Борис Сопельняк - Солдат по кличке Рекс
Старуха что-то мычала, слабо цепляясь за парня. Наконец вырвались и слова:
— Сожгите… Убейте… Ироды проклятые… Чтоб вам в геенне огненной!
— Все ясно. Мы же в немецкой форме. Видно, приняла нас за карателей, — сказал Громов.
— Бабуля, ну что вы? Ну, успокойтесь. Свои мы, русские, — как можно мягче начал Ларин. — А переоделись для дела, искали карателей.
До старухи что-то начало доходить. Она отцепилась от разведчика, села на землю и горько заплакала.
— Те тоже были с собаками.
— Вот что, — решительно сказал Громов, — надо привести ее в божеский вид. Давайте-ка бабку к речке — ее надо хорошенько отмыть, а лохмотья выбросить. Ты, — указал он на самого рослого, — снимешь френч. Старушке он будет как пальто. Седых, распорядись, чтоб в лесочке развели костер. Обсушить бабульку, обогреть и как следует накормить. Все разговоры потом.
Через час Надежда Тимофеевна Дугинова жадно выскребывала из котелка кашу с тушенкой и ровным, тусклым голосом рассказывала неправдоподобно жуткую, но абсолютно достоверную историю, которая позже вошла во все обвинительные документы против фашизма.
— Семнадцатого октября был мой день рождения. Как-никак полвека стукнуло, а отметить нечем. Вспомнила, что на дальней грядке выкопана не вся картошка. Решила хоть картохи испечь да угостить домашних. Ковыряюсь в грядках, перетряхиваю ботву. Вдруг вижу: с горки катятся мотоциклы, а за ними машины. Выскочили из них человек сто. Форма, как у вас, мышастая. С ходу начали стрелять. Люди — врассыпную. Но бежать некуда, деревня окружена. Я как упала в ботву, так и лежу. Гляжу, старик мой бежит. Куда там, догнали, веревку на шею — и на ворота. Детишки, трое младшеньких, выскочили из дома — тут же около отца пристрелили. Как я не закричала, как не бросилась с мотыгой на этих зверюг?! Окаменела, шелохнуться не могла.
А из соседней избы метнулась моя подруга, Маня Новосельцева. Прижала к груди внучонка — и к лесу. И надо же, натолкнулась на верзилу с такой же вот штукой, как у вас, — в упор прошил и внучонка, и Маню. У другой избы пятилетний Ваня Алешкин спрятался в бочке с водой. Когда кончился воздух и он вынырнул, его схватили, пристрелили и швырнули в погреб.
Потом им, видно, надоело бегать по улицам: заходили в дома, выводили во двор и тут же расстреливали — целыми семьями. Пятеро Алешкиных, шестеро Агафонкиных, семеро Масюговых, девять Кондрашовых, одиннадцать Федичкиных, тринадцать Вороновых… Я их всех знала, всех до единого. Алешкины: дед с бабкой и трое внуков — старшему шесть, младшему един годик. Федичкины: дед с бабкой, дочки и шестеро внуков — младшему два года. Кондрашовы: тоже старик со старухой и внуки, младшему — годик.
Но это не все. Убить, оказывается, мало. Побросали расстрелянных, повешенных и раненых в погреба, загнали туда и чудом уцелевших, налили бензину, подожгли и закрыли крышки. Как же люди кричали, как плакали и молили выпустить! Особенно дети!
За что так, сыночки? Ведь горели-то дети, старики да бабы! Они-то что за грозное войско?!
Полгода прожила я в норе. Думала, о нас забыли. Так нет же, вчера опять прикатили. Так перепахали взрывами остатки деревни, что от Большого Дуба и следа не осталось, — закончила Надежда Тимофеевна.
Потух костер. Остыла каша. Не дымились самокрутки.
Громов поднялся. Губы дергались.
— Клянемся! — сказал он. — На этих погребах клянемся! Тебе, мать, клянемся! Ванюше!!! — Его голос сорвался. — Всех передушим! Вот этими руками!
Десять танков самым малым ходом ползли по оврагу. Капитан Маралов был в первом. Местами стены оврага сходились так близко, что танку не протиснуться. Тогда комбат подавал назад и бросал «тридцатьчетверку» с разгону — так он стесывал края и мало-помалу продвигался вперед. Овраг петлял, забирал куда-то в сторону, но теперь иного выхода не было, кроме как утешаться тем, что чем дальше от деревни, тем меньше шансов быть обнаруженными.
Наконец, овраг кончился и показалась узенькая речонка. Танкисты облегченно вздохнули: заметь их немецкий самолет, тот овраг стал бы братской могилой.
Осмотрелись. Деревенька километрах в трех справа. Местность открытая, правда, холмистая. Но вот последний километр — ровное как стол поле.
— До поля идем лощинами, — говорил Маралов. — А потом бросок. Маневрировать, менять скорость и ни в коем случае не подставлять борта. Огонь вести с остановок, прицельно, иначе их не достать. По машинам!
Вот и кромка поля. Маралов достал бинокль.
«Зашли с фланга, это хорошо, — думал он. — А вот то, что не заметил полтора десятка «пантер», — это плохо. Ага, завтракают! Самое время подбросить горяченького».
— Ракеты! — крикнул он. — Две красные!
Начало атаки было удачным. Танки Маралова прорвались к окраине деревни, подожгли несколько «пантер» и уже разворачивались, чтобы зайти в тыл закопанным «Фердинандам», но немцы вызвали авиацию.
— Маневрировать! — кричал Маралов. — Маневрировать!
«Тридцатьчетверки» бросались в стороны, тормозили, снова набирали ход. А за ними гонялись «мессеры», гонялись безнаказанно, прямо-таки как летом сорок первого.
— Что ж это такое?! — недоумевал Маралов. — Наши-то где? Неужто на весь фронт ни одного истребителя?
Он связался с командиром полка и доложил, что несет большие потери от авиации противника.
— Вижу, — ответил комполка. — Действуете правильно. На подходе «лавочкины».
Ревели моторы, скрежетали гусеницы, искрилась от снарядов броня, факелами вспыхивали танки.
«Хрен с ними, с коробками. Главное, экипажи целы», — подумал Маралов, заметив, что из подбитой «тридцатьчетверки» выскочили люди.
Один танкист горел, двое на бегу его тушили, а четвертый еле двигался, припадая на раненую ногу. И тут из-за бугра метнулась девичья фигурка. Санинструктор! Девушка подбежала к раненому, уложила на землю, перевязала и взвалила на себя. Не успела она сделать и трех шагов, как из немецкого танка резанул пулемет. Девушка споткнулась и рухнула наземь.
— Ах ты гад! Девчонок бить?!
Маралов развернул башню и в упор всадил бронебойный снаряд в плюющую огнем «пантеру». Та дернулась, замерла, а потом как-то странно подпрыгнула.
— Порядок. Рванул боезапас. Так тебе и надо!
Но по тому месту, где лежала девушка, бил пулемет другого танка.
— Механик, — свистящим голосом сказал Маралов, — видишь девчонку?
— Вижу.
— Надо на нее наехать. Не раздавить, а наехать. Нужно, чтобы она оказалась между гусеницами.
— Понял.
«Тридцатьчетверка» развернулась и пошла прямо на раненого танкиста и санинструктора. Когда танк замер прямо над ними, открылся десантный люк, и их втащили внутрь.
— Эх ты, разиня, — ворчал Маралов. — Куда задело-то?
— В бедро, — сквозь зубы ответила девушка.
— Дай-ка перевяжу. А то кровищи из тебя… Всю машину перемазала. Вот так. Терпимо?
— Нормально.
— Придется потерпеть. Из боя не выхожу. Огрызаются, гады. Надо врезать по зубам, как говорит один мой друг, этим… как его… антрекотом.
— Апперкотом, — слабо улыбнулась девушка.
— Точно, апперкотом! А ты откуда знаешь?
— Так ведь ваш друг — мой муж.
— Вот это да-а… Выходит, ты Маша?
— Маша. А вы — Маралов.
— Так точно, капитан Маралов. А как узнала?
— Вас… нельзя не узнать. Виктор много рассказывал. Вы же ему жизнь спасли. Он вас ищет.
Маралов посмотрел на быстро краснеющий бинт, на теряющее цвет лицо девушки, по-громовски стукнул кулаком по броне и открытым текстом рубанул в эфир:
— Выхожу из боя. Командир первой роты, принимай командование батальоном.
Вздымая пыль, танк Маралова мчался навстречу наступающим колоннам. Маралов высунулся из люка, сорвал шлем и орал безгубым ртом, спрашивая, где ближайший медсанбат. Его не слышали, но приветственно махали руками. А на дне танка в луже крови лежала младший сержант Орешникова, из которой капля по капле уходила жизнь.
XVI
Когда почерневшие от усталости разведчики вернулись в расположение роты, капитан Громов доложил о результатах рейда. Выслушав сбивчивый рассказ Надежды Тимофеевны Дугиновой, которую разведчики принесли на руках, полковник Сажин, сузив глаза, сказал:
— В Большой Дуб необходим десант. Надо любой ценой сохранить погреба. Надо, чтобы весь мир узнал! — хрястнул он кулаком по столу. — Газетчиков туда, киношников. Тут где-то болтались представители союзников — их тоже в Большой Дуб. И вообще, надо сообщить наверх.
Он тут же доложил командарму, а тот — командующему фронтом. Решение было однозначным: танковый полк с батальоном автоматчиков на броне просачивается в заранее пробитую брешь в войсках противника и, не вступая в бои, идет к деревне. Задача: занять круговую оборону и не дать фашистам окончательно уничтожить следы злодеяния.
