Поль Сидиропуло - Костры на башнях
Некоторое время они молчали, Эбнер перестал поддерживать разговор, утомленный жарой и агрессивной болтовней проводника. Умолк и Татарханов, точно выговорился до конца.
Перед последним подъемом отряд сделал небольшой привал. Вильгельм Эбнер посмотрел вниз: за скалой виднелся серпантин горной реки — в зеленой густоте вилась голубая лента «Разделаемся с туземцами, — планировал он, — отправимся купаться». Рубашка под мышками и на спине была мокрой.
Нужно было поднимать солдат; сделал он это через силу — жара утомила вконец.
За очередным поворотом горной дороги открылось небольшое село. Возле побеленных домиков — сады, огороды с созревшими овощами. Солдаты, приготовились поживиться. Но Эбнер сначала не позволил им забираться в крестьянские наделы, вспомнив вдруг, как болезненно воспринимал его отец, когда внуки устремлялись в огород: он готов был огреть их увесистой палкой только за один нечаянно раздавленный помидор. Однако тут же Вильгельм пришел к выводу, что это отнюдь не отцовское добро. Да и нужно ли сдерживать жеребячью прыть лихих вояк, которым еще на родине внушали, что там, в России, им будет дозволено все?! И офицер махнул им рукой, точно посылая в атаку. Солдаты ринулись по огородам.
А на жителей горного села он наложил контрибуцию. К офицеру подошел старик, которого уполномочили крестьяне, и сказал, что и за десяток-другой лет им, горцам, всем селом ни за что не собрать такой суммы — сто пятьдесят тысяч рублей, а именно столько потребовал Эбнер от крестьян.
— Мы — бедные люди, таких денег сроду не видели, — пытался разжалобить немца старик. Он с надеждой смотрел на переводчика, чтобы тот все объяснил офицеру.
Но Амирхан брезгливо щурился и вытирал потевшие виски.
Командир отряда обошел старика, осмотрел его со всех сторон и остановил строгий, колючий взгляд на заросшей редкими седыми волосами шее, надломленной, как поникший осенний подсолнух.
— Яволь, — кивнул Эбнер. — Платить не хотите? А красных голодранцев поддерживаете! Для них у вас есть все!
Офицер говорил по-немецки, старик, естественно, не понимал, что от него хотят, и двигал пепельными веками с тревожным недоумением. Татарханов же намеренно, чтобы нагнать на горца еще больше страха, не торопился переводить.
Эбнер исподлобья взглянул на Татарханова.
— Скажите пустоголовому туземцу, что мы поднялись на такую высоту не просто так. — Жара лишила его бодрости и выдержки, он ронял слова с утомленной вялостью, — Экзотика, зелень и снежные горы… Ну, чего же молчите! Скажите — мы солдаты. И требуем контрибуцию. На милосердие пусть не рассчитывает. Никого не пощадим..
— Ты слышал, что он сказал? Давай контрибуцию, скупердяй. Ты — козел, понимаешь? — говорил Амирхан с нервной поспешностью. — Ты козел, который ведет стадо баранов в пропасть. Не вороти и не криви морду — я еще не все тебе сказал. В твоей высушенной голове, как в гнилом орехе, ни одной извилины. Пожалей односельчан, тебе-то терять нечего.
— Я узнал тебя, — вместо покорного согласия ответил старик насмешливо. — Ты сын Татарханова.
— Было бы смешно, если бы ты не узнал своего хозяина! — рявкнул Амирхан. — Награбленным, как видишь, попользуешься недолго. И от меня еще достанется, я уж не поскуплюсь. Вы мне за все ответите.
— То-то ты стараешься, — слегка отстранился старик, как бы заранее приготовился увернуться от удара, который должен был последовать вслед за этими словами. — Только зря. И немцы не помогут. Как пришли, так и унесут ноги, если смогут.
— Что он болтает? — нетерпеливо потребовал перевода Эбнер.
— Я его предупреждал, — отозвался Амирхан. — А он все бубнит, что нет денег. Таких надо убивать как бешеных собак.
Он не стал дожидаться, что по этому поводу скажет командир отряда, от себя лично решил заявить:
— Никто из вас не унесет отсюда ноги. А лично тебя, осел упрямый, я повешу в центре села.
— Грозился и управляющий твоего отца, — в меру хладнокровно ответил старик. — А вышло совсем по-другому.
— Ты еще смеешь рот открывать?!
Татарханов бросился к старому крестьянину и ударил его по обнаженной голове рукояткой револьвера; старик прижался спиной к невысокому частоколу, у которого они стояли, и тихо стал сползать на землю.
Эбнер покосился на залитое кровью лицо крестьянина, а затем перевел взгляд на Амирхана, бледного, напуганного тем, что свершил. «Дикий народ», — подумал Вильгельм с опаской.
— Солдаты, — обратился он к ожидающим действий воякам, — жара становится невыносимой. Здесь нам делать нечего. Но вам нужны небольшие радости. Да. Я это помню…
Эбнер смотрел в сторону домов, расположенных один от другого на небольшом расстоянии и утопающих в густой зелени фруктовых деревьев. Он медлил, словно раздумывал: отдавать ли это последнее распоряжение либо воздержаться? Из некоторых домов вышли женщины и дети и тревожно смотрели на незваных гостей. Нет, не они удерживали его, не на них продолжал он неотрывно смотреть, а на потяжелевшие от плодов ветви; его поражало разнообразие фруктовых деревьев, обилие плодов — ветки гнулись под их тяжестью.
— Осмотрите дома. — На худом, прихваченном загаром лице Эбнера натянулась порозовевшая кожа, заходили на скулах желваки. — Берите все. И скот. Остальное сжечь.
— Постойте! Вы что?! — воспротивился Татарханов. — А мои дома? Мое предприятие…
Эбнер бросил с отвращением:
— Яволь! Идите с ними!
Амирхан сделал шаг и остановился в нерешительности.
В это время из-за огромной скалы на краю села раздались выстрелы. Пронзительно взвыли пули, унося в голубую высь протяжные звуки. Это вступила в дело группа, которую вел Тимофеев.
Одна из красноармейских пуль просвистела над головой Амирхана и, точно саблей, срезала ветку с тяжелыми подрумяненными грушами. Татарханов бросился в сторону теснины, которая начиналась в нескольких метрах от него. Сделав шаг-другой, остановился: куда это он бежит очертя голову? На глазах у немцев труса празднует!
С вершины скалы, чем-то похожей на сторожевую башню, поднялся в синее небо столб черного дыма.
— Господин офицер, смотрите, мы окружены! Костры горят! Костры! Это сигнал! — испуганно предупреждал Татарханов.
Эбнер не обращал на него внимания, он с небольшой группой солдат уже укрылся во дворе крайнего к теснине дома.
— Дикий народ! — ругался офицер обозленно и неожиданно сообразил: — Гоните всех на улицу! Всех под пули! Под пули!..
Солдаты врывались в дома, выгоняли женщин и детей, Они испуганно сбивались кучками, плакали от ужаса…
— Осторожнее! — предупреждал красноармейцев Тимофеев. Он нервничал: как стрелять по немецким солдатам, если под пулями окажутся женщины и дети. — Обходим село слева.
Бойцы пытались приблизиться к укрывшимся немцам, чтобы стрелять по ним наверняка, но при перебежках опрометчиво открывались и попадали под пули врагов.
Но вскоре вступили в бой бойцы второй группы, которую возглавлял Алексей Соколов. Они стали обходить село с правой стороны.
— Смотрите! Красные окружают! — Татарханов норовил принять участие в бою, но оружие ему не подчинялось — дрожали руки.
— Уходите в сад! — бросил Эбнер сердито, казалось, пытался от него избавиться.
— А вы? — Без немцев Амирхан уходить не хотел. Эбнер не ответил, не до него теперь было: он целился в командира, вырвавшегося вперед. Но то ли разнервничался, то ли и его, офицера, охватила тревога, то ли устала рука, одним словом, никак не мог взять ровную мушку. Наконец выстрелил, и ему показалось, что он попал в цель. Однако командир пошатнулся, как если бы задел кого-то плечом на ходу, и продолжал бежать. Эбнер зло сплюнул под ноги.
Соколов тем временем скрылся с бойцами за валуном. Из глубины сада застрочил пулемет. Полетели в германцев гранаты.
«Чего я медлю?!» Татарханов понял, что тянуть больше не следует, если он не намерен попадаться в плен — итог боя ему был ясен. Он перепрыгнул через невысокий забор и оказался за кустарником. Здесь присел, подождал, пугливо осмотревшись, кинулся убегать задами…
Часть первая
КОСТРЫ НА БАШНЯХ
Глава первая
Шел второй год войны…
Вести с фронта поступали неутешительные. Виктор Соколов отошел от репродуктора, который висел на стене длиннющего застекленного коридора военного госпиталя, находящегося в сосновом бору под Москвой, и, когда окончилась сводка, не спеша направился, чуть прихрамывая, к себе в палату. «Создалась непосредственная угроза прорыва противника в глубь Кавказа…» — повторил он про себя с горечью. Его обогнала медсестра; рядом с ним, крупным молодым мужчиной, девушка казалась маленькой, хрупкой. «Вас вызывает главврач», — сообщила она.
