Эмманюэль Роблес - Однажды весной в Италии
— Нас везут в Германию.
— Сомневаюсь.
— А как же вещи?
— Трудно их будет требовать.
Диалог походил на жалкий писк лесных грызунов. Филанджери, еле поспевая за остальными, с чьей-то помощью вскарабкался на грузовик. Разум его уже совершенно отказывал, отступив перед животным инстинктом — предчувствием грозящей опасности. Немецкие солдаты грубо запихнули пятнадцать человек в глубину фургона, влезли сами и нацелили на заключенных автоматы. Солдат было четверо, все светлоглазые, с ничего не выражающими лицами. Филанджери понимал, что человечность им столь же чужда, как доисторическим существам. В стоявшем впереди грузовике, на который не успели натянуть брезент, сидела группа итальянских солдат. Выше поблескивали стекла соседнего дома. Рядом у фасада лежал букетик пурпурной герани. Мотор вдруг заурчал, и грузовик медленно тронулся с места.
Каждый раз, когда слабо натянутый брезент вздымался от ветра, заключенные замечали то магазин, то подъезд какого-то дома, то газетный киоск, быстро мелькавшие перед глазами. Машина ехала по пустынным улицам. Снова чей-то шепот:
— Мы едем на Юг.
Скрытый смысл этой фразы Филанджери расшифровал так: «Мы едем на Юг, к району их действий, стало быть, предположение о каких-то оборонительных работах подтверждается». Ворота святого Себастьяна!
Две массивные башни золотистого цвета. Действительно ехали на юг. Может, все так и есть? Пыль, смешанная с едким запахом выхлопных газов, вызвала кашель у одного из конвоиров, и это неожиданно придало ему нечто человеческое и было так же удивительно, как если бы вдруг заговорил камень. В памяти Филанджери возникло воспоминание об одном наброске, вдохновленном Мари, — утешающий призрак. Справа вновь послышался шепот:
— По какой дороге мы едем?
— По Аппиевой.
Опять тряска, вереница устремленных к бледному небу кипарисов, потом грузовик замедляет ход, поворачивает направо. Филанджери заметил на перекрестке часовню Quo Vadis, воздвигнутую на том месте, где, согласно легенде, апостол Петр встретил Иисуса. Стало быть, ехали не по Аппиевой дороге, а по Ардеатинской, и это, видимо, подтверждало, что ехали просто-напросто в район Анцио. Внезапно крутой поворот, потом остановка. Конвоиры тут же засуетились, закричали:
— Всем выходить! — и направили дула своих автоматов на оторопевших людей.
У грузовика на земле стояли другие конвоиры — откуда они только взялись? — и на их лицах была написана такая холодная ярость, что сжималось сердце.
— Быстрей, быстрей!
Солдаты окружили заключенных, били их, подгоняя ударами и криком, скручивали им руки за спиной. Еще один грузовик с шумом объехал их, подняв в ясном вечернем воздухе клубы мельчайшей пыли.
Все стало ясно, послышался ропот отчаяния. Глаза людей лихорадочно блестели. Они видели высокую насыпь, поросшую соснами и изрытую входами в старые песчаные карьеры. Повсюду суетились немецкие солдаты. Из пещер доносились отрывистые выстрелы, и Филанджери казалось, что какие-то чудовищные летучие мыши ударяются о стены. Среди военных машин сновали немецкие офицеры в фуражках с высокой тульей. Во всем было что-то нереальное. И в заключенных со связанными за спиной руками. И в волшебном трепете лучей заката на вершинах сосен и кипарисов. Филанджери знал, что скоро умрет, как он ни старался отбросить это предчувствие, которое возникло, еще когда он покидал камеру. Он стремился это сделать так же слепо, как когда-то отказывался верить, что болен раком. Всю жизнь он готовился к этой минуте, и все же что-то неистово протестовало внутри, искало выхода, стремилось жить. Из самой дальней пещеры — той, что слева, — послышались выстрелы, вызвавшие стоны среди тех, кто в кольце солдат ждал своей участи. Лучше было умереть сражаясь, чем такое убийство, чем эта бойня.
— Нет даже священника, — раздался чей-то тихий голос.
Над сгрудившимися людьми стали опускаться сумерки.
Заложников начали подталкивать к пещерам; согбенные, обессиленные, они шли покорно или едва сопротивляясь, а выстрелы гремели вновь: сначала четыре подряд, потом пятый, шестой — с промежутками. Какой-то юноша молился в быстро наступавшей темноте. Он стоял у грузовика рядом с неподвижным, огромным эсэсовцем в черной форме. «Отче наш иже еси на небесех…» Затерянные во мраке голоса, повторявшие молитву, почему-то вдруг напомнили Филанджери одну статую, очищенную от археологических наслоений, которую он видел лет пятнадцать назад в Тоскане. Он вспомнил, как в ярком сиянии летнего солнца явилось это мраморное чудо, освобожденное от налипшей земли, прекрасное, не тронутое временем лицо, полные, округлые груди, все совершенство форм. Он вспомнил свой восторг, ликование, радость обладания этим сокровищем… Из пещеры опять раздался крик, приглушенный расстоянием. Убивали, видимо, очень далеко, в лабиринте галерей. Так было и две тысячи лет тому назад, когда здесь скрывались преследуемые христианские общины. И тогда тоже наступала ко всему безразличная ночь. И ярко сияла над соснами первая звезда. И опять возникла перед Филанджери улыбка найденной статуи, а солдаты уже подошли к его группе и взяли шестерых, один из которых громко воскликнул: «Прощайте, товарищи!» Нежная улыбка статуи, явившейся из-под земли, дружеская мягкая ирония ее чуть сощуренных глаз наводили на мысль о том, что возвратившееся существо узнало тайну, запрятанную в глубине веков. Филанджери внутренне откликнулся на эту улыбку и пошел за немецким солдатом, указавшим на него рукой.
13
В последующие дни Сент-Роз каждое утро в один и тот же час выходил из дому, чтобы соседи думали, что он где-то работает, и у них не возникало никаких подозрений. Он ежедневно принуждал себя к долгим прогулкам. Ведь предстоящий переход через горы требовал большой выносливости, и он к нему готовился. Но эти два соображения были не единственными, заставлявшими его уходить из дому. Ему претило собственное бездействие и угнетали мысли о судьбе Филанджери, о долгом, затянувшемся молчании Луки, о внезапном исчезновении Мари. Когда он позвонил ей, к телефону подошла Ванда.
— Да, Мари в отпуске.
— Она куда-нибудь уехала?
— Не думаю.
— Может, нездорова?
— Скорей всего, взяла отпуск по семейным обстоятельствам.
В тоне звучала какая-то скованность.
— Вы не знаете, когда она вернется?
— Через неделю.
— Передайте, пожалуйста, что звонил Пьетро.
— Непременно.
Из осторожности приходилось быть лаконичным. Сент-Роз мысленно повторил короткие реплики Ванды, пытаясь уловить в них какой-то скрытый смысл. Ванда сказала «семейные обстоятельства», а это могло быть связано с Филанджери. Но по телефону другой разговор невозможен. Как невозможно незаметно подойти к Ванде, когда она выйдет из здания Радио Рима, ибо он не знал ни как она выглядит, ни в котором часу кончает работу.
Он нередко заходил в кафе передохнуть. На раненой ноге лежала повязка из тонкого полотна, но все-таки шрам воспалялся. Сент-Роз экономно расходовал деньги, которыми его снабдил доктор Марко, и заказывал самые дешевые напитки, внимательно прислушиваясь к тому, что говорят посетители кафе о заложниках. Казнили их не в Колизее, как полагали раньше, а в песчаных карьерах при выезде из Рима. Невзирая на приказы, которыми предусматривалось набирать жертвы из числа приговоренных к смертной казни или же пожизненному заключению, солдаты, случалось, хватали людей, обвиняемых в пустяковых проступках и еще не представших перед судом. Некоторые из арестованных верили в то, что их действительно забирают на расчистку завалов. И чтобы хоть ненадолго выйти из смрадной атмосферы тесных, набитых камер, многие сами вызывались ехать, не зная, что их ждет. Еще одна страшная деталь: несмотря на опубликованное в печати официальное сообщение о том, что расстреляно триста двадцать человек, число жертв было больше и превосходило соотношение, установленное самим Гитлером: за каждого убитого немца — десять итальянцев.
Когда два дня спустя Сандра пришла на квартиру в Париоли, она обнаружила клочки своего письма в корзинке для мусора и, не сказав ни слова, засмеялась. Сент-Роз поцеловал ее и похвалил ее новое платье. Вешая в гардероб свое пальто, Сандра спросила:
— А вы до конца прочли то, что я вам написала?
— Что за вопрос?
Она, не мигая, посмотрела на него своими расширенными зрачками, невыносимо спокойная, как бы застывшая. Сент-Роз подумал, что Сандра снова накурилась «грифа».
— Да, у меня есть такая слабость, — сказала она, — особенно когда остаюсь в одиночестве. Вы себе представляете мое разочарование? Я надеялась вас видеть, побыть с вами, а вы, оказывается, уже ушли. Привратник не знал, когда вы вернетесь. Сначала я решила дождаться вас — нелепая мысль! — а потом написала вам это дурацкое письмо. Вам следовало бы его уничтожить…
