в его сердце была отныне горячее, чем в начале пути на Хинган. Может быть, через неделю... через месяц... через полгода... Если бы он не видел разоренные деревни, истощенных людей, тоску в детских голодных глазах, если бы не поел горьковатой чумизы в бедняцкой хижине, он, может быть, думал об одной Лизе, может быть, обиделся бы на суровость этих людей. Но теперь он понял: их горе неизмерима больше его потери, это горе целого народа».
Шин Чи-бао смотрел на Михаила. «Совсем скоро, — думал он, — из этого паренька выйдет пулеметчик — вторым номером к Трофиму, или, может быть, разведчик, минер, снайпер». Шин Чи-бао видел много людей на своем веку. Если человек перенес тяжесть пути и увидел цель, он навсегда останется ей верен. Может быть, уйдет Мишка. Но подумает и вернется. Сам Шин Чи-бао жил в лесах давно, с той поры, как японцы пришли в Маньчжурию. Начали они втроем — три члена Коммунистической партии Китая. Он, Сан Фу-чин и Чы Де-эне... Где он, Чы Де-эне? Что с ним? Горяча, как кровь, и пряма, как полет стрелы, была его жизнь. Где-то он теперь — друг, соратник, товарищ?..
— Я останусь, — сказал Михаил и выпрямился.
— Мы верим тебе, — ответил Шин Чи-бао и обнял нового партизана.
53Пропажа чемодана повергла Семенова в уныние и страх. Во-первых, предстояло вернуть немцу крупную сумму, которую атаман уже считал своей. Во-вторых, исчезновение столь серьезных документов могло быть делом каких-то новых сил, доселе не известных Семенову: а что, если это работа советских разведчиков! О них Семенов ничего не знал, не мог даже предполагать, есть ли они в Маньчжурии. Он довольно точно знал французских, итальянских и даже английских резидентов, со многими из них был связан деловыми узами, как с покойным Гонмо или с Клюге. А вот советские... Неужели есть они?!. Но что бы там ни было, а Клюге должен явиться всего через несколько часов за своим чемоданом. Придется либо признаться в собственном бессилии и вернуть деньги, либо... Как обмануть немца?..
Семенов вошел в домик радиотехника. Василий Степанович принял его почтительно и с обычной долей опасения: никогда заранее не знаешь, чем кончится визит атамана — мордобитием или деньгами. Радист провел Семенова в свою каморку, сплошь заставленную приборами и аппаратами со слабо мерцающими серебристыми лампочками. Это была святая святых — передатчик, созданный Семеновым для собственной сети разведчиков. Впрочем, им пользовались и японцы для провокационных передач на коротких волнах, одновременно следя за подозрительными домами, где могли ловить волны радиостанций Советского Союза.
— Знаешь, Вася, — ласково начал Семенов, усаживаясь в потрепанное кресло, — у меня такое дело... При японцах о нем заикаться нельзя. Мне нужно... — он замолчал и оглянулся на дверь. — Никто не слушает?
— Что вы, Григорий Михайлович! Ваше превосходительство! — радист в припадке преданности распахнул дверь. — Разве это возможно?! Ваш хлеб ем...
— Хорошо. Мне, Вася, наговорить надо две-три ленты — с тех аппаратов, какие ставят в автомашины... Сколько понадобится времени?
— Не меньше пары часов, — прикинул Василий. — Никак не меньше. А... — он замялся было, но дело не терпело отлагательств. — Кто будет говорить, ваше превосходительство?
— Английский знаешь?
— Сроду ни слова.
— А мой голос можно узнать в записи?
— Сделаю любой тембр, какой прикажете. Комар носа не подточит, ваше превосходительство.
Настю, жену радиста, послали по магазинам. По записке Семенова ей подобрали чемодан, очень похожий на пропавший. Только не было двойного дна. Этот недостаток быстро ликвидировали: Василий был отличный мастер на такие дела, даже советские деньги печатал в подвальчике — с разрешения и одобрения японских властей.
Атаман проговорил больше двух часов, даже охрип и кружилась голова. Когда ленты были уложены, он собрался уходить, все еще проклиная в душе рикшу и подозревая в нем советского разведчика.
У дверей его остановила Настя. Прижимаясь к нему полной грудью, жарко шепнула:
— Когда приходить-то?..
Но тут хлопнула дверь, вышел Василий. Настя, будто не заметила его, продолжала шептать, придерживая Семенова за рукав плаща:
— Вы осторожней с рикшей-то. Это ведь сын китайчишки нашего... Огородника Ли Чана. Его на жертвенные работы забрали, да выпустили, видно...
— Ты знаешь точно? — прогремел атаман.
— Да господи, — закрестилась Настя, — да разве я слепая? Слава богу, пять лет рядом жили... Этот Ван Юшка-то до японцев все время с коммунистами якшался. Мне ли не знать!..
Василий ушел в комнату — его ждали дела. Ему не терпелось послушать валики запасного аппарата. Что такое наговаривал атаман?..
Точно в назначенное время герр Клюге встретился с Семеновым и получил чемодан из рук в руки.
54Когда Федор Григорьевич узнал об аресте Ли Чана, он совсем сник. Работа валилась из рук, не было сил держать топор. Отдохнув, он отправился проведать семью своего друга. Опираясь на палку, тихонько шел он краем поселка, где жались одна к другой полуразвалившиеся фанзы китайцев-огородников.
Подходя к фанзе Ли Чана, он услышал всхлипывания. Дети плакали тихонько и, видимо, очень давно. Низко пригнувшись, Федор Григорьевич шагнул через порог фанзы и остановился, не видя ничего в сумерках. Ребята притихли.
— Ходи к столу, дядя Федья, — послышался слабый голос Лин-тай, жены Вана, — тихонько ходи. Склизко.
Ощупью добравшись до стола — доски, положенной одним концом на кан, закрытый рваным одеялом, другим на колышек, вбитый в земляной пол, Федор Григорьевич присел на сбитую из жердей узенькую лавочку, жалобно треснувшую под тяжестью его тела. Теперь он увидел чумазые лица худосочных ребятишек и жену Вана, которую помнил красивой, бойкой девушкой.
Стены черны от копоти. Низко нависла соломенная крыша с отверстием для дыма. Крошечное окно затянуто тусклой промасленной бумагой, которая почти не пропускает света. Тяжелый запах отбросов прочно прижился в фанзе. Федор Григорьевич кашлянул и осторожно переступил ногами, заметив, что попал в грязь.
— Как живешь-то, Лин? — из одного только приличия спросил Ковров, поглядывая на изможденное лицо женщины, лежавшей на краю кана. Щеки Лин были бледны, губы обескровлены, жили только одни глаза, черные и блестящие.
— Поди-ка, дядя, конец пришел, — тихо сказала Лин-тай и закрыла глаза. Сразу лицо ее поблекло. Федор Григорьевич даже приподнялся, но женщина, слабо пошевелившись, продолжала. — Деда японец уводил. Ребятишки кушай нет. Ничего нет. Огород поливай не могу. Поди-ка, пришел конец, дядя... Ван пропади. Я пропади. Ребятишки пропади, — слезы блеснули на глазах.
«Какие у нее были глаза! — вспомнил Федор Григорьевич. — Лучистые, задорные... И румянец во всю щеку...»
— Ты, Лин, не падай духом-то, — нарочито бодро заговорил он. — Проживешь. Чего-нибудь придумаем. Эх, ты, живая душа!
А сам соображал, как бы на последние три иены купить продуктов, принести дров — срезки у него есть. Недели две, глядишь, протянут, а там еще что-нибудь придумаем. «Налог за воду не заплатил... Ну и пес с ним!»
