Михаил Грулев - Записки генерала-еврея
А сёла сибирские! - в них видна богатырская мощь, так и брызжет от них избыток и людское довольство; куда до них многим захудалым городам Европейской России!
А тайга, а горы, а реки сибирские!.. Есть где им развернуться по необъятной стране.
Словом, куда не взглянешь, во всём сказывается безмерное раздолье сибирское, в котором незаметно тонет всё: и заботы, и горе, и тоскливые воспоминания о покинутой родине.
Под влиянием всех этих разнородных условий и народился особый своеобразный тип сибиряка, в котором так же широко и привольно размахнулись душевные качества по широкому масштабу: тут и чуткая отзывчивость к чужому горю, самоотверженная - просто ангельская иногда - доброта, рядом с неудержимой удалью, железной волей и прямо нечеловеческой иногда жестокостью. Это кажущееся противоречие представляет собою ни что иное, как живое воплощение всё той же беспредельной сибирской шири: доброта - так доброта без удержу, без счёта; даст ли сибиряк простор злой воле, она может проявиться в таких чудовищных размерах, что работа разных Тропманов и других европейских знаменитостей этого рода покажется просто детской забавой.
Где, например, видано и слыхано, чтобы богатейший купец, первое лицо в городе, председатель благотворительного общества, почётный гражданин, приятель губернатора в прочее выходил бы по ночам на большую дорогу для разбоя и убийств? А в Сибири это оказалось в порядке вещей.
Вот как это было.
Зимою 1887 г. немногочисленное население Читы было взволновано выдающимся ограблением денежной почты, которое произведено было в ближайших окрестностях города и сопровождалось убийством ямщика и тяжёлыми ранами, нанесёнными конвоиру - артиллерийскому солдату. Грабители не забыли, конечно, похитить при этом почтовый баул с денежной корреспонденцией на сумму около 30 000 рублей. Почтальон, сопровождавший почту, спасся бегством, отстреливаясь в сторону грабителей, которые, как оказалось впоследствии, и не думали его преследовать.
Весть об ограблении денежной почты в ближайших окрестностях города быстро достигла Читы и произвела переполох среди сонного населения захолустья. Всё начальство областного города было поставлено на ноги, и начались энергичные розыски. Разыскивать, впрочем, пришлось недолго, благодаря резко обозначенным свежим следам, оставленным грабителями на только что выпавшем перед тем рыхлом снегу. Выяснилось сразу, что грабители нагоняли почту со стороны Читы в лёгких санках, запряжённых в одну лошадь, которой, судя по следу, свойственна была, по-видимому, своеобразная побежка с закидыванием задней правой ноги несколько в сторону.
Лошадь с предполагаемой своеобразной побежкой оказалась принадлежащей первому лицу в городе, богатому купцу Алексееву, игравшему первую роль в Чите: он состоял деятельнейшим директором тюремного комитета, попечителем всех учебных заведений, в церкви выступал перед молящимися с церковной кружкой, увешанный медалями и орденами, друг и приятель самого губернатора. Наконец, этот Алексеев был очень богат: был одним из крупнейших собственников в городе, владел обширным кварталом со многими домами и лавками. Словом, Алексеев являлся тогда украшением областного города Читы и по уму, и по богатству, и по заслугам, и по щедрой общественной благотворительности.
После сказанного неудивительно, что одного слова Алексеева, что лошадь его на месте, было достаточно, чтобы разочаровать следователя и почтовое начальство, которое, со своей стороны, вело ещё самостоятельное следствие.
После ответа Алексеева розыски направлены были по разным иным направлениям, которые, однако, очень скоро опять привели к почётному гражданину. При всём том никому в голову не приходило допрашивать Алексеева в качестве подозреваемого. Только после того, когда сосредоточилось много явных улик, когда, наконец, и сам почтальон сознался и указал на Алексеева, как инициатора, подстрекателя и исполнителя, собственноручно убившего ямщика, пришлось поверить, что «в стране чудес и курьёзов» возможен и такой курьёз, как богатый почётный гражданин в роли разбойника и грабителя на большой дороге.
Эти предположения, в виде тонких и деликатных намёков сообщили Алексееву за завтраком у губернатора. В тот же день он был арестован, и недели через две, по велению слепой Фемиды, этот почётный гражданин был повешен в своём родном городе Чите рядом со своим соучастником, ссыльнопоселенцем Пенде.
Везде, конечно, этот выдающийся факт общественной жизни явился бы совершенно необычайным, как нечто невозможное с точки зрения житейской этики. Но в Сибири к таким явлениям если не привыкли, то, во всяком случае, относятся к ним равнодушно. Причиной является то, что в устах народной молвы многие крёзы сибирские, сияющие щедрой благотворительностью, служащие предметом поклонения, подобно Алексееву, выросли на почве известной только Сибири крайне своеобразной приискательской жизни, нажив свои богатства такими мрачными путями, которые ужасают иногда даже сибиряков, привычных ко всяким явлениям подобного рода. Неудивительно, если иногда на склоне дней пробуждаются старые инстинкты, усыплённые богатством и всеобщим поклонением.
Раз коснувшись характеристики сибиряков, перейду к описанию важнейших элементов населения собственно в Забайкалье, куда, после продолжительного странствования по Сибири, я прибыл зимой 1888 г. Скажу сначала два слова о первых шагах моей службы.
В январе 1889 г. я был переведён в Генеральный штаб. Вслед за тем был выбран членом-секретарём и заведующим делами областного статистического комитета, заведующим разными библиотеками, благотворительными учреждениями и, таким образом, сразу окунулся в самую гущу местной общественной жизни.
Надо заметить, что по всей Сибири, вообще, общественная и культурная жизнедеятельность во многом опередила Европейскую Россию. Приведу краткий пример, когда я задумал составить карту Забайкальской области, то я нашёл в области свыше 100 тригонометрических пунктов, определённых разными научными экспедициями; тогда как, например, в центре России, в Калужской губернии, таких пунктов я нашёл впоследствии только 10-15: настолько дальняя сибирская область оказалась более обследованной, чем подмосковная губерния.
Статистические комитеты, созданные в 50-х годах во всех губернских городах Европейской России, были так учреждением вполне мертворождённым; а в Сибири те же учреждения проявили оживлённую деятельность и во многом содействовали исследованию и выяснению местных производительных сил, деятельности населения, истории края и т.п.
Когда, бывало, уедешь из Владивостока или Благовещенска на несколько месяцев, то по возвращении не сразу узнаёшь даже собственную улицу, на которой живёшь, - так быстро вырастали новые постройки; а в той же Калуге гостиный двор, гимназия, да и весь центр города стоят в неприкосновенном виде со времени Екатерины II.
С первых же шагов моей служебной деятельности в крае мне пришлось - благодаря служебным поездкам - близко ознакомиться с двумя важнейшими элементами населения Забайкалья: бурятами и «семейскими» (раскольниками). Стоит сказать о них несколько слов, потому что о тех и других в России имеют смутное представление.
Буряты сами называют себя «бурядами», а при первом знакомстве с русскими получили название братских, - вероятно, вследствие простого созвучия слов, почему сибиряки до сего времени называют бурят «братскими».
Источником существования бурят служит скотоводство, которым они занимаются с особой любовью; чтобы быть поближе к своим стадам, они перекочёвывают с места на место, в зависимости от времён года и обилия подножного корма. Жилищем в летнее время служит юрта, а при наступлении холодов - зимушка. Внутреннее убранство юрт всегда однообразно: против входа помещается ларь, на котором ставится несколько бурханов, а перед ними раскладываются принадлежности религиозного культа: шесть медных чашечек с жертвоприношениями - мука, зерно, чай и прочее, металлическое зеркало, курительные свечи и т.п.
Посредине юрты, под отверстием в крышке, укрепляется железный треножник, который служит очагом.
В пище и питье буряты очень неразборчивы: мясо едят редко, но при случае не брезгают и падалью. В домашней жизни крайне нечистоплотны; весьма немногие знакомы с употреблением мыла, а очень многие во всю жизнь никогда не моют не только тела, но даже лицо и руки остаются у них от рождения в неприкосновенном виде до самой смерти: «с чем явился на свет - с тем должен лечь в гроб». Поэтому при рождении, прямо из утробы матери, без всяких омовений, младенец завёртывается в тулуп и, невзирая на погоду и время года, подвешивается на некоторое время возле юрты, под открытым небом; так затем и во всю жизнь бурят никогда не моется и не купается. Когда буряты-казаки прибывают на службу, их прежде всего отводят в баню, где под наблюдением начальства подвергают мойке - первый раз в жизни; вот эта невинная муштра является для бурят самой тяжкой пыткой на первых порах службы.
