Владимир Ходанович - Блокадные будни одного района Ленинграда
В архивном деле переписки Ленинского райкома ВКП(б) есть один документ. Дата: «Июль 1941 г…», день не указан. Нет машинописной расшифровки подписи и самой подписи (2-й экземпляр).
Секретарь райкома ВКП(б) – начальнику станции Товарная-Балтийская: «Ленинский РК ВКП(б) просит предоставить товарный вагон для отправления продуктов на ст. Старый Петергоф»[477].
Так как тема продовольствия в Ленинграде в первые месяцы войны не является темой моего исследования, то не буду строить предположения, выполнил ли начальник станции указание секретаря райкома или нет. Кому предназначалось продовольствие? Был ли доставлен вагон в Старый Петергоф? А если да, то успели ли вывезти продовольствие обратно в Ленинград до захвата немецкими войсками Петродворца и т. д.
26 июля 1941 г. последовало решение Исполкома «О выдаче продовольственных карточек на август месяц 1941 г…» с приложением правил выдачи продовольственных и промтоварных карточек и тремя инструкциями[478]. По правилам, карточки пенсионерам, инвалидам, домашним работницам, кустарям одиночкам, членам промысловых артелей, работающим на дому, выдавали домохозяйства.
«В августе-сентябре <…> начинал сказываться недостаток продуктов.
Экономная бабушка, для которой эта война была уже четвертой (Первая мировая, гражданская, финская), уже давно сушила сухари и складывала их в самую большую наволочку. Две тети отправились на поля какого-то колхоза, где капуста была, конечно, собрана, а кочерыжки и шикарные, как лопухи, темно-зеленые листья остались.
Они смогли притащить их целый матрас. Матрас – это чехол от мягкого матраса, мешок размером приблизительно два метра на один. На первом этаже нашего дома в мирное время был рыбный магазин. <…>
В военное время магазин был заброшен. Дед поднял на третий этаж огромную бочку из-под селедки, вместе с бабушкой они накипятили на печке воды и отмыли ее до полного исчезновения селедочного духа. Кочерыжки и листья были мелко изрублены и засолены. У нас получилось три четверти бочки „хряпы“. Это позволило в самые страшные дни иметь всем по тарелке „щей“»[479].
Н.Г. и Е.М. Мойкины с внуком Юрой Давыдовым. Фото 1938 г. Публикуется впервые
24 августа 1941 г. Исполком своим решением «О часах торговли и времени закрытия торговых предприятий и предприятий общественного питания» установил, что хлебобулочные и продовольственные магазины, павильоны, ларьки и палатки начинают работу в 7 утра и закрываются в 21 час. Специализированные винные магазины работают с 9 часов до 20 часов. Торговля продовольственными товарами на колхозных ранках осуществляется с 7 утра до 18 часов, пивные и «американки» принимают посетителей с 7 часов утра до 20 часов, промтоварные магазины – с 11 утра до 20 часов. Уличная торговая сеть по торговле табачными изделиям и квасом разрешалась с 7 утра до 21 часа. Приложением к решению утверждался список дежурных продовольственных магазинов. Среди них самый ближайший к площади Стачек – на Турбинной улице, 6 и на Обводном канале, 142[480].
В Кировском районе по решению райисполкома «открылась чайная. В чайной была организована продажа горячего чая, конфект и хлеба. Однако в этом числе имели место большие недостатки: не хватало кипятка, чайная закрывалась раньше установленного времени» (из отчетного документа, 1941 г.)[481].
«Через месяц-полтора[482] наше настроение изменилось. С полок магазинов исчезли продукты. Моя мать работала в керосиновой лавке и сумела в продовольственном магазине достать полпуда муки. А бабушка как раз приехала из-под Луги, где она, как и многие ленинградцы, рыла траншеи и где их основательно разбомбили немцы. Бабушка, а ей было чуть больше 50 лет, не побежала, как все, по полю, а пересидела в траншее. Она видела, как на поле убило корову. Пересидев налет, бабушка вышла на дорогу и остановила случайный грузовик, направлявшийся в Ленинград. Она уговорила водителя забрать убитую корову с собой. В Ленинграде ввели карточную систему, но голода еще не было. Бабушка привезла довольно много мяса. По радио передавали, чтобы люди не паниковали, что продуктов в городе запасено на несколько лет. А кто будет создавать запасы, искусственно создавая дефицит, тот будет караться по всей строгости военного времени. Вечером пришел с работы отец и приказал немедленно использовать мясо и муку, он не хочет иметь дело с органами. Что делать? Мать напекла пирогов с мясом и натушила много мяса. Объедались не только мы, но и соседи. А кошки, обожравшись мяса, рычали. Вскоре резко упали нормы выдачи по карточкам. Мать кляла отца. Но настоящего голода мы еще не ощущали»[483].
«Но самое страшное – разбомбили Бадаевские склады. Они долго горели, сгорела мука, сахар, крупы. Мы с папой ездили на пожарище, копали землю, кипятили и пили сладкую воду. Мы жили на углу проспекта Газа и Нарвского проспекта»[484].
«Живой легендой нашей семьи был старший и единственный сын моего деда Мойкин Борис Николаевич. <…> В тридцать восьмом „Кировский завод“, где он работал <…> выдал ему двухкомнатную квартиру, на проспекте Стачек, как раз напротив памятника Кирову[485]. В 1940 году он был назначен директором завода подъемно-транспортного оборудования им. Кирова (ПТО им. Кирова)[486].
И когда в августе [1941 г.] из Смольного пришло распоряжение передать перечень всех пищевых продуктов, имеющихся на заводе, Б.Н. вызвал к себе директора столовой, зам. директора по АХЧ и начальника охраны. Первый получил распоряжение: передать список продуктов в Смольный; второй – собрать из кладовых всех цехов обойную муку (в те времена обои клеились мукой) и олифу (масляные краски растворялись переваренным оливковым маслом) в одной кладовой, запереть на два замка и опечатать; третий должен [был] выставить у дверей круглосуточный пост с обязательной передачей его под расписку»[487].
С 15 октября 1941 г. часы работы магазинов вновь изменились. В список дежурных хлебобулочных магазинов (с 6 часов 30 минут до 21 часа) был внесен магазин в доме № 4/2 по проспекту Стачек[488]. Керосиновые лавки и пивные работали с 8 до 20 часов.
«Были случаи, что из рук вырывали сумки. Один раз я шла из магазина домой, взяла хлеб на два дня вперед, иду радостная, что мне удалось принести домой много хлеба, то есть столько долевой буханки хлеба, сколько не помещается в мой хлебный мешочек, который сшила мне мама под хлеб. Прижав к груди хлеб, я шла домой по Курляндской улице. У дома 19 вышла чумазая девчонка лет 10, подошла сзади и стала отнимать хлеб. Но я крепко держала сумку. Кусок, который не помещался в мешочке, она отломила и побежала в парадную, я побежала за ней, кричала и плакала, кричала ей: „Отдай хлеб“. По лестнице шли мужчина и женщина, которые спросили:,Чего орешь? Сейчас и этот отнимем“»[489].
«Люди старались где-то поймать собаку, но собаки были очень умными и не давались. Я несколько раз наблюдала такую историю»[490].
«Началось тяжелое время голодовки, – вспоминал в 1944 г. первый секретарь Ленинского райкома ВКП(б). – Мы проводили большую разъяснительную работу среди трудящихся и ставили их в известность о положении вещей. Как-то на „Красном Треугольнике“ я начал рассказывать о положении Ленинграда и на фронте, о положении дела с Финляндией, которая начала переживать острый продовольственный кризис. И вот одна женщина из угла бросает реплику: „Чего вы о Финляндии нам рассказываете, мы сами голодаем“. Ее сразу обрезали со всех сторон. <…>
В Райкоме работники тоже стали ощущать тяжелое положение, хотя были в несколько более привилегированном положении. На бюро Райкома было принесено 11 кило хлеба в качестве экспоната. Пока он с одного конца стола шел до другого, от него ничего не осталось.
Из состава аппарата Райкома, пленума Райкома и из секретарей первичных организаций никто не умер»[491].
«В это время я, как и тысячи ленинградцев, умирал от голода. В центре кухни буржуйка. На ней готовятся щи из хряпы на воде, кипятится жидкий чай из сосновой хвои – средство от цинги. <…>
Как-то дядя Боря пришел к нам, принес бутылку олифы и кулек с обойной мукой. Какое это было счастье – жарить „хлеб“ на олифе. Дело в том, что к тому времени хлеб состоял на восемьдесят процентов из добавок и иногда даже не совсем пищевых. Туда добавляли горох, чечевицу, жмыхи, солод, соевую и овсяную муку. Наконец вспомнили о гидролизной целлюлозе. Ее производство было налажено на шести предприятиях города.
