Игорь Моисеенко - Сектор обстрела
Ветлин, не привыкший к таким перепалкам, явно устал:
— Хрена вам! Без приказа не отдам!
Уже с явным раздражением Можаев толкнул по столу в направлении Ветлина листок не лучшего качества бумаги. Луговой едва успел поймать его на краю столешницы. Прапорщик, уже все понял, но по тексту приказа глазами пробежал.
Таким Ветлина еще никто не видел. С нескрываемой яростью он скомкал лист и размахнулся им в Можаева. Но все же разум взял верх, он бросил приказ об пол. Дверь за Ветлиным с грохотом захлопнулась.
— Ни чё себе, лабух наш разошелся… — успел заметить Можаев.
Дверь снова распахнулась.
— Вы еще… Еще в Киевской Руси знали — юродивых и поэтов трогать нельзя. За них наказывают. Вы все еще вспомните меня. Один мудрый человек сказал как-то: мы платим за каждый шаг по этой планете. Только это вы по земле ходите, а они, юродивые, под звездами… И вы… за этого парня, все вы, еще заплатите. За то, что по земле его ходить заставили.
На этот раз Ветлин оставил дверь распахнутой настежь…
…С последним аккордом Белоград еще раз провел ладонью по уже умолкшим струнам и, с явным сожалением, будто прощаясь, положил гитару на прежнее место. Дека отозвалась глухим стоном. Дан, словно и не видел никого, направился в подсобку.
Командиры до сих пор не решались отдать подразделениям команду на движение. Бойцы, словно околдованные музыкой, так и стояли колоннами. Гитарист, похоже, был единственным, кто решился на движение. Он догнал Белограда уже у самой двери. Потом, в Союзе, гитарист еще долго будет рассказывать своим друзьям и коллегам, как задрожало плечо того парня, когда он коснулся его ладонью. Столько боли в глазах он больше никогда и ни у кого не видел. И в них не было ни одной слезинки. Он не ожидал, что вызовет у парня такую боль, но растерялся только на мгновение:
— Держи… Это твой инструмент…
Глава вторая
Им ничего не оставалось, кроме как обойти и эту машину. Они уже пытались обойти посты. Но "шурави"* (*советские) расставили их с интервалом в пару километров. Похоже, что они ждали колонну. Это был уже третий. И с каждого из них явно отчетливо просматривалась река. Нужно быть совсем умом обделенным, чтобы высовываться к ним под стволы. Аскеры могли подстрелить, как лисицу, просто от скуки, для развлечения. Это в городе он мог свободно разгуливать по улицам с автоматом на плече. А здесь… Аскеры могли подстрелить, как лисицу. И это в лучшем случае. Тем более, что, похоже, что они ждали колонну. Она могла появиться в любую минуту. И на дорогу не выйдешь. Обычно «шурави» выставляли охранение с обеих сторон дороги. Наверняка и сейчас за дорогой стоит другая БМП. Ничего не оставалось — только обойти и эту машину. Как на беду, на всю округу было только несколько полуразрушенных дувалов в сотне-другой метров от дороги. А дальше, за нею, во все стороны — только пустыня да горы.
Похоже, этот кишлак взорвали той зимой, когда «шурави» еще только шли к местам дислокации. Когда он только появился на горизонте, Равиль задался вопросом: "Сколько вас теперь таких по всему Афганистану? Тысячи?". До него они добрались незамеченными. Равиль поднес к глазам бинокль.
Машина стояла у самого берега, рядом с седой как локон Искандера чинарой. "И такой же древней, похоже", — отметил про себя Равиль. В тени ее ветвей, спиной к Равилю сидел за столом шурави. Похоже, он чистил свое оружие. По столу были разбросаны запчасти от винтовки. Среди них Равиль нашел снайперскую трубу. До боли в зубах заныло. О таком оружии он только мечтал. Ненавистный ППШ* *(пистолет-пулемет Шпагина), который он повсюду таскал с собой уже третий месяц, нельзя было назвать достойным воина оружием. Дальше трехсот метров цель для него была недосягаема. Да и патроны к нему попробуй, поищи. Можно было бы, и попытаться завладеть этой винтовкой, но…
На башне машины сидел Воин. Равиль умел «видеть» человека с первого взгляда. Тем более противника. Это было первое, чему научил его Шалашах — видеть людей. Не смотреть на оболочку человека, а созерцать, видеть его чувства и эмоции. А при необходимости и мысли. И сейчас он безошибочно определил — на башне сидел Воин. Сидел, перебирал пальцами струны гитары и наблюдал за окрестностями. Только Воин умел делать столько дел одновременно.
В бинокль было отчетливо видно покрытое густым загаром скуластое лицо парня. Под звуки музыки оно будто просияло. Стало заметно, что сквозь сталистую голубизну глаз в унисон гитаре непроизвольно всплывает неизъяснимая тоска. Чувствовалось, что вместе с песчаным пейзажем, перед внутренним зрением солдата плескались в широком раздолье берегов серебристо-небесные волны не Кабула; может, Днепра или Волги.
Только Воин умел делать столько дел одновременно. Равиль понял — Воин «услышал», что за ним наблюдают. Медленно, как можно естественнее, явно, чтобы противник не почувствовал, что его уже «услышали», солдат начал поворачивать голову в сторону дувалов. От Равиля не ускользнуло, что левая рука Воина на мгновение дрогнула, задержалась на грифе гитары и едва не потянулась к автомату.
Равиль нырнул под стену и прижал к полу голову брата, хотя в том и не было необходимости. Пролом в стене, через который Равиль наблюдал за постом, и без того оставлял достаточно возможностей, чтобы скрыться от взгляда Воина. Но тот явно почувствовал присутствие противника.
Равиля обдало жаром: "Не хватало еще, чтобы дувалы прочесали…"
Белограду казалось, что он уже часа полтора на башне торчал. Если бы не «Фендер», он бы и сам спать завалился. Тем более, что ротный с замполитом на девятую машину «укатили». Но "Родины сыны" уже почти год не давало Богдану покоя. Что помешало взводному закончить его, оставалось только догадываться. Может, точно так же душа замолчала на полстроки, а может, и на ту операцию пора было уходить. Но закончить его Стовба не успел. Теперь, оборванное на полстроки стихотворение, корявым почерком нацарапанное в блокноте с надписью «Аист», не давало Дану покоя. И сейчас, как ему казалось, уже часа полтора, он пытался "попасть в строчку". Но как он не старался, получалось корявенько. Больше всего огорчало, что не удавалось поймать стиль взводного. Даже рифма и размер укладывались, но стиль… У Аиста стиль был неподражаемый, с особой образностью, с присущим только ему «почерком» и характерной лексикой, которой нужно было еще учиться. Но Богдан верил, что если настроиться на нужную волну и почувствовать настроения автора, нужные слова сами придут. Только для этого ему требовалось вспоминать Стовбу. И каждый раз, когда он пытался это сделать, в памяти, вместо образа взводного, всплывал тот бой. Тогда: снова ныла простреленная грудь, снова он задыхался под багровым небом и видел в нем черную птицу. А в ушах, вместо нужных слов, звенело: "Уносите его!.." Тогда он переключался на другую тему.
А отделение, после ночного бдения, отсыпалось. Старостенок дрых в десанте, Мамедов в своей дыре — на месте механика-водителя, а Халилов — старший стрелок отделения, устроился в тени БМПэшки, прямо возле гусянки. Только Маслевич не заслужил. Мамай наковырял песок в стволе его винтовки. Теперь, после десятка подзатыльников, солобон глотал сопли и маялся чисткой оружия.
Несмотря на настроение, движение справа не ускользнуло от внимания Белограда. Сперва, оно его насторожило. Но краем глаза Богдан заметил: со стороны заброшенных дувалов на песчаную гряду выполз гигантский варан. Пару раз за службу Дан эту хвостатую тварюгу уже видел. Ничего, кроме детского любопытства, у него не возникало. И сейчас он почувствовал себя как ребенок в зоопарке. В который раз он пожалел, что у него не было фотоаппарата. Кадр получился бы замечательный. Он даже представил, как хвастал бы этим снимком перед брательником. Сашка известный любитель экзотики. Уже и вырос, как бы. А все равно, до сих пор у него дома зверинец: от попугая, до собаки. Как-то Дан в шутку даже зоофилом его обозвал. Осторожно, дыбы не спугнуть ящерицу, он попытался повернуться, чтобы хоть рассмотреть варана.
Равиль не знал, что делать. И выглянуть он опасался. Воин явно почувствовал их присутствие. Сейчас шурави могли уже готовиться к прочесыванию дувалов. Тогда заброшенный кишлак, в котором они нашли укрытие, превратился бы в капкан. Следовало уходить немедленно. Шурави, наверняка, прочешут…
Но с поста донеслось:
— Твою маму нехай… Мася!.. Мася, мать твою!
Извиваясь всем телом, варан сорвался с места и в мгновение ока исчез из поля зрения. Белоград испытал легкое разочарование: "Чё ж ты орешь как резаный?.."
Из правого десанта, кроя Маслевича трехэтажными матами, выбирался на свет Божий разъяренный Старостенок.
— Мася, бл…!
Маслевич еще не понял, что произошло:
— Я…аа…
— Ко мне, тварь! Долго я гавкать буду? — не унимался Старостенок.
