Нгуен Нгок - Страна поднимается
Он поднимается на берег. Его догоняет Лиеу с ребенком за спиной. Сдернув с малыша одеяло, она набрасывает его на плечи Тхе. Где-то возле Баланга громыхают ружья. И камни на кручах погромыхивают в ответ. У Лиеу на глазах слезы.
— Нуп! Нуп, дорогой, быстрее, — говорит она. — Француз догоняет нас… А Тхе, как на грех, идти не может. Вдруг француз схватит его?
— Чего зря болтать, — сердится Нуп. — Раз я здесь, тебе бояться нечего. Француз еще далеко. А догонит — сначала погибну я, потом Тхе…
Нуп все идет и идет по лесу. Солнце стоит теперь прямо у него над головой. Наконец-то дом-тайник! Он укладывает Тхе на землю и бежит к ручью за водой — обмыть ему ногу. Так, нога обмыта. Нуп говорит жене:
— Ты, Лиеу, побудь здесь. Присмотришь за Тхе. Я пойду поищу молодых кукурузных початков.
— Где?
— В поле, у деревни.
— Там ведь француз!
— Да нет, он еще не добрался до поля. Надо идти… Тхе не под силу жевать старые зерна, зубы у него слабые. Пойду принесу молочных початков…
Бросив последние слова на ходу, Нуп исчезает за толстым стволом на другой стороне ручья.
…Лиеу осталась одна. Тхе был ей все равно что старший брат. Когда им не хватило риса до нового урожая и семья голодала, Тхе тайком подсыпал ей рис в котел. А сварится рис — уступал свою долю свекрови, или самой Лиеу, или Хэ Ру. Потом женщины выбрали ее старшей в своей артели; Лиеу оробела, испугалась, стала отказываться. Четыре раза Тхе уговаривал ее, и лишь на пятый она согласилась. Он объяснил ей, как распределять работу между товарками, о чем говорить на собраниях. Бывало, выйдет у нее какая загвоздка, сразу бежит к Тхе — помоги, мол… Она вспомнила: в детстве, когда болел ее старший брат, ей приходилось вот так же сидеть рядом с ним. Нет, брата она не жалела так, как сейчас жалеет Тхе. Брат всего-навсего и научил ее, что работать в поле. А Тхе — чему только он не научил ее! Это он объяснил ей, почему так трудно их стране, отчего такая тяжелая жизнь у женщин бана и какая нелегкая доля выпала женщинам из племени кинь. А еще он объяснил ей, какими важными для всего государства делами занят ее муж, Нуп, и какой надлежит теперь быть ей, жене «товарища Нупа»…
Подтянув повыше одеяло, Лиеу хорошенько укрыла Тхе. Вот уже два месяца мается он тяжким недугом. А началось все, когда Тхе пошел по делу в Баланг. Оступившись на тропе, он пропорол себе бамбуковым колом колено. Сперва вроде вышло немного крови, и рана затянулась. Он даже сам доковылял обратно до поля Нупа. Но потом колено начало распухать все сильнее, и нога стала толстой, как деревянная свая под домом. Душа его не принимала ни риса, ни овощей, ни кукурузы. Свекровь совсем перестала ходить в поле; только знай сидела при нем. Глаза его глубоко ввалились, кожа на щеках истончилась. По ночам он бредил. Однажды в бреду он стал кричать и опомнился от робкого прикосновенья дрожащей ладони. Он открыл глаза: над ним склонилась матушка Нупа, слезинки из ее глаз падали прямо ему на лицо.
— Очень больно, да, сынок? — спросила она.
Он покачал головой:
— Нет, мама, не больно…
И закрыл глаза. С тех пор он больше не приходил в сознание. Нуп не пошел по делам ни в Дета, ни в Конгма; он поднялся повыше в горы, ища в дуплах диких пчел — ему нужен был мед. От пчелиных укусов у него опухли лицо и руки. Зато он вернулся с медом; но Тхе не стал есть и меда. Проглотил только самую малость беловатого соку из зеленых початков. Нуп отнес его в шалаш на поле — там под боком росла кукуруза и было вдоволь мягких молодых початков. Но дней через десять кукуруза на этой делянке начала созревать, зерна ее отвердели. И Нуп перенес Тхе на другое поле, где початки только еще наливались.
Оставив больного на попечение матери и Лиеу, Нуп взял тесак и поднялся к самой вершине Тьылэй за целебными листьями. Он принес заветные листья и приложил примочку к раненому колену Тхе. Старая мать Нупа выносила Тхе из шалаша по нужде.
Но все равно дело не шло на поправку. Больной не открывал глаз, не говорил ни слова.
— Тхе! — окликала его мать Нупа. — Ты слышишь меня?
Потом, взяв его за руку, плакала в голос:
— Эй, Нуп! Неужто он не выживет?.. Почему ты не хочешь принести жертву небу да помолиться за нашего Тхе? Нет. ты не любишь его, Нуп! Не жалеешь…
Само собою, не в том было дело. Нуп любил и жалел брата Тхе всем сердцем. С того самого дня, как он объявился здесь, дела пошли в гору, а главное — бить француза стали крепко. Поговорить ли с народом в окрестных деревнях, увести ли людей с обжитых мест, где враг спалил дома, удержать ли старого Па от бессмысленной схватки с карателями — во всем, всегда подавал Тхе совет и помощь… Лиеу вон выросла — и тут заслуга Тхе… Если он умрет, ох как будет трудно! Чего только Нуп не делал, чтоб вылечить Тхе. Услышит от кого про целебные листья да травы или про снадобья из какой полезной твари — тотчас идет добывать их хоть за тридевять земель. Вернется и давай готовить зелья, припарки… Только когда дядюшка Шунг сказал: надо бы принести жертву да помолиться небу, оно и отведет недуг, Нуп, покачав головой, отказался наотрез. Не сам ли Тхе раз пять втолковывал ему: «Запомни, человек, если уж стал «товарищем», ни в какое небо верить не должен. «Товарищ» — он знает: во всех бедах людских повинно вовсе не небо, тут виноваты французы да богачи-мироеды».
Нуп тоже верил этому. Ведь так говорила Партия. Он перестал поклоняться небу. Мать, видя, что он не желает больше молиться, и сама стала реже взывать к небесам. Но теперь, когда с Тхе случилась беда, она снова подумала о небесной благодати.
— Нет, — говорила она, — без этого не обойтись. Вон как небо-то ополчилось против Тхе. Надо, слышишь, Нуп, надо принести жертву небу, помолиться.
Но сын не слушал ее. Мать плакала. Нуп хмурился.
— Мама, — говорил он, — не плачьте. У меня у самого душа изболелась.
Он обнимал руками колени, ронял голову и покрепче закусывал губу — не то мать увидит, что и он тоже плачет. Чего только ни делал он, чего ни перепробовал — все напрасно. Неужто теперь сидеть сложа руки и ждать, пока Тхе умрет? А может, попробовать — учинить жертвоприношение, помолиться? Вдруг повезет… Он поднял голову:
— Ступайте, мама, ловить курицу. Как стемнеет, совершим закланье, помолимся небу за брата Тхе.
Жертвоприношение свершилось, отзвучали молитвы, но больному не полегчало. Мать твердила: нужно молиться снова. Тут уж Нуп уперся. Он стыдился содеянного. Оправится Тхе и осудит его. А вдруг он умрет? Может, все-таки помолиться еще раз? Нет, ни за что.
…Но вот в один прекрасный день Тхе открыл глаза.
— Ага, — возрадовался старый Шунг, — молитва-то помогла.
— Кто молился за меня? — спросил Тхе.
— Кто… Нуп и молился.
«Эге, — решил Нуп, — теперь мне нагорит». Но Тхе лишь посмеялся и не сказал ни слова.
Земляки приносили брату Тхе куриные яйца — нет ничего полезнее для хворого человека. Корзина, стоявшая в изголовье, наполнилась ими до краев. Вечерами приходили к нему парень и девушка или женщина помоложе и всю ночь развлекали его разговором, пели ему песни. Случалось, певала больному и Лиеу:
Ты из предгорий родом,
А не из здешних мест,
Ты из племени кинь,
А не из наших горцев.
Но велика твоя любовь,
И потому ты поднялся к нам,
Чтобы разбить француза
И принести нам радость.
Ты пришел в этот край,
Где другие горы
И другие дома,
Скудная непривычная пища.
Но ты старался
Помогать землякам
И следовал во всем
Обычаям горцев.
Ты завтра уходишь,
На дороге два крутых спуска;
Мне с подружками жаль,
Что не увидим тебя,
А только твои следы.
Земляки будут помнить тебя,
Ждать твоего возвращенья,
Чтоб снова встретить тебя…
В эти дни, не оправясь еще от недуга, Тхе умудрился сколотить женский партизанский отряд. Сестрицы Зу и Мэй стали в отряде командирами.
Нуп начал, как прежде, обговаривать с Тхе все важные вопросы. Сам он теперь опять надолго уходил по делам, в деревне его почти и не видели. Надо было отобрать еще народу в партизаны во всех пяти деревнях, раздать гранаты, недавно присланные из уезда. Стало известно: француз затевает большой налет.
* * *
До горы Тэнго от деревни Конгхоа полдня пути. Утренний туман никак не хочет растаять, словно огромный белый медведь ползает взад-вперед по горам.
Пять партизан стоят недалеко от подножия, глядят вверх, указывают куда-то пальцами. Глаз у них острый. Под брюхом белого медведя снуют маленькие человечки. Они перетаскивают на плечах какие-то мешки — видно, очень тяжелые — и складывают в кучу. Остановятся, переведут дух и снова тащат мешки.
