Пётр Поплавский - Под кодовым названием "Эдельвейс"
В этой неразберихе, охваченный безумным ужасом, заключенный Дауров бежал куда глаза глядят.^ Сначала он и сам не понимал, где очутился, в какой местности. Проблуждал всю ночь по степи. Только под утро набрел на какое‑то болото со спасительным камышом и утятами, которые только еще учились махать крылышками. В том болоте Дауров не брезговал даже лягушками…
И какова же благодарность за житейские муки? Уголовник Доманов пошел в гору: вовремя «подыграл» в спланированном Оберлендером спектакле при встрече Шкуро. Ныне он с высокими полномочиями абверовского сотрудника из «казачьего стана» гоняет на машине от Ростова до Запорожья, вербуя «добровольцев». А он, Дауров, до сих пор плесневеет в безвестности, «управляя» в жалком городишке, из которого больше половины жителей ушло вместе с красными…
Не иначе как для сбережения душевного равновесия господин бургомистр без всякой связи с предыдущим разговором угрюмо высказал секретарше свою мечту и свою надежду:
— Немцы обещали мне высокий пост во Владикавказе[1]. Там я вас озолочу…
— И долго ожидать этой волнующей сцены? — холодно спросила Кристина.
— Заверяю — не очень.
— Никогда не верила доморощенным вещунам…
— А я не гадаю — я знаю. Только подумать: потери у красных огромны, танков нет, боеприпасов — тоже. Германцу нужна нефть Грозного и Баку. Значит, они будут бить в одну точку — на Владикавказ, чтобы добраться до нефти.
— О, да вы настоящий стратег, господин бургомистр!
— А вы не смейтесь… У русских есть мудрое изречение: смеется тот, кто смеется последним. А я добавлю: веселее всех смеется победитель. И горестнее всех плачет побежденный… А что мы видим из вашего окна с чудесным пейзажем?
По дороге двигались немецкие войска: тринадцатая танковая дивизия генерал — майора Герра и третья танковая дивизия генерал — майора Брайта. Пехота генералов фон Рюкнагеля и фон Клеппа…
— С чудесным пейзажем?.. Вы говорите о виселицах?
— Вы правы, фрейлейн, виселицы надо бы соорудить где‑нибудь подальше. Да я не о них! Я про немцев. Скоро мы будем в столице Осетии. И тогда… А, к черту столицу! Зачем ждать?..
Это совершилось впервые и потому неожиданно, хотя Кристина побаивалась, что когда‑нибудь бургомистр решится. Она противилась изо всех сил, когда побагровевший Лихан схватил ее за руки и потянулся слюнявым ртом к ее губам… Но тут двери распахнулись.
— Кто осмел… — заорал было Лихан и осекся.
В двери, гулко грохоча подкованными сапогами, входили немецкие автоматчики, а с ними сам герр комендант, худой и длинный, словно жердь, гауптман Функель. Он оглядел помещение быстрым, цепким взглядом и подобострастно дал дорогу другому — плотно сбитому, краснощекому штурмбанфюреру СС.
Эсэсовец пренебрежительно оттопырил губы, глядя на взбудораженного бургомистра, который торопливо застегивал воротник рубашки, а ногой заталкивал под стол кубанку, свалившуюся с головы во время атаки на Кристину. Лысоватый череп блестел от пота. Эсэсовец искоса взглянул и на Кристину, лицо которой было красным, и что‑то тихо сказал коменданту.
Гауптман Функель плохо владел русским языком и посему помогал себе твердым, как гвоздь, указательным пальцем, при каждом слове тыча им в грудь бургомистра.
— Герр штурмбанфюрер спрашивает: вы хотель баловаться с девочка, да?
— Ну что вы, господа? — ответил тот, побледнев.
— А что сказать девочка? — обратился комендант к Кристине.
Она пожала плечами и с неприкрытым сарказмом обронила:
— Он изволил читать лекцию на тему «Крафт дурх Фройде»[2].
Лихан Дауров ничего не понял и только верноподданно пожирал немцев глазами. Функель перевел ее ответ. Плотный эсэсовец оценил шутку — осклабился. Комендант хихикнул.
— О, девочка говориль отшень смешно. Гросдойче шютка! — Однако снова насупился, обращаясь к бургомистру: — Гут! Симпатичные и смешные девочка — отшень карашо. Но потшему занимайсь девочка во время слюжба? Варум?
— Недоразумение вышло, господин герр комендант, — лепетал Лихан. — Она не девочка, она моя секретарша. Служба!.. Вспомнил: ее прислал ко мне ваш заместитель — герр Мюллер…
— Мюллер присылайт? Зер гут! Будем проверяйт!.. А теперь слюшай: ми пришьоль работайт! Арбайтен — шнеллер, шнеллер…
— Прошу господ в мой кабинет! — Лихан наконец догадался склониться в низком поклоне.
В кабинете крепыш штурмбанфюрер по — хозяйски уселся в единственное кожаное кресло и о чем‑то быстро заговорил. Гауптман Функель хмурил брови, когда переводил, ибо лишился возможности преодолевать языковые трудности с помощью пальца:
— Господин штурмбанфюрер герр Хейниш ест натшальник СД на наш регион. Он спрашивай: потшему нет порядок? Орднунг ист орднунг![3] Потшему бургомистрат без переводшик? Потшему я вас дольжен переводишь? Потшему никто не научиль себя шпрехен зи дойч?
— Айн момент! — подхватился Лихан и кинулся к дверям, распахнул их и позвал: — Фрейлейи Бергер!
— Фрейлейн? — удивленно поднял брови эсэсовец. — Варум?
— Она фольксдойче, — брякнул Лихан и одернул рубашку.
Кристина Бергер вошла спокойно, уже приведя себя в порядок. Штурмбанфюрер с любопытством глянул на нее, на ее роскошные светлые волосы, старательно уложенные локонами, большие голубые глаза, сочно рдеющие — без краски — губы, на всю ее ладную и гибкую фигуру. Скромный темно — синий костюм в обтяжку с подчеркнуто ровными плечиками и белоснежная блузка еще больше оттеняли яркую красу.
— Вам к лицу был бы черный цвет, — заметил Хейниш.
— Благодарю, господин штурмбанфюрер, если это комплимент, — непринужденно ответила Кристина по-немецки с едва заметным акцентом.
— Да, это комплимент. Но учтите, фрейлейн, мои комплименты имеют чисто практическое значение, — Хейниш явно на что‑то намекал. На что? Неужели на черную эсэсовскую форму? Для скромной девушки это было бы высшим служебным достижением.
— А вы действительно неплохо владеете немецким?
— Это мой родной язык, господин штурмбанфюрер. Кровь и земля родины уверенно и звучно взывают к немцам по всему миру.
— Прекрасно, фрейлейн! Однако — к делу. Спросите‑ка эту грязную свинью…
И фрейлейн Бергер спросила, старательно копируя языковые обороты и металлические интонации штурмбанфюрера:
— Ты, свинья! Этой ночью убиты офицер и двое солдат вермахта. Схвачены ли бандиты? Почему спит полиция?
Дауров только растерянно моргал, глядя на нее, сбитый с толку этим неожиданным превращением. А ведь была тихая да послушная…
— Молчишь, мерзавец? Может, и сам содействуешь бандитам?
— Гут! — оценил Функель. — Классический перевод!
— Ну чего ж ты онемел. Отвечай господам немецким офицерам! — наседала неумолимая Кристина.
— Зеп гут! — цвел Функель.
Лихан Дауров, запинаясь на каждом слове, пролепетал:
— Меры приняты… Бандиты схвачены… Потом сбежали…
— Сбежали?! Самому захотелось на виселицу, Дерьмо?
— Позвольте, я позову моего заместителя, — бормотал вконец обалделый бургомистр. — Тот в курсе… Детально…
Он вылетел из кабинета и уже через минуту возвратился с человеком среднего роста, средних лет, с ничем не приметным лицом и блеклыми глазами.
— Боже мой! — воскликнул штурмбанфюрер, — Это не магистрат, а какая‑то удивительная кунсткамера унтерменшей!
— Вот он! — доложил бургомистр. — Михальский… Он знает!
— Фохусапши, господа! — Михальский приложил к груди правую руку и склонил голову.
— Что он несет? — изумился Функель.
— Это очень специфическое местное приветствие, — пояснила фрейлейн Бергер, — точного перевода не существует.
— А как же его все‑таки понимать?
— Можно как «счастливого прибытия», можно как «добро пожаловать к нам». Зато хорошо известно, что словом «фохусапши» встречают лишь самых сердечных кунаков, друзей… Возможно, этим приветствием Михальский желал подчеркнуть, что он — наш преданнейший друг.
— Понятно, — сказал штурмбанфюрер. — Только не друг, а слуга! И только слуга. Не больше! Пусть лучше доложит, где бандиты, которые убили офицера и двух солдат.
Выслушав перевод, Михальский напрягся.
— Видите ли, господа, — спокойно ответил он, — это не было убийством в прямом смысле слова.
— То есть как? — вскинулся штурмбанфюрер.
— Это кровная месть, — обстоятельно объяснил Михальский. — Тут такой обычай, еще с дедов — прадедов. Особенно если дело касается женщины и чести рода… А двое солдат во главе с офицером подались к сестрам-красавицам Даухановым. Одну из них попытались изнасиловать тут же, на глазах у старика Дауханова. Тот стал защищать ее, и его проткнули штыком. Сестер обесчестили. Они наложили на себя руки — повесились… Их мужья — Тамирбулат и Димитр — отомстили по обычаю: за три жизни — три жизни. Воспользовались кинжалами. Видите ли, господа, эти кинжалы носят тут испокон веков…
