Богдан Сушинский - Путь воина
– Вы правы, господин королевский комиссар, начали мы явно «не с того…».
– Вот на этом признании и позвольте откланяться.
27
– Эй, служивый, это имение князя Гяура?! – послышалось из-под окна как раз в ту минуту, когда ритм и страсть двух сластолюбцев вновь достигли своей яростной вершины.
– Ну, здесь, суд господний! – ответил недовольный голос Улича. – Кто ты такой и почему в такую рань?!
– Лучше скажи, где сам господин генерал?!
– А тебе какое дело, где он?!
– Велено передать ему письменный приказ. Я гонец от воеводы!
– Все приказы, которые передают генералу короли и воеводы, принимаю я, мощи святой Варвары! Так было и так будет.
Однако властный тон Улича не смутил гонца, скорее наоборот, придал ему настойчивости.
– Возможно, у вас так и заведено. Да только этот приказ мне велено передать ему лично в руки.
– Странно, что кто-то еще осмеливается приказывать князю Гяуру? – пожал плечами адъютант и телохранитель. – Это ж кто может позволить себе такое?
– Такой ответ мне не понятен, – еще решительнее молвил польский офицер, упрямо покачав головой. – Если князь служит королю Речи Посполитой, то он служит… этому королю, а не кому-то там еще. На словах могу сказать, что сегодня же господин генерал должен отправиться в Каменец, в свой полк, чтобы выступить против армии повстанцев. Только это, и ничего больше. Остальное он найдет в письме.
– Генерал не воюет с повстанцами, – услышал Гяур сквозь пелену любовного тумана, постепенно развевающегося после того, как Власта затихла у него на груди. – И в свой полк отправится, когда сочтет необходимым.
– В последний раз напоминаю, что князь служит польской короне.
– Так считают в Варшаве, мощи святой Варвары, а не здесь, в имении князя Гяура. Вам известно, что генерал только что вернулся из Франции, где воевал на стороне короля Людовика?
Гонец в замешательстве помолчал, а затем наивно поинтересовался:
– Так что, получается, что теперь он подданный Франции и служит французскому королю?
– К устремлениям французского короля он так же безразличен, как и к устремлениям короля польского. Он – князь Острова Русов, наследник его великокняжеской короны. Поэтому служит он Острову Русов. Везде и всегда – только Острову Русов, великим князем которого вскоре будет провозглашен.
– Представления не имею, о каком таком острове вы говорите, полковник. Зато мне хорошо известно, что, несмотря ни на что, он все еще служит польской короне, а значит, обязан подчиняться польскому командованию. Все остальное – от лукавого.
– Лучше скажи, чью волю ты выполняешь?
– Только что я передал приказ коронного гетмана, его светлости графа Потоцкого.
– Какого еще «коронного гетмана»? Он кто, этот гетман – ваш генерал или первый министр?
– Командующий всеми войсками Речи Посполитой.
– Ах, он командующий всеми войсками… – недовольно проворчал Улич. – Ладно, я извещу генерала Гяура.
– Но мне нужно лично увидеться с ним.
– Убирайся отсюда, пока жив, иначе уползешь без коня и с перебитыми ногами!
– Может, ты все-таки примешь этого гонца? – спросила Власта, наблюдая за тем, как поспешно Гяур облачается в свои одеяния. – Усмири наконец Улича.
– Вряд ли гонец сумеет сказать больше того, что уже высказал, – проворчал князь.
– И все же на твоем месте я бы пригласила его в дом и выслушала.
– Ты что, не знаешь, как князь Гяур встречает каждого, кто пытается приказывать ему?!
Гяур благодушно рассмеялся. В эти минуты Улич явно подражал Хозару, который, очевидно, отсыпался после ночного дежурства. Тот как раз любил создавать ему славу некоего человеконенавистнического чудовища, которому лучше не попадаться на глаза.
– Вот письменный приказ для генерала. Кто принял?
– Полковник Улич.
Еще какое-то время Гяур и Власта прислушивались к тому, что происходит у дома, затем, поняв, что гонец умчался прочь, вновь бросились в объятия друг другу.
– Это прощание, Гяур. Опять прощание, – прошептала Власта, со сладострастным страхом ощущая, как он подминает ее под свое могучее тело и заковывает в цепи мышц.
– Да, это прощание. Я обязан буду подчиниться приказу.
– А значит, сын, как и дочь, вновь родится без тебя…
Гяур запнулся на полуслове, поскольку о сыне слышал впервые, однако уточнять это, как и все прочие предсказания, не стал, понимая всю бессмысленность подобного занятия.
– Такова судьба всех сыновей, чьи отцы стали воинами.
– Ты прав. Но я не желаю, чтобы ты сражался против повстанцев. Ведь казаки – это украинцы, а значит, твои соплеменники, одного корня с твоими дунайскими русичами.
– Не ожидал, что задумаешься об этом, – как-то сразу замялся генерал. – Что поймешь, как мне не хочется проливать кровь казаков.
– У меня это получилось как-то само собой. Просто вырвалось, словно бы кто-то нашептал.
– Опять Ольгица постаралась?
– Разве что голосом Учителя. Ты обвенчаешься со мной сегодня же? – прошептала она, едва не задохнувшись от его затяжного поцелуя.
– Не помню, чтобы мы говорили о венчании, – нахмурил он лоб.
– Всю ночь ты только об этом и говорил. Мне казалось, что не дождешься утра и придется привозить ксендза прямо сюда, в спальню, – шутливо заверила его Власта.
– Но ты ведь понимаешь, что…
– …Что ты будешь очень плохим семьянином. Ты уже говорил об этом. Я всего лишь пытаюсь выяснить: ты решишься обвенчаться со мной прямо сегодня или же вновь станешь испытывать судьбу, пытаясь забыть меня в объятиях других женщин? Многих-многих других…
– О, нет, на сей раз испытывать не стану, коль уж мне пообещали сына.
28
Утром Хмельницкий решил объехать лагерь восставших. Его готовили всю ночь, сковывая цепями повозки, насыпая валы и обводя это пристанище довольно широким рвом. Некоторые казачьи командиры были против возведения этого военного стана. Им казалось, что для действий народной повстанческой армии тактика укрепленных лагерей вообще неприемлема. Следовало как можно скорее разбиться на небольшие отряды и уходить в глубь Украины, громя при этом польские имения и лишь время от времени совершая небольшие наскоки на армейские отряды. Настоящие сражения, дескать, последуют потом, когда окрепшие отряды начнут объединяться, а само восстание охватит всю Украину.
В очередной раз внимательно выслушав этих «повстанческих стратегов», Хмельницкий решил действовать по-своему.
– Отряды мы разослали, – уже заученно усмирял он слишком прытких и ретивых. – На землях наших уже создаются полки, которые будут поднимать восстания на местах, ожидая нашего приближения. Нам же, казачьей армии, самим Богом велено воевать с польской армией, а не с перепуганными лавочниками и управителями покинутых аристократами именийЭто было очень важно для него: с первых дней восстания погасить в себе и в своих полковниках лихой повстанческий дух, вытравить повстанческую стихию. Поляки, татары, вся Европа должны увидеть под его командованием дисциплинированную, готовую к длительной войне украинскую армию, четко поделенную на полки и виды войск, с опытным офицерским корпусом, а главное, готовую воссоздать на территориях Киевской Руси новое государство.
– Слава тебе, гетман! – появился у ворот лагеря полковник Иван Ганжа, один из той казачьей гвардии, из которой Хмельницкий старался составить костяк каждого повстанческого полка [15] . – Только что вернулись из разведки мои хлопцы. Оказывается, поляки потому и храбрятся, что на помощь им движутся около двух тысяч реестровых казаков.
– Казаков?! – насторожился Хмельницкий. – Где они сейчас и кто их ведет?
– Плывут на челнах. Ночь провели неподалеку от хутора Корневого. Теперь направляются к Каменному Затону. Ведут их гетман Барабаш и полковник Кричевский.
– Неужели Кричевский с ними?! – разочарованно спросил Кривонос, многозначительно глядя на Хмельницкого. Он помнил, что именно этот полковник спас их гетмана от верной гибели, освободив его из-под стражи незадолго до казни. – Не верится мне, что этот полковник пойдет против своих же братьев-казаков.
– Не забывайте, однако, что там находится Барабаш и верные ему старшины, – мрачно напомнил Хмельницкий. – Но ты прав, полковник, с Кричевским можно договориться. Нужно взять отряд и двинуться навстречу реестровикам, пока они не воссоединились с поляками, засевшими в Княжьих Байраках [16] .
– Обязательно перехватить, – согласился Ганжа. – Потом будет слишком поздно. Казак на казака, что брат на брата… Между своими вражду раздувать не позволим.
– Ты, Кривонос, останешься старшим в лагере. Ты, Ганжа, немедленно подбирай три сотни. Через час выступаем.
– Слава гетману! – отсалютовал саблей Ганжа, зарождая ритуал армейского приветствия.
Еще несколько минут Хмельницкий внимательно осматривал свой первый боевой лагерь. Он показался ему настолько удачным, что гетман подумал: не возвести ли его еще более мощным, как полевую крепость, которая будет служить и основным лагерем для военной подготовки необученных повстанцев, и тыловой базой на случай неудачи.
