Илья Вергасов - Крымские тетради
Свои сомнения высказал комиссару. Он разозлился:
— Только полная тупица так может думать! Это же шедевр искусства, а ты — на воздух?! И как только можешь!
Поздняков с Щеколдиным ездили в райком, к Герасимову. Возвратившись, стали ждать специально зафрахтованное судно. Снимали со стен дорогие картины, скатывали персидские ковры, упаковывали хрусталь, мраморные бюсты.
Впрочем, мне какое дело до этого?! Жаль только, что комиссар слишком много уделяет внимания этому музею. А Щеколдин не нравится, уж больно настырен. А почему не на фронте?
Вдруг новость: теплоход, который шел за ценностями ялтинских дворцов, торпедирован фашистами и потоплен.
Детали катастрофы выяснить было некогда — нас подняли по тревоге, и мы покинули Алупку. О дворце я и не думал тогда, а вот теперь жалею…
Весной 1942 года в штаб нашего района стали поступать данные: Щеколдин принимает немецких офицеров! Он шеф музея, ему доверяют гаулейтеры и коменданты. Видимо, не случайно он мне не нравился. Хитер, самого комиссара вокруг пальца обвел! Теперь-то ясно: и не собирался покинуть Алупку и эвакуировать ценности…
Ишь ты! Принял штабных офицеров, чуть ли не самого Манштейна! Если бы мы только знали о вояже Манштейна! Кривошта его бы встретил как надо…
Еще одна новость: в Алупке объявились подпольщики. Мы связались с ними, передали им листовки, газеты, — все это обильно получали из Севастополя. Алупкинцы присматривались к немецкому шефу дворца, но с ним лично не общались.
Однажды Щеколдин сам явился к ним, сказал, что с врагом сотрудничает во имя спасения культурных ценностей… Его выслушали и выпроводили прочь… Мы о его шаге узнали через день. «Далеко вперед глядит немецкий холуй, — подумалось тогда мне. — Может, схватить этого прислужника и на допрос?..»
Я даже вообразил себе этот допрос.
— Это ты шеф-директор Воронцовского дворца? Признавайся, кто тебя назначил?
Положим, он ответил бы:
— Я. Гебитскомиссар Краузе назначил.
— Кого обслуживает твой музей?
— Всех, кто пожелает его осмотреть.
— И фашистов?
— И немцев.
— Кто водит по залам?
— Сотрудники.
— А фашистов?
— Я знаю немецкий язык.
— Ты принимал Манштейна?
— Он побывал в музее.
— О чем говорил?
— Был доволен.
— Что обещал?
— Сказал, что поможет.
— И как помог?
— Дал согласие на гласную работу музея.
— А зачем она тебе, эта гласность?
Вот так и воображал допрос, хотя, честно говоря, вряд ли он мог быть таким в действительности. Это теперь понимаю…
Тогда нам было не до музея. Позже, в 1944 году, будучи командиром стрелкового полка, я получил письмо от Кулинича, который разыскал номер полевой почты нашей части. Он сообщал: партизаны вошли в Алупку до подхода наших боевых частей и спасли Воронцовский дворец от уничтожения. Прочитав кулиничевские строки, подумал: интересно, куда подевался Щеколдин? Удрал, наверное. Такие умеют вовремя концы прятать…
До 1948 года я в Алупке не бывал, но однажды захотелось осмотреть комнаты бывшего нашего штаба, подсобные корпуса дворца, откуда мы уходили в лес. Такое желание вдруг возникло и погнало в Алупку. Но не тут-то было, меня не пустили во дворец. Он тогда сильно охранялся. Было обидно, но ничего не поделаешь, пришлось вернуться ни с чем.
О Щеколдине же напомнили в 1960 году. Случайно напомнили…
Как-то встретился я с ялтинским художником Виктором Ивановичем Толочко. Встреча произошла в салоне-выставке, где экспонировались полотна пейзажиста и мариниста Степана Ярового. Мне нравились морские этюды Степана Калиновича, но Толочко, принимая их, кое в чем со мною не соглашался. Немного погорячились. Мирились за чашкой кофе.
Вдруг Виктор Иванович спросил:
— Ты, часом, не помнишь человека по фамилии Щеколдин?
— Хорошо помню.
— Он недавно был в Алупке.
— А разве он жив-здоров?
— Жив, но не слишком здоров. Интересный человек.
— Еще бы!..
— А ты напрасно. Хочешь познакомиться с письмом Щеколдина? Совсем недавно получил его.
— Интересно, почитаю, — согласился я, разумеется без всякого доверия к автору.
Виктор Иванович был директором Воронцовского дворца-музея. Он пригласил меня в гости, дал почитать письмо и рассказал такое, что заставило глубоко задуматься, а потом начать кое-какие поиски.
Должен признаться со всей откровенностью: в роскошных залах музея чувствовал себя не очень удобно. Видел, как люди восхищаются резьбой по камню, чудными контрфорсами, арабской инкрустацией на карнизах, львами Бонани, архитектурой, в которой строго английский стиль смешался с броским мавританским, а сам думал совсем о другом. Вспоминал машину со взрывчаткой, спор Позднякова с молодым уполномоченным и свою позицию, которая кажется сейчас дикой. Как могло случиться, что внутренне в чем-то соглашался с действиями, которые сейчас противоречат всему моему духу?
Именно в те минуты дал я себе обещание быть предельно объективным, в расследовании «дела» Щеколдина забыть раз и навсегда фантазию допроса, которую выдумывал, лежа на зеленой траве чаира.
Начал с разговора с пожилой женщиной, проработавшей хранительницей музея более сорока лет. Встретиться с Софьей Сергеевной Шевченко оказалось нелегко. Ей передали мое желание поговорить о Щеколдине. Она категорически отказалась.
— Хватит, больше ни слова не скажу! — вот так и заявила.
Но решил не отступать. Разыскал Софью Сергеевну и начал издалека:
— Вы, наверное, помните Иванова, Мацака, Пархоменко?
— Господи, кто их не помнит! Хорошие были люди, очень хорошие.
— Я был с ними в лесу, мы вместе воевали.
— А как ваша фамилия?
Представился. Она изучающе посмотрела на меня еще молодыми острыми глазами, усадила рядом с собой.
— Ах, как вы намучились там, сынок! Мы так переживали за вас.
— Спасибо вам, Софья Сергеевна. Помогите в одном деле. Меня интересует судьба Степана Григорьевича Щеколдина.
И сразу же в ярких глазах Софьи Сергеевны появилась настороженность.
— Снова худое о человеке собираете? — спросила в упор.
— Хочу знать правду, одну лишь правду.
Софья Сергеевна вздохнула:
— Хороший был директор!
Я удивился. Знал ведь, что при немцах Софья Сергеевна категорически отказалась служить под началом Щеколдина, хотя обещал и ей хороший продуктовый паек. Ушла из музея, страдала от голода, чуть богу душу не отдала. Щеколдин прислал продуктовую посылку в день ее шестидесятилетия, но Софья Сергеевна ее не приняла.
— Я фашисту не хотела служить, а не Щеколдину, мои дети и внуки били их, фашистов, а я что… — Она поднялась, давая понять, что пора кончать разговор. — На прощание все же сказала: — Ты хочешь знать правду? Так вот она: Степана Григорьевича обидели зря!
Потом у меня был разговор с Ксенией Арсеньевной Даниловой.
Когда-то в ее квартире собирались алупкинские подпольщики. Были среди них братья Гавырины, Александр и Владимир. Ребята весной погибли от руки предателя, который знал, что они специально оставлены для тайной борьбы с немцами. Ребят арестовали, пытали, а потом убили. Они никого не выдали, в том числе и Ксению Арсеньевну, у которой были и портативная машинка, и стеклограф, и явочные адреса.
Однажды к Даниловой пришел Щеколдин.
Ксения Арсеньевна рассказывает:
— Вошел, стоит у порога, такой чистенький, при галстуке… Разное я думала о нем, верила ему и не верила. Человек он умный, серьезный, так запросто к фашистам на службу не пойдет. Какой же у него расчет? И противно было, уж больно, как мне казалось, выслуживался перед фашистским начальством. И вот стоит у дверей, смотрит на меня и молчит.
«Что ты хочешь?» — спросила напрямик.
«Ксения Арсеньевна! Скажите тем, кто в лесу: Щеколдин не для себя и не для немцев старается…»
«А я дорогу в лес не знаю! И потом, уж слишком ты стараешься».
«Иначе нельзя».
«Люди тебя не простят!»
«Поймут — простят».
«Зачем же ко мне пришел?»
«Я уже сказал».
«Но, пойми… связи у меня нет».
«Может, будет, а? Скажите им. Это для меня важно, очень важно, Ксения Арсеньевна!»
«Ничего обещать не могу, ничего».
Он устало сказал:
«Как это мне важно».
Она умолкла.
— Как же он вел себя?
— Немцев принимал. Но Алупка городок с пятачок, в нем от глаз людских не скроешься. Встречаю как-то знакомую женщину. У нее была семнадцатилетняя дочь, и девушку собирались угнать в Германию. Женщина пошла к Щеколдину: «Помоги, как мать прошу». Помог! Девушку не тронули. Вот и со мной… Увидел меня как-то на улице, быстро шепнул; «Вам лучше на время скрыться. Я вам достану пропуск, уходите подальше». Получила пропуск, ушла, а через день у меня был обыск. Не знаю, может, он боялся наших и зарабатывал себе прощение.
