Поль Сидиропуло - Костры на башнях
И в обращениях Реввоенсовета к бойцам 11-й армии напоминалось:
«Товарищи красноармейцы! Нужна величайшая выдержка, уважение к обычаям, дружественное разъяснение задач Советской власти, помощь в советском строительстве и хозяйстве, в первую очередь в разделе бекских земель между крестьянами. Пусть каждый бедняк-мусульманин видит в вас защитника от посягательств на его землю и фабрики, учителя в организации своей жизни и брата в труде».
И вот теперь, не в силах подчинить непокорные кавказские народы, интервенты бесчинствовали: немецкие летчики разбомбили и сожгли села Душетского района, разрушали древние храмы, взрывали погреба с вековыми коллекциями знаменитых грузинских вин.
Отряду Тимофеева предстояло остановить продвижение немецких оккупантов. Провожая его в путь, Серго Орджоникидзе сказал:
— Интервенты норовят овладеть важной горной дорогой. Чтобы затем направить по ней свои основные войска. Все еще надеются овладеть бакинской нефтью. Не выйдет, иностранные господа! — Худое смуглое лицо Чрезвычайного комиссара Юга было строгим. — Горцы умеют гостеприимно встречать желанных гостей, но бывают беспощадны к недругам.
Сожженное небольшое село в предгорье, встретившееся в сумеречной тиши первого походного дня, произвело на Тимофеева тоскливое, до боли в сердце впечатление. Василий Сергеевич сумрачно смотрел на опаленные, почерневшие от дыма развалины, оставшиеся от разрушенных домов, напоминающие заброшенные надгробия. Вскрикивали, взмахивали черными крыльями вороны, кружась над покинутым жильем. Позже, поутру, встретились крестьяне, оставшиеся без крова; это были в основном женщины, старики, дети.
Соколов разговорился с пожилым крестьянином, несмотря на жару, тот был в белой папахе.
— Это были немцы?
Горец кивнул.
— Что они от вас хотели?
— Золота.
— Золота? — удивился Соколов: оказывается, врагов интересует не только важная горная дорога.
— Кольца, серьги требовали, — пояснил горец. — Откуда они у нас? Не поверили. Угрожали, а когда ничего не добились, село подожгли.
— Грабители! — невольно вырвалось у Тимофеева.
— Самые настоящие. — Горец опустил тяжелый взгляд.
— Возьмите меня с собой. — Перед Соколовым вырос подросток лет двенадцати — четырнадцати, смуглый, с крупными черными глазами, решительный.
Алексей задержал недолгий взгляд на острых плечах парнишки.
— Нет, малыш. — И улыбнулся с нежной печалью, чтобы не обидеть отказом. — Когда вырастешь — другое дело. А пока набирайся сил.
— Если не возьмете, все равно уйду к красноармейцам. — На тонкой цыплячьей шее его вздулись жилы. — Отомщу за маму…
Алексей Соколов покосился на пожилого горца.
— Немцы мать его застрелили, — сказал тот сумрачно, словно и его в том была вина. — Нет у мальчонки теперь никого.
— Мы отомстим, обещаю. — Соколов стиснул зубы, затем мягко спросил: — Как тебя звать, сынок?
— Тариэл, — ответил мальчишка и, немного помедлив, добавил тверже: — Тариэл Хачури.
— Хорошее у тебя имя, — отметил с одобрением Соколов, словно речь шла о достоинствах подростка. — Наверно, читал Руставели?
Тариэл кивнул и снова заговорил о том, что волновало его больше всего:
— Возьмите меня, товарищ комиссар. Очень прошу…
— Нельзя, Тариэл. — Алексей опустил ему на плечо горячую руку, заглянул в черные ожидающие глаза мальчишки. — Расти покуда. А мы отомстим. Клянусь! — заверил решительно. — За всех отомстим, сынок, за весь наш народ.
…Они выставили охранение, осмотрели местность, еще и еще раз обсудили до мелочей задачи разделившегося на две группы отряда. Теперь и им, командиру и комиссару, можно отдохнуть. Тем не менее возвращались к расположившимся вдоль шумливой реки бойцам не спеша, будто решили отказаться от желанной передышки; шли молча, каждый думал о своем.
Первым заговорил Соколов:
— Не дело, Василий, нам тут рассиживаться. Ощущение такое… Надо поднимать людей.
— Что это ты вдруг?
— Говорю тебе — пока мы тут мешкаем, не одно село подпалят.
Нравилась Василию смелая, а подчас колючая прямота друга. Многое он перенял от Алексея: Соколов был не только старше, но и во многих, политических вопросах разбирался глубже. Он и в партию рекомендовал Тимофеева. Коротко и емко сказал на собрании: «Молод, но смел, глубоко предан делу революции».
— Что ж… будем поднимать людей.
Неожиданно справа от них, с высокой отвесной скалы, казавшейся грудью гигантской птицы, посыпались вниз с шумливой прытью камни. Тимофеев мгновенно выхватил из кобуры револьвер.
Из-за скалы показалось улыбающееся лицо парнишки.
— Тариэл? — удивился Соколов.
— Я подумал, может быть, вы дорогу не знаете. — Он указал рукой куда-то вдаль, где узкой полоской виднелась расселина: — Подводы там не пройдут. Я осмотрел кругом. А немцы прошли вон там, через теснину.
Тимофеев и Соколов переглянулись.
— Вот, смотрите, — Тариэл стал спускаться к ним, — консервы. Банка валялась наверху, вон за той скалой. Я видел, как немцы разрезали банку широким ножом. — Он говорил подробно и обстоятельно, чем удивил Тимофеева и Соколова.
— Да ты, выходит, следопыт! — похвалил Василий. — И как это тебе удалось пройти мимо нас незамеченным?
— А я вас видел, — пожал Тариэл острыми плечами.
2Отряд Вильгельма Эбнера, поджарого, остролицего и мрачного на вид офицера, состоял из отборных, крупных немецких солдат. Не одну версту прошагали они по нелегким горным тропам с той поры, как высадились в потийском порту. И хотя жара утомила и идти становилось все трудней, жаждавшие расправиться с горцами вояки не теряли уверенности в том, что скоро наступит их походам конец и они отправятся на родину с богатыми трофеями.
Проводником своим Вильгельм Эбнер был доволен вполне. Амирхан Татарханов, так звали молодого мужчину, высокого, смуглого, с черными выпуклыми глазами, знал хорошо не только местность, но и владел несколькими кавказскими языками, свободно переводил с осетинского, кабардинского, ингушского, сванского, грузинского. Он отлично владел и немецким.
— Интересно, очень интересно! — поражался Эбнер. — Вы — настоящий полиглот.
— Учился в Германии, не где-нибудь, — с гордостью признался Татарханов. — А там, у вас, могут учить и языку, и как надо жить в этом суматошном мире. Германия есть Германия!
— Очень приятно слышать. — Эбнер был доволен таким признанием. — Мы, немцы, приучены к аккуратности. Для нас порядок — превыше всего.
— Мне повезло, — с преданностью заверял Амирхан. — У вас, у немцев, я многому научился. Занимался коммерцией.
— И конечно, много ездили, любили путешествовать? — допытывался Эбнер. — Так хорошо знаете местность.
— У моего отца и здесь были поместья. И дома, и предприятия, и земли, — делился Амирхан, словно рассчитывал на то, что ему все это однажды вернут немцы. — Он был очень богатым человеком. Богаче его на Северном Кавказе никого не было! Когда произносили его фамилию, поджилки у всех тряслись. Уважали его.
— Интересно, очень интересно! — воскликнул Эбнер. — Теперь я понимаю: вам есть за что бороться, господин Татарханов. Мы с вами крепко связаны и обязательно своего добьемся.
— Жизни не пожалею для этого!
— Надо отторгнуть от России Кавказ. Горцы должны создать свое государство. А мы им поможем.
— Я знаю горцев, — обронил Амирхан зло. — С ними нужно решительнее. Поверьте. Тех, кто окажет сопротивление, нужно уничтожать.
Смуглое красивое лицо Амирхана Татарханова стало при этом свирепым и багровым, как дубовый лист поздней осенью; темные, большие глаза, как у оленя, светились диким огнем.
«Бешеные люди, — решил Вильгельм и отвел взгляд. — Они могут легко утопить друг друга в крови. Чего же проще натравить их…»
— Отец мой здесь построил небольшое предприятие, — снова заговорил Татарханов. — В этих местах он нашел красивый темно-зеленый гранит. Памятники из него — что надо. Дело, сами понимаете, прибыльное. Богатый человек или бедный, а надгробный камень усопшему обязательно поставят. Так принято. Знаете, что сделали с нашим управляющим голодранцы? Убили его. Убили как собаку, на пороге дома. Туземцы, говорю вам. С ними нужно — во как! — Он показал крепко сжатый кулак.
Амирхан Татарханов ненавидел свою нацию и в душе не считал себя осетином. Он твердо верил в то, что предки его принадлежали к воинственным татарам, а род был в недалеком прошлом ханским. Отсюда и непохожая на другие фамилия — Татархановы, то есть татарские ханы. В близком кругу, среди родственников, да и там, за границей, Амирхан насмешливо называл осетин «осколками скифов, которых едва коснулась цивилизация». Он ненавидел своих соотечественников еще и за то, что они, по его глубокому убеждению, ничего путного так и не сделали ни в культурном, ни в экономическом отношении; никогда не имели своего суверенного государства, довольствовались в жизни самым малым, незначительным. Осели на Кавказе и, как орлы, поселились в горах, под облаками.
