Михаил Керченко - У шоссейной дороги
— Доброе утро, Ваня! Как тут славно! Хорошо, что ты работаешь пчеловодом…
Я жду, но ее нет.
Адам бегает по отлогому берегу, гоняет чибисов. Они кричат неистово, захлебываясь, с остервенением налетают на пса. Я брожу бесцельно. Все-таки чем же заняться, хоть бы на время отвлечься от невеселых дум?
Вдали виднеются острова. Кажется, что темно-синий лес поднялся прямо из воды и удивленно смотрит в озеро на свое отражение. Но я знаю, что там есть земля, растет трава, цветы, гнездятся птицы, живут зайцы и дикие козы. Они попадают туда зимой по льду. Там мы с Тоней и Кузьмой Власовичем косили сено. Решаю заняться перевозкой этого сена с острова на «большую землю». Перевозить буду на лодках.
Я поставил две лодки поодаль друг от друга, скрепил их досками. Получился помост, похожий на паром. Но плыть одному трудно. А как плыть с сеном? Приходится пока отказаться от своего замысла. Все не то… Руки опускаются, как вялые огуречные плети.
Прожит еще один день. Время течет незаметно, как вода из дырявой бочки, что стоит возле пасечного домика. Каждое утро я наполняю эту бочку, а к вечеру она снова пустеет. Время течет, а я чего-то жду, а чего и сам не знаю.
…Ну, вот, наконец-то я обрел желанный покой. До последнего времени я был похож на неопытного купальщика. В детстве, на берегу Каспия, где отдыхали мои родители, я видел, как тонул человек. Стоял он по пояс в воде и беспечно смотрел на высокую волну прибоя. Волна дразнила, разбивалась почти рядом. Он приближался к ней, подставляя грудь. Вдруг ноги оторвались от дна и его понесло в море. А над головой уже шумел новый белый гребень. Надо было нырять вглубь, в тишину, а потом, вынырнув, плыть в море, где спокойно. Оно само бы пригнало его к берегу. Попав в течение, человек погиб.
Я тоже играл с прибоем… Забыл, что надо нырять поглубже в тишину, чтобы не захлебнуться в водовороте жизни.
Кузьма Власович все еще в больнице. Я живу на пасеке один, мне ничего не надо и спешить некуда. Первозданная тишина, душевное равновесие и работа. Если бы можно было забыть все неприятное, что накопилось в сердце и, начать жизнь сначала. В который раз я пытаюсь начать жизнь сначала. Бывают минуты, когда чувствуешь, что с тебя, как с ужа, сползла старая кожа, наступило какое-то обновление, прилив сил. Сейчас я свободен от мелких тревог, дышится легко, никто и ничто не беспокоит. Идеальное равновесие духа! Один человек — очень хорошо, два — опасно, а когда соберутся трое, между ними возникнут противоречия, и они рано или поздно непременно поссорятся. Тогда прощай покой. Сейчас я принадлежу сам себе. Это хорошо. По крайней мере, так мне кажется.
У меня нет сахара, чая, крупы. Соль на исходе. Питаюсь дарами природы: рыбой, грибами, ягодами. Прочитал гору книг. И они надоели. Чего-то не хватает. А чего и сам не пойму. Но это все пройдет. Уверен.
…Не проходит. Странная усталость валит с ног. Она вызвана (я понял это сегодня) суматохой, окружавшей меня с первого дня приезда на пасеку. Все люди, люди. То одна канитель, то другая. Подумать, сосредоточиться некогда было. Наступило расслабление. Это нормально. Пройдет. Съездил в город, закупил в дежурном магазине провизию. Слава богу, ни с кем из знакомых не встретился В магазине меня коснулся чей-то взгляд. Выждав минуту, я обернулся. В дверях мелькнуло белое платье. Это была не Марина…
Как упростилась моя жизнь! Я теперь могу, например, за неделю вперед сказать, чем буду заниматься в любой час любого дня: все ясно. Иногда включаю транзистор, слушаю музыку, новости. Жаль, что нет газет. Раньше их привозил Кузьма Власович. Надо навестить его.
В эти дни я не стремился поддерживать уют в в своем жилище. Постель измята, посуда не на месте. Это раздражает. А кто виноват? По вечерам нападают комары. Спасаюсь у костра. Разговариваю с Адамом. Он недоверчиво смотрит на меня, словно я обидел его чем-то. Или ему надоели мои разговоры? Оказывается, жить одиноко — это совсем не просто и не легко.
Я теперь сплю в шалаше. В домике душно и грустно. Вчера приснился сон: я кого-то потерял, а кого — и сам не знаю. Бродил по незнакомым пустынным улицам. Наконец очутился на вокзале. И там — ни души. Все люди уехали, а я опоздал на свой поезд. Кассы закрыты и двери кто-то запер, и нет мне выхода. Вокруг глухая пустота. Крикнул, а эхо отозвалось дьявольским хохотом. Обрушился потолок. Я заорал и проснулся. Всем сердцем ощутил свою неустроенность в этом мире. Словно до сих пор жду свой поезд, который умчит меня туда, где все вечно, прочно и определенно. Но я надеялся ведь найти все это здесь, на пасеке. Вдали от людей и городской суеты.
…Наработавшись, вечером бродил по лесам и полям, видел много любопытного. Еле добрался до шалаша и сразу же уснул мертвецким сном. Утром обнаружил, что Адам (я забыл привязать его) куда-то сбежал, вероятно в город, к Шабуровым. Теперь хоть сам лезь под корягу и вой: не с кем переброситься словцом.
День мягкий, солнечный. Дует порывистый теплый ветер. Пчелы летят невысоко над землей, иногда присаживаются на травинки, учащенно двигают брюшком и, передохнув, снова летят к ульям.
Я смотрю из шалаша на синее сердитое озеро. Высокие волны катятся к берегу и со злобой швыряют на отмель клочья пены. Вьются крикливые чайки, иногда падают в воду, чтобы схватить рыбешку. Блещут волны, гнется камыш.
Я люблю слушать шум прибоя, особенно в вечернее время, когда все тонет во мгле — и лес, и поляны, — а с дальнего неба смотрят на землю звезды.
Сегодня побывал там, где весной гуляли с Мариной. Прислушивался к птичьему пересвисту: в кустах тоскливо кричала иволга: «Василиса, где ты? Ты любишь меня, Василиса? Вернись домой, Василиса!» И так весь день. Столько боли было в этом призывном голосе, что мне стало не по себе и я подумал: какая жестокая эта Василиса!
Как-то утром проснулся, умылся, глянул на пасеку и глазам своим не поверил: сказочная картина. С четырех сторон безмолвно и таинственно смотрели необыкновенные стражи — лошадиные черепа на высоких шестах. Видно, поставил старик Ионыч.
Я не стал их снимать. Авось когда-нибудь привьется рой.
У болота над водой висит на тонком длинном прутике пушистая рукавица. Кто ее повесил? Кончик большого пальца протерся, разлохматился. Это гнездо качалось на ветру и отражалось в воде, как в зеркале. Ремез лазил в гнездо через дырявый палец — вход. Там тепло и безопасно. Теперь оно тоже опустело. Я разулся, забрел в воду и отломил веточку с рукавицей: на счастье. Повесил в своем домике. Это второе гнездо. Птицы умеют вить свои гнезда, а я?
В окрестностях пасеки много интересных мест. Есть муравьиный городок: в редком лесу тут и там разбросаны, как казахские юрты, десятки конусообразных коричневых холмиков. Я подолгу наблюдаю за жизнью муравьев. Их миллионы. Копошатся, сообща строят свою юрту, таскают кремовые мягкие кули больше своего роста: в них упрятаны детеныши. Какая нужда заставляет их так жить? Я знаю: в этом есть биологический смысл. Как и у пчел. Но все же? Есть ведь и одиночные муравьи. Они крупные, сильные. Они живут сами по себе, как я.
В километре от пасеки, на берегу озера, утром, в обед и вечером доят коров. Там стоят доильные машины, белый вагончик и титан, в котором кипятят воду для мытья фляг. На грузовой машине с песнями приезжают доярки. Я хожу туда за молоком, которое мне дают по разрешению директора совхоза. Иногда встречаюсь с Хайдаром. Пока доят коров, он отдыхает в тени вагончика и наблюдает за работой движка.
— Салям алейкум! Садись, рассказывай, какие у тебя новости, — кричит, увидев меня.
Но он не дает мне рассказывать. У него новостей больше. Женщины в шутку прозвали меня «Ваня с котелочком». Издали, заметив меня, кричат:
— Вон уже идет Ваня с котелочком.
И дружно хохочут.
— Девки, правда говорят, что он холостой? — спрашивает одна так громко, что и я слышу.
— Закрутить бы ему головушку. А?
— Ну-ка, Дуся, возьми это на себя. Чтоб у него в печенке заныло.
— У меня дома свой не хуже. Гармонист.
— То дома. А этот завсегда здесь, под руками. Медовый.
Опять дружно хохочут, посматривая в мою сторону.
— Стыдно так болтать, — возмущается Хайдар, — семейные женщины. Стыдно!
— А ты, Хайдар, помалкивай. Мы скоро и за тебя возьмемся. Ты думаешь, мы не замечаем, как поглядываешь на Айжан? Все видим.
— Работайте, а то я сейчас выключу мотор, — сердится Хайдар.
— Нашел чем напугать. Мы свяжем тебя. А ты, Ваня, — обращаются ко мне, — в конце месяца принеси нам котелок меда. Иначе с нами не рассчитаешься.
Веселые женщины. Я люблю туда ходить. Все-таки разнообразие.
На обратном пути я заворачиваю на грачиную дачу. Это старая березовая роща. На каждом дереве грачиные гнезда, целая колония. По утрам на даче стоит истошный грачиный гай. Сегодня сравнил их с людьми. Сам мысленно переселился в их город. Их суета и гвалт меня почему-то нисколько не испугали. Что это? Кажется, я уже сыт одиночеством, тянет к людям.
