Канта Ибрагимов - Прошедшие войны
Вначале старику было легко идти по твердому, замерзшему насту, потом вдруг незаметно ледяная корка растворилась и ноги стали вязнуть в черной жиже. «Лучше конечно морозной зимой или цветущим летом, чем в эту грязь» — подумал Арачаев, и следом неожиданно в голову полезла другая мысль: «Видимо без этой чехарды, грязи и сырости невозможен переход из одного состояния в другое. Очевидно, что так и в природе и в обществе. Значит надо этот период переждать, перетерпеть, пересилить, а кто выживет, и главное стойко вынесет эти все временные трудности, тот безусловно сможет вкусить радость свободы, счастья и благополучия». Чуть погодя в голову полезла другая невеселая мысль: «Я то свое отжил, лишь бы молодым жилось лучше, и главное свободнее…»
Несмотря на свой солидный возраст Арачаев еще бойко двигался, а посох носил с собой больше как старческий атрибут, чем необходимость. Вдруг он услышал голос Гойсума.
— Цанка, Цанка. Где ты? — кричал охрипшим баском Дациев. Старик как раз развязывал в чужом сарае брошенную хозяевами корову.
— Что случилось? — встревоженно ответил он, выбегая наружу.
Перед ним появился задыханный от спешки, бледный Гойсум. Его лицо еще больше исказилось.
— Цанка, — скороговоркой вымолвил он, — там, под обломками дома, Дакожа лежит, мертвая.
— Какая Дакожа? — приглушенным голосом спросил Цанка. — Вдова Сугаила. Она ведь в последнее время одна жила. Ее дети давно уехали, оставили старуху одну.
Через несколько минут они были около развалин дома Сугаила. Видимо женщина пыталась выскочить наружу, но смерть ее настигла на пороге. Гойсум боязливо отворачивался, брезговал притронуться к трупу.
— Хватит кривляться, — прикрикнул на него старик, — надо перенести ее в соседний дом, чтобы омыть и сохранить от зверья.
— А кто будет мыть ее? — удивился Гойсум.
— Я и ты, — спокойно ответил Цанка, и чуть погодя добавил, — хотя убитые в войну не омываются, их смерть и так священна, мы с тобой чуть-чуть приведем ее в порядок, по возможности.
Гойсум понял, что ему не отвертеться, он с отвращением зажмурил глаза, как пушинку приподнял труп иссохшей, старой женщины и торопливо понес в соседний дом. Цанка бежал следом и создавал видимость, что пытается помочь.
— Так, Гойсум, — говорил далее бодро Арачаев, — тебя сам Бог мне в помощники оставил.
После этих слов, от природы ленивый Дациев, недовольно сморщился, даже отвернулся.
— Ты, Гойсум, — настоящий джигит, — продолжал в том же тоне старик, — твои труды не пропадут даром. Вот женю я тебя на красавице Мусилпат и появится у вас куча детей, вот тогда вспомнишь меня.
Лицо Дациева расплылось в наивной улыбке. Он вновь всем своим видом изъявлял готовность к любым командам старика.
— Теперь Гойсум, — продолжал повеливать Арачаев, — ты пойди на родник и принеси флягу воды, а я из дому принесу марлю, белую бязь и одеколон для омыновения… Для себя хранил, теперь придется поделиться.
Минут через двадцать, когда Арачаев, стоя на коленях, лазил в потаенных секретах своего большого, старого, деревянного сундука, в дом вбежал Гойсум. Он был без головного убора, его стеганка раскрылась настежь. На его лысине и искривленном лице ломился густой пот, глаза в ужасе широко раскрылись.
— Цанка, Цанка! — крикнул он, — Беда! Это конец! Вчерашняя, страшная бомба попала прямо в исток родника. Там огромная яма. Все исковеркано, а воды нет, и будто никогда не бывало. Все пересохло. Попали прямо в сердце. Били наверняка гады.
— Что ты несешь? — повернув голову, возмутился старик, — ты о чем говоришь? Разве может наш родник пересохнуть? Замолчи! — крикнул он визгливым голосом, — это неправда! — вскочил он на ноги.
— Правда, правда Цанка! Побежали! Пошли посмотрим… Может я с ума сошел или ослеп? — кричал в ответ Гойсум.
— Ты давно с ума сошел, ты дурак, и шутки у тебя дурацкие, — злобно рявкнул старик. Его голос на последнем слове оборвался, он стал истерично кашлять, больше не говоря нислова он бросился к выходу, отталкивая с пути Дациева.
Оба побежали к роднику. Через несколько шагов Гойсум обогнал старика. Цанка вначале бежал, потом стал торопливо идти все больше и больше задыхаясь. Наконец он остановился, снял и протер толстые очки и долго смотрел вверх, все больше и больше сгибаясь. Огромного каменного валуна, из под которого веками крокочущим фонтаном выбрасывалась целебная, вкусная вода, не было. На этом месте зияла огромная, почерневшая от гари воронка.
Цанка медленно, тяжело дыша, дошел до родника, спустился по скользкой тропинке в пересохшее русло, упал на колени, сгорбился в горе. Только одна, скупая слеза появилась в уголке его глаза. Он весь задрожал, истошно зарыдал.
— Гады! — судорожно вдыхая воздух, тихо всхлипывал он, — всю жизнь надо мной измывались, а теперь, под самый конец, прямо в душу попали, хребет переломили… О, всевышний! Больше ни о чем не прошу, ничего не надо, только верни родник, верни жизнь в наши горы, дай мне еще один раз вдоволь испить родной водицы, дай еще раз услышать и увидеть, как течет живительная влага. Не дай пересохнуть нашим горам, исчезнуть нашему народу… Сколько счастья и горя я испытал на этом месте, возле этого родника… Помоги мне Боже! Спаси наш родник! Любую жертву отдам. Только верни жизнь в наши края. Я, очень тебя прошу!
Рыдания старика стали все глуше и глуше, и, наконец, совсем умолкли. Он бессильно сомкнул глаза и в его памяти отчетливо, быстро пронеслись сцены прошедшей молодости… А было что вспомнить… И странным образом, вся молодость была связана именно с этим местом, с этим родником… Какие прошли времена!
* * *Всю свою жизнь Арачаев Цанка говорил, что в истории Чечни последних двух веков только семь лет с 1918 по 1924 годы были мирными и люди вели безмятежно-счастливое существование. Было время полной идиллии. Может быть это объяснялось тем, что в то время Цанка был юн и молод, что детство всегда беззаботно и ветрено. Однако он говорил, что это связано только с тем, что раздираемая внутренними противоречиями Россия полностью утратила свой контроль и надзор над горцами.
Последний оплот империи на Северном Кавказе — высокогорная крепость Ведено — была брошена на произвол судьбы еще в начале 1917 года. Губернатор округа под покровом ночи, не сказав ни слова гарнизону, в окружении преданных чеченцев вместе с семьей бежал во Владикавказ. Через два дня местные горцы окружили крепость и разнесли ее по кирпичику. Нескольких офицеров, пытавшихся оказать сопротивление, расстреляли, а в основном всех с миром проводили до равнинного села Шали — центра Чечни.
Семь лет вайнахи жили свободно, жили по своим древним законам адата. Именно в этот период полностью нормализовались отношения между горцами и терскими и гребенскими казаками. Лишенные чуждых мировоззрений люди просто занимались хозяйством, вели естественный образ жизни.
Но ветер перемен был не за горами. Шло новое покорение Кавказа. На сей раз все было гораздо продуманнее, изощреннее, коварнее. Большевики шли «другим путем». В воздухе витали сладкие лозунги «О мире» и «О земле». Мира хотели все, ну а землю хотели те, у кого ее никогда не было.
У горцев генетически обостренное отношение к земле. Живя в тяжелых, горных условиях, постоянно ведя изнурительные войны за свой клочок земли, в прямом и переносном смысле обливая ее потом и кровью, зная, что другой земли нет и нигде не будет, — чеченцы трепетно берегут свой надел. И при этом знают, что никогда нельзя зариться на соседский участок земли. Это закон. Однако большевики знали, что земля не может быть поделена поровну и что кто-то все равно в душе мечтает завладеть куском соседа, тем более что это было бы, по их мнению, справедливо. Играя на этих потаенных чувствах человеческих душ, спекулируя этим, большевики разводили хаос в обществе, путали людей, чинили беспорядки.
Вместе с тем были и такие, у кого не было надела земли. Это в основном были люди, которые не работали и не хотели работать. В каждом селе были и пришлые с других мест, не имеющие свою тейповую родословную, выгнанные из родных мест кровной местью, воровством, развратом или другим злодеянием. У чеченцев таких людей называют общим, очень емким, словом «къоталгин хъумш» — в дословном переводе это незаконнорожденный, но в более широком смысле это люди, не благословенные Богом, и все их деяния в жизни будут бесчеловечны.
Таких людей в целом мало. Но они есть незримые в каждом обществе, в каждом селе. Именно такие люди создали новую религию без Бога — коммунизм, и опираясь на таких людей, расширяли горизонты Советской Империи. Именно в том месте земли, где было наибольшее количество этих «къоталгин хъумш», стало возможным появление Советской власти.
Миссионеры Советской России быстро находили своих людей, которые праздно шатаются в нищете, людей, которые мечтают о переменах, о переделе не только земли, собственности, денег, но даже судьбы. Без труда находя таких людей в обществе, опираясь на них, организовывая и направляя в нужном направлении, — Советы тихо-тихо продвигались с Севера на Юг, в высокие, в доверчивые горы Чечни. Тот, кто был никем и даже ничем, и знал об этом сам, и об этом знали все, — стал всем. Стал властью, хозяином, судьбоносцем.
