Мирослава Томанова - Серебряная равнина
Рабас пошарил глазами в поисках сигареты. Напрасные надежды! На разбитом блюдце перед Станеком — куча окурков.
— Кончились… — сухо подтвердил молчаливые опасения Рабаса Станек. — Но есть это.
Рабас выхватил сигару:
— Ну что ж, не было бы счастья — несчастье помогло…
Оба закурили. Рабас, с наслаждением затянувшись ароматной сигарой, сказал наконец то, что приберег напоследок:
— Да, еще насчет Панушковой! Говорят, из-за нее среди твоих солдат брожение…
— Никакого брожения, — выпустил струйку дыма Станек. — Всякая полуправда вызывает много шума, но живет недолго. Сейчас уже всем ясно…
— Что твой позывной — «Яна», да? Но, черт возьми, разве не было шума? — Рабас запел:
Полюбив тебя, моя радость,
я брошу под окнами майский цветок,
чтобы знали все солдаты…
— Вот именно, Карел! Чтобы знали! И чтобы помнили! Все!
Убедившись в том, что Рабас и теперь не собирается уходить, Станек вытащил самодельные бумажные шахматы и картонную, от руки расчерченную доску. Рабас, стукнув Станека по правому кулаку, увидел черного слона.
— Первый ход — твой.
Станек двинул королевскую пешку на два поля вперед. Рабас сделал то же самое черными. Он не был уверен в том, что теперь знает об Иржи всю правду. Позывной «Яна» — это почти признание. Но…
— А что по этому поводу скажет Павла? Поговаривают, будто бы между вами все кончено, но я вижу нет…
— Кончено… — Станек с трудом подбирал слова, — но остались мы в хороших отношениях…
Рабас погрузился в шахматную партию, Станек думал о Павле. Вспомнил свой последний взрыв гнева: «Пичкать раненых пилюлями, это в порядке вещей…» — «А что не в порядке?» — «А то, что ты им раздаешь и мое. То, что принадлежит только мне!» — «Я обязана — у них тут никого нет, и им некого позвать, кроме меня». — «А я? Мне ничего не надо?» — «Да, Иржи, конечно, только им нужно больше, чем тебе. Ведь ты жив-здоров…» — «И за это я должен расплачиваться?» — «Но ведь и я тоже расплачиваюсь!» — «Тебя это устраивает! Ты удовлетворена и счастлива тем, что на этой работе все время чувствуешь рядом с собой своего доктора, которого убили под Мадридом…» «Опять ты начинаешь?» — «Лучше сказать — кончаю!» — «И это я от тебя уже много раз…» — «Я всего себя отдаю тебе, а ты, даже будучи со мной, постоянно думаешь только о нем!»
Павла вместе с доктором Краусом добровольно вступила в республиканские отряды Испании и так же добровольно, свято храня память о погибшем там докторе, пришла сюда. Вся ее жизнь теперь регламентирована и обусловлена фронтом. Как и у него, Иржи Станека, у нее свое, отведенное ей место, с бригадой она пойдет до победного конца и иной жизни не мыслит. Он должен понять ее. Широко посаженные глаза засветились. На аптекарских весах можно определить дозу порошка для больного, но чувство к нему?.. Пусть он посчитает, сколько раненых проходит через ее руки, и хотя каждому она отдает только маленькую частичку сердца, все вместе они забирают его порой почти целиком. Понимает ли он это?
«Понимаю! И сожалею, что понял так поздно!» Она ответила тоном сестры милосердия: «Ну, ну! Ты всегда пламя и буря». — «А ты всегда на любую рану — успокаивающий компресс».
Рабас сделал рокировку.
— Скажи, твои слова «мой позывной „Яна“» означают окончательный разрыв с Павлой?
— Для тебя, Карел, мое сердце, что мяч, — уклонился от ответа Станек, — который ты пинаешь по своему усмотрению. — Ему не хотелось вдаваться в объяснения, что между ним и Павлой что-то останется навсегда, ибо то, что разлучило их, вызывало у него одновременно и уважение к ней.
— А не является ли твое заявление об отношении к Панушковой чем-то вроде обязательства?
— Забираю у тебя слона, — отмахивался от настырного Рабаса Станек. — Ты следишь за игрой?
— А ты следишь? — И Рабас снял с доски незащищенного коня белых. — Знаешь, Ирка, на фронте брать на себя обязательства — абсолютная бессмыслица.
Станек усмехнулся:
— Еще бы не знать!
— Вот видишь! Не поспешил ли ты?
Станек никак не мог сосредоточиться на партии. Хмурился, понимая непоследовательность своего поведения, и наконец произнес:
— У меня все-таки есть голова на плечах.
— Шах, — сказал Рабас.
Станек двинул короля меж двух пешек и, не отпуская еще несколько мгновений руку от картонной фигурки, прикинул: если оставить короля в этой западне, то Рабас следующими двумя-тремя ходами… Впрочем, у короля все равно нет другого поля для отступления, а Рабас вряд ли так далеко рассчитает вариант.
Но капитан рассчитал. Он поставил на одну линию с ферзем ладью, защитил ее слоном, взял у Станека пешку, потом ферзя и, объявив ему снова шах, не без ехидства ждал, пока Станек сам не признает, что белому королю мат. Станек сложил картонную доску с фигурками.
Массивное тело Рабаса заколыхалось:
— Это знаменательный день! — Он обнажил в улыбке свои неровные зубы: — Сегодня ты впервые проиграл недотепе Рабасу! Что-то тебя дьявольски вывело из себя, Ирка.
— Что-то? — оборвал его Станек. — Ты!
— Я?.. Я, ей-богу, не хотел. Я ведь только так — болтаю, — притворялся Рабас, — убиваю время. — Он взглянул на часы и, грузно опершись на затрещавший стол, поднялся.
Станек пошел проводить его на крыльцо.
Проходя через кухню, они натолкнулись на выскочившего им навстречу Леоша. Тот держал в каждой руке по котелку с дымящимся супом, из которого торчали петушиные крылышки и ножки.
— Пан капитан… Курочка — пальчики оближешь. Уколите, попробуйте! И бульончик королевский…
— А, курочка! — Рабас заговорщически подмигнул Леошу и причмокнул. — Очень жаль, но я спешу. Хочу до темноты вернуться в свой батальон.
— Сейчас ведь затишье!
Рабас нахмурился:
— Именно потому, что уж слишком долго это затишье. — Он, похлопывая коня, отвязал его. А сам все смотрел на Станека. И наконец решился высказать то последнее и самое важное, что все время сидело у него в голове. — У тебя, Ирка, в самом деле в подразделении никакого брожения? Прости, что я опять… — извинился Рабас, сославшись на то, что и в первом батальоне ослабла дисциплина, да и в своем он замечает такие же симптомы.
— Вот и следи получше за своим батальоном!
Рабас перебил:
— О нем-то я и забочусь! — Он держал коня за уздечку и горячился: — Твои связисты — это беспокойный улей. Пошлешь ты двоих на высотку, троих на косогор к лесу, и исчезли они из твоего поля зрения. Можешь ты быть уверен в том, что линия, которая им поручена, действительно будет проведена, скажем, ко мне? Нарвутся они где-нибудь на немцев, заберутся в кусты и будут там отсиживаться. У вас, проволочных дел мастеров, доверие к командиру куда важнее, чем в других родах войск.
Станек внимательно слушал Рабаса. Припомнил он и то, что рассказывала ему вчера Яна. Но, с другой стороны, он хорошо помнил, как вчера его ребята натянули кабель от дерева к дереву, притом на такой высоте, о которой он, отдавая приказ, даже и не подозревал. Он помнил, как самоотверженно, по пояс в грязи, работали они сегодня утром, перемещая кабели на новое место.
— Молчишь? — удивленно протянул Рабас.
— Молчу? — переспросил растерянно Станек. И быстро сказал: — Мне, Карел, чтобы сберечь твоих людей, приходится иногда жертвовать своими, порой я и сам подставляю голову под пули ради твоих солдат!
— Я рад, что воюю рядом с тобой! — воскликнул восторженно Рабас — Ну, успокойся! Я только на всякий случай страховался. Ведь мои позиции на высотке, вклинившейся прямо в расположение немцев. И потом, понимаешь, уж слишком долго длится это затишье… — Рабас умолк. Глубокая тишина царила вокруг. Молчали луга, деревья, молчало небо. Через силу капитан выдавил: — И именно сегодня какая-то особенная, пугающая тишина. Слышишь? — Он вскочил на коня.
С неспокойной душой смотрел Станек, как Рабас теряется в глубине живописного полотна без рамы, на котором нарисован не поэтический пейзаж, а дымящийся район дислокации, где по всем направлениям разбросаны пары связистов.
11
Станек вернулся в дом. Отыскал рапорты четаржа Калаша. Во всех было одно: моральное состояние личного состава — здоровое. Он внимательно просмотрел каждый листок, еще раз убеждаясь в том, что ничего не пропустил. Нет. Содержание везде одинаково, включая и сегодняшний утренний рапорт.
Подумал: разве стал бы Калаш умалчивать, если бы среди солдат в самом дело было каков-то брожение?
Когда четарж вошел, Станек сразу же протянул ему газету.
Калаш, судорожно схватив ее обеими руками, стал читать статью, в которой давалась оценка действиям связистов в ходе сражения за Киев: телефонисты своевременно восстановили поврежденную линию связи со вторым батальоном, внесли свой вклад в победу над врагом… Строчки слились в одну черную линию, словно провод, и перед глазами опять возник Боржек, в которого он только что выстрелил из пистолета…
