Петр Борисов - Черным летом
Перед нами вырисовывалась важная задача — лишить антоновцев всякой поддержки местного населения, переломить настроение его в нашу пользу, восстановить его против белокулацких мятежников, одним словом, как метко и верно выразился тогда на военном совещании М. Н. Тухачевский, необходимо было «создать сопротивление среды».
Задачу эту ясно и четко обрисовал перед нами и председатель полномочной комиссии ВЦИК по борьбе с эсеро-кулацким мятежом на Тамбовщине Владимир Александрович Антонов-Овсеенко.
Нас, нескольких военкомов, приехавших в Тамбов на совещание к М. Н. Тухачевскому, он пригласил на короткую беседу. Помню, с большим интересом ждал я встречи с этим выдающимся революционером. Я знал, что он стал на путь революционной борьбы семнадцатилетним юношей и уже через год вступил в ряды Российской социал-демократической рабочей партии. Я знал также, что за активное участие в организации вооруженного восстания против царизма в Севастополе в 1906 году Владимир Александрович был приговорен к смертной казни, замененной впоследствии двадцатилетней каторгой. С каторги ему удалось бежать за границу. Антонов-Овсеенко был одним из активнейших участников Великой Октябрьской социалистической революции в Петрограде, человеком, который под непосредственным руководством В. И. Ленина разработал план штурма Зимнего дворца, где окопалось Временное правительство, руководил штурмом и арестовал это правительство. И вот теперь Центральный Комитет партии и Советское правительство поручили Антонову-Овсеенко, бывшему командующему красными войсками юга России и — позднее — Украинским фронтом, ответственный пост председателя полномочной комиссии ВЦИК в Тамбовской губернии.
— Разрушить смычку между рабочими и крестьянами, оторвать деревню от советского города — вот чего хотят главари этого мятежа, — говорил нам Владимир Александрович. — Они воспользовались чрезвычайным обстоятельством — тяжелым экономическим положением на местах… Крестьянство сильно страдает, чувствуя близкий призрак голода, ощущая острый недостаток изделий рабочего производства. И надо раскрыть крестьянам глаза на правду, разъяснить им, что именно эсеры, организуя диверсии на железнодорожных путях, ведущих на юго-восток и в Сибирь, затрудняют подвоз хлеба к нашим фабрично-заводским центрам, чтобы остановить промышленные предприятия и тем самым не дать крестьянам товаров первой необходимости… Наш лозунг — неразрывный союз рабочих и крестьян. Призывайте крестьян как можно больше расширить посевные площади, как можно лучше засеять поля. В этом — выход. Помогите трудовому крестьянству в посевной и в уборке. Порой самая скромная практическая помощь в хозяйственных делах или в бытовом устройстве дает больше любого красноречия. Поймите, что в теперешних условиях вооруженная борьба с врагом — это еще не все. Перед нами тамбовское крестьянство. Середняки. Бедняки. Их необходимо как можно скорее высвободить из хаоса обмана, лжи, эсеровского террора. Необходимо без промедлений наладить порядок в губернии, укрепив Советы на местах, помочь в уборке и в посеве озимых. Делом покажите крестьянам, что такое союз между рабочим классом и крестьянством.
Таковы были задачи, которые партия поставила перед нами, участниками борьбы с антоновщиной.
Мы понимали, что в решении этих задач огромную роль должно было сыграть безупречное поведение наших бойцов и командиров среди местных крестьян. Крестьяне должны были как можно скорее на собственном опыте, собственными глазами убедиться в том, что есть бандиты и есть революционные рабоче-крестьянские войска, подлинно народная армия.
Моя память сохранила несколько эпизодов, на первый взгляд, казалось бы, маловажных, но очень характерных, показательных…
Помню, пришла наша бригада в село Рождественское. На улице я встретил пожилую крестьянку, лет пятидесяти пяти. Мы разговорились с ней. Она была матерью красноармейца, который, по ее словам, служил где-то на Украине.
— Как живете? — спросил я ее. — Обижают вас бандиты?
— Да, голубчик мой, все взяли, все!.. И теленка, и поросенка, и кур… А ведь что с нас взять-то? Век мы безлошадными были…
— А как банда называлась, кто вожак, не помните?
— Не знаю, право, не знаю… Нам ведь об этом не говорят. Стали у меня выпытывать: где твой сын, мы, дескать, ему напишем, и он вернется к тебе. А не скажешь — угоним тебя с собой, а избу сожжем… А я и впрямь не знаю, где сейчас мой сыночек, в какой губернии, два года уже не единой весточки нет. Уж я и не знаю, жив ли он…
Крестьянка пригласила меня в свою избенку. Одна половина ворот во двор висела на нижней петле, Другая валялась на земле. Бедность глядела на меня изо всех углов. В соломенной крыше зияла большая дыра. На улицу уныло смотрели три подслеповатых оконца с разбитыми стеклами. Кровати не было. Рваное ватное одеяло и еще какие-то лохмотья валялись на широкой крышке старого сундука…
— Дайте топор, — попросил я, — наши бойцы навесят вам ворота.
Крестьянка сначала недоуменно посмотрела на меня, а затем пошла и принесла топор со старым, искрошенным топорищем. Работать им было нельзя. Два наших кавалериста быстро насадили топор на новое топорище и починили ворота.
Я заглянул в огород, обнесенный невысоким плетнем… Хилая ботва картошки прежде времени безжизненно поникла под палящими солнечными лучами. Из пересохшей земли едва выступали хвостики морковной ботвы.
— Как с хлебом-то у вас? — спросил я хозяйку.
— Вот отведайте, если хотите…
И она вынесла из избы ломоть «хлеба» — липкого, с зеленоватым оттенком. Его с трудом можно было разрезать ножом. Крестьяне просушивали лебеду и растирали ее в ступе, добавляя горсть муки. Так получалась зеленоватая «мука», которая и спасала их.
А из соседнего двора доносился частый стук сапожного молотка. Там котовцы тоже время даром не теряли. Пожилая крестьянка-беднячка достала из сундука несколько рваных опорок и попросила бойцов:
— Может, почините, родименькие, а то хоть босой в холодную пору ходи…
Наши шорники принесли обрезки кожи для седел и тут же стали чинить крестьянскую обувь.
В этом же селе антоновцы перед самым нашим приходом насильно забрали всех лошадей, годных для кавалерийских рейдов. Но удрать далеко они не успели. Котовцы настигли их, дали бой и отобрали крестьянских коней. Этот табун мы пригнали в центр села и вернули лошадей их владельцам. Надо ли описывать, какой радостью и благодарностью светились лица мужиков, когда они повели лошадей к своим избам!
Такие сцены можно было наблюдать в каждой деревне, на каждом привале. Как писали в то время газеты, «правая рука красноармейцев стальным, карающим кулаком обрушивалась на голову врагов революции, левая помогала крестьянству восстанавливать хозяйство». Починка лопаты или топора, рубка дров, ремонт сарая или телеги, помощь в уборке урожая и в уходе за скотом — все это нередко действовало на крестьян сильнее любых речей. Молва о поведении красных кавалеристов опережала даже самых быстроногих коней. И настроение крестьянской массы стало заметно меняться. Обманутые стали отворачиваться от антоновцев, запуганные уже не страшились «большевистских извергов», о которых им на сходках все уши прокричали эсеровские болтуны.
Мы разъясняли крестьянам, что антоновцы разрушают железнодорожные пути и для того, чтобы сорвать подвоз хлеба к крупным городам и промышленным центрам и тем самым сорвать выпуск изделий, столь необходимых крестьянству, и для того, чтобы отрезать деревню от города, лишить крестьянина пролетарской помощи, сельскохозяйственных орудий, ситца, спичек, керосина, соли. Антоновцы быстро теряли почву под ногами. Конным и пешим бандам приходилось все туже и туже.
Помню выступление одного крестьянина на деревенской сходке, созванной сразу после нашего прихода.
— Большевики землю нам дали, — говорил он. — А что дали антоновские «партизаны»? Смерть да разорение! Голоду они помогают! Сеять запрещают, грозят расстрелять… А большевики пекутся о нашем брате — мужике. Вот, говорят. Ленин продразверстку отменил, продналог ввел. А что такое продналог? Я так понимаю: что после уплаты налога — все наше, мужицкое. Распоряжайся как хочешь. Верно?
— Эдак мы понимаем! — послышались голоса из толпы. — Пусть красноармейцы нам сами расскажут! Пусть говорят!..
Но в одной из деревень произошел случай, который мог серьезно испортить наши взаимоотношения с крестьянами.
Было это 2 июня 1921 года в небольшой деревне с красивым, каким-то песенным названием Сестренки, расположенной неподалеку от села Бакуры в пределах Саратовской губернии.
Встретили там нашу бригаду радушно, гостеприимно. И стар и млад — все вышли на улицу. Всюду светились приветливые улыбки. Женщины выносили молоко и простоквашу в крынках и кувшинах, угощали бойцов кусками хлеба, поили холодным квасом. Тащили ведра с водой, чтобы напоить коней.
