Иван Стаднюк - Место происшествия - фронт
Вид у красноармейца, охранявшего грузовик, был страшный: потемневшее, густо заросшее лицо с ввалившимися щеками, глаза точно больные трахомой; гимнастерка заскорузла от пота и пыли, и, может быть, поэтому комсомольский значок на ней сверкал такой неестественной свежестью и чистотой.
Красноармеец вначале подпустил только Маринина.
— Документы, — потребовал он.
— Не видишь разве? — Петр указал на звезду на рукаве своей гимнастерки.
— А родом откуда?
— Из-под Винницы.
— Может, земляк, товарищ младший политрук?! — издали бросил кто-то в шутку.
Услышав слово «товарищ», красноармеец оживился. Губы его растянулись в улыбке, измученное, посеревшее лицо прояснилось.
— Свои, свои! — радостно повторил он несколько раз, а затем осторожно вынул из гранаты запал. — Это я приготовил, чтобы в машину бросить, если фашисты придут, — пояснил боец и жадно посмотрел на флягу, висящую на ремне Маринина, облизнул сухие, потрескавшиеся губы.
Петр перехватил его взгляд, подал флягу. Солдат пил жадно, долго. Потом рассказал о себе.
Оказывается, пять дней назад на Бобруйск отступал какой-то саперный батальон. Невдалеке отсюда колонну атаковали немецкие бомбардировщики. Несколько машин и этот грузовик с саперным имуществом были повреждены. Грузовик оттащили в глубь леса. Командир роты поручил охранять его бойцу Скорикову.
— Ждите здесь, пока не пришлем машину под груз, — приказал он.
Сейчас Скориков не знал, как быть. Он и сам уже не верил, что смогут вернуться за имуществом. Но приказ…
— Снимаю вас с поста и зачисляю в отряд, — объяснил солдату Маринин.
Из машины выгрузили часть взрывчатки, бикфордов шнур. Остальное вечером, перед уходом, облили бензином и подожгли.
В пути Маринин услышал, как один парень, белорус, сказал Скорикову:
— Командир-то твой хорош! Оставил, мол, под охраной, и с плеч долой. А сколько ты еще стоял бы?
— Сколько нужно, — сердито ответил Скориков.
— Пока фашисты смену не прислали бы, — бросил кто-то.
На привале Маринин построил отряд. Ночь звездная, непривычно тихая. Рядом на поляне аппетитно щипали траву лошади.
— Красноармеец Скориков, пять шагов вперед! — скомандовал младший политрук.
Боец вышел из строя и повернулся лицом к товарищам.
Маринин не умел говорить красивых речей. Но на этот раз слова его проняли душу каждого. На самом деле, разве не подвиг совершил Скориков? Зная, что кругом враги, что каждую минуту его могут обнаружить, он все же не покидал своего поста, свято выполняя приказ командира.
— За честное служение Советской Родине, — заканчивал свое слово Петр, — за отличное выполнение боевого задания от лица службы красноармейцу Скорикову объявляю благодарность!
— Служу Советскому Союзу! — взволнованно ответил солдат.
Идти стало труднее. Взрывчатка, которую взяли в автомашине, хотя и была распределена между тремя десятками солдат, легла на плечи отряда тяжелым грузом. Вскоре Маринин вынужден был спешиться и отдать свою лошадь под вьюки. Рана беспокоила уже меньше, и, если не встречалось на пути болото или непролазь мелколесья, Петр шел бодро.
Великое дело карта и компас!.. Как идти по ночному лесу, по бездорожью, не рискуя попасть в трясину, в карьеры торфоразработок или войти в деревню, занятую врагом? Как узнать, что ждет впереди, какие неожиданные преграды?
Спасали топографическая карта Ц компас. Засветло сориентировавшись на местности, проложив по карте маршрут и определив азимуты на каждый отрезок пути, Маринин выделял счетчиков шагов. Солдат, которому поручено было отсчитывать шаги на глухих, безориентирных участках, через каждые сто пятьдесят шагов клал в специально освобождавшийся карман палочку. Десять палочек — километр пройденного пути… И это позволяло в любую минуту знать, где, в какой точке находится отряд, позволяло намечать наиболее короткий и безопасный путь. Если же впереди отряду предстояло пересечь дорогу или речонку, шагов не считали, а шли напрямик, сверяя направление своего движения с компасом. Впрочем, таких отрезков пути было больше.
Этой ночью тоже шли напрямик, через лес, перелески, луга и массивы хлебов, зная, что к рассвету должны упереться в небольшую речушку. А там еще несколько переходов, форсирование Птичи — и Березина! Все были уверены, что на Березине стоит фронт.
Говорят, что в летние месяцы туман рождается на рассвете. Ничего подобного. Уже к середине этой ночи туман стоял на каждой поляне, клубился в низинах — даже самых маленьких. Он пластался по земле и до того был густой, что, шагая в нем, солдаты не видели своих ног, и чудилось, что ты несешь свое тело по воздуху.
На рассвете вышли к речке. Она вся тоже утопала в белесом тумане. Вроде и речки самой не было, а стоял между двумя стенами леса туман густой, белый. Казалось, войдя в него, взмахни руками — и поплывешь.
Где-то недалеко слева грохотали моторы. Привычным ухом Маринин легко различил танки. Посмотрели на карту. Если не отклонились в сторону, то рядом деревня Залужье. Через нее пролегает дорога, которая затем раздваивается и одним рукавом уходит на север, к автостраде Минск Могилев, другим — на юго-восток, к Бобруйскому шоссе. На краю деревни мост через речку; это, видать, у моста грохочут танки.
Вскоре вернулся из разведки сержант Стогов с двумя бойцами. Доложил, что рядом действительно деревня, но, как называется, не выяснил. Мост через речку у деревни взорван. Рядом с ним немцы навели понтонную переправу. По ней проходят сейчас танки и тягачи с пушками.
Бойцы отряда, разлегшись на росной траве, отдыхали, кормили размоченными сухарями лошадей.
Маринин подозвал к себе Скорикова — солдата, которого сняли с поста у машины со взрывчаткой.
— Вы сапер? — спросил у него.
— Да.
— Сумеете точно рассчитать количество бикфордова шнура, чтоб горел он, пока плот со взрывчаткой доплывет к мосту?
— Один момент, товарищ младший политрук, сейчас проверю скорость течения воды…
Через час все было готово. Точно рассчитали расстояние к понтонной переправе немцев, отмерили нужное количество бикфордова шнура, связали плот и уложили на него почти всю взрывчатку, которая была в отряде. Затем подсоединили шнур к капсюлю-детонатору, заложили зажигательные трубки в толовые шашки, и… огонек от спички побежал в глубь шнура. Оттолкнули плот со взрывчаткой на середину речки и сами — быстрее к броду, на ту сторону…
Ускоренным шагом шли в глубь леса, стараясь скорее оказаться подальше от речки, и напряженно прислушивались к тому, что делалось там, на переправе. Не прибьет ли плот к берегу? Не заметят ли его фашисты раньше времени? Но не должны бы. Русло речки прямое, и туман такой — в двух шагах ничего не видно…
В стороне переправы по-прежнему урчали моторы, раздавались выкрики команд. И вдруг лес озарился яркой вспышкой. Кажется, в чистом небе полыхнула молния. И тотчас тяжелый грохот подмял, сдавил все живое. Дохнуло упругим ветром, всколыхнуло на полянах туман. Грохот оборвался, а затем снова родился где-то впереди, в лесной чаще. Но это уже было эхо.
Моторы на переправе утихли, и оттуда донеслись истошные вопли. Было ясно, что плавучая мина достигла цели…
Когда рассвело, отряд находился уже далеко от деревни Залужье. Над лесом несколько раз пролетал самолет-разведчик, и Маринин отдал приказ усилить маскировку.
В это утро еще одно событие взволновало отряд.
Дозорные наткнулись на дом лесника, и, когда доложили об этом Маринину, он принял решение наполнить фляги колодезной водой — всем уже надоела пахнущая болотом и торфом речная вода.
Сержант Стогов зашел в дом, чтобы попросить ведро, и вдруг увидел там… пулеметчика Ящука, сбежавшего из отряда. Ящук, переодетый в измятый гражданский костюм, заросший и усталый, сидел за столом и жадно хлебал щи. У печки возилась старуха хозяйка.
— Руки вверх! — грозно скомандовал дезертиру Стогов.
Под ружьем привел Ящука к месту стоянки отряда. Его тотчас окружили солдаты.
— Братушки… товарищи… — срывающимся голосом шептал Ящук, затравленно озираясь по сторонам. Вокруг — хмурые лица, негодующие глаза.
— Змея тебе товарищ! — оборвал его Маринин. — Куда собрался?
— У меня дом рядом… Мать старая, куда же я пойду с вами? — Ящук упал на колени, поднял трясущиеся руки. — Братушки… Пощадите…
— Шкура!
— Предатель!
— Пулю ему! — раздавались возгласы.
— Становись! — сурово, отрывисто скомандовал Маринин отряду. Равняйсь!.. Смирно!.. — Затем повернулся к Ящуку, все еще стоявшему на коленях: — Встать!
Вид дезертира был жалок — у него тряслись колени, руки, дрожали губы, глаза безумно метались из стороны в сторону.
— Военную присягу принимал? — спросил Маринин. Потемневшие глаза Петра — грозные, колючие.
