Дмитрий Линчевский - Гранатовый срез
— Спасите от произвола милиции! — привычно закричала Жукова.
Но настроения в толпе уже переменились. Какой-то мужчина даже подхватил Галину за ноги, чтобы не брыкалась, и помог вынести на улицу. Молодец, видно, правильный был мужик, а может, просто женские ножки решил полапать.
Глава 15
Если бы Колдун умел жонглировать рифмами, как цирковые булавами, или рисовать словами, как художники красками, то, наверное, без труда смог бы описать красоту чеченских гор. Но, во-первых — не умел, а во-вторых — не хотел. Ну, что было красивого в этих буграх-переростках, в этих кочках-сумоистах, в этих гигантских прыщах на славном личике Земли… В общем, в этих самых, которые сейчас надвигались прямо по курсу БТРа? Что в них было величавого? Яйцеголовые черепа с плешивыми макушками? Или замшелые, как у старичка-лесовичка, бородищи? А может, шрамы тоненьких, словно бык помочился, речушек? Нет в горах никакой красоты, и пользы в них тоже нет. Жить — одна маета, строить — сплошная морока, пахать и сеять… да на рудниках кайлом махать легче. Зато вреда, хоть отбавляй. И самый главный — боевики.
— Командир, можно я с вами на крыше поеду? — высунулась из люка голова Хасана Тасуева.
— Спрятался быстро назад, — цыкнул Калашников. — У тебя оружия нет. 'На крыше', блин, — передразнил он чеченца. — На 'потолке' еще скажи.
— А как надо? — уже из трюма спросил чеченец.
— На броне, — отмахнулся Колдун. Не до разговоров ему было сейчас, чуяло сердце что-то нехорошее, ох как чуяло…
Сегодня Тетерин машину не дал, сказал: 'в горы не пущу, хоть стреляйте'. На резонные доводы Калашникова, что это всего лишь предгорье, командир ответил задорно — 'один хрен, сожгут' (будто на равнине не жгли). Пожалел машину, молодец, рачительный хозяин. А что, и правда — бойцов вон сколько — почти сотня дармоедов, а машин — раз, два и обчелся, на всех не напасешься.
Колдун вспомнил эпизод из первой кампании.
Когда собирались штурмовать ДОТ в одном из чеченских аулов, решили пустить в авангарде боевой группы танк. Но командир грозной машины оказался не так прост, как выглядел и, почесав ухо замасленного шлема, сметливо изрек: 'Э, нет, ребята, впереди пехоты не пойду. Катки гранатометами пожгут, я где новые брать буду? Мастерских-то здесь нету'. Вот так вот было на войне — техника ценилась дороже людей, и ничего с этим не поделать.
К обеду в гости к собровцам заскочил командир спецназа 'Русь', коренастый и мощный, как бетонный блок, подполковник Дидковский. Настоящий мужик: дерзкий, решительный, умный, с которым не раз встречались на операциях и дружили закадычно.
— Гансолчу? — спросил он, услышав краем уха разговор, — так поехали со мной. В той стороне как раз плановые зачистки намечаются.
— Отлично, — обрадовался Калашников, — когда быть готовым?
— Прямо сейчас, — взглянул на часы Дидковский, — У меня гвардия на Ханкале уже вовсю моторами пыхтит. Нужно засветло успеть до Таманского полка добраться, там заночуем и утром по коням.
— Понял — через 5 секунд будем готовы. Только по пути одного духа прихватим?
— Да не вопрос, у меня 5 БТРов — места, что грязи в деревне…
Когда в узком дворике Тасуева вынырнул, как касатка на мелководье, спецназовский БТР, Хасан едва не вывалился из окошка. Колдун показал на часы, мол, время поджимает, торопись, но не успел опустить руку, как чеченец уже шел к машине: чинно, медленно, вальяжно, лишь изредка поглядывая по сторонам, чтобы удостовериться — все ли видят, какая махина за ним приехала. Видели все. Хасан был доволен.
… Дорога тянулась вдоль леса, за которым вздымался горный массив. Башня повернулась на 90 градусов. Молодец наводчик, не спит, ловит мышей, точнее, 'лесных блох' — злющих, кусучих, вечно голодных. Хорошая машина БТР, широкая, удобная, плавная. Идет по ухабам, аки по морю, не шелохнется. Еще бы сверху седушки приделали, чтоб холодная броня не плющила задницу, и цены б ему не было. Опять же на подрывах самый безопасный транспорт: колеса разлетаются в стороны, а самому хоть бы хны — тьфу, тьфу, тьфу — нельзя на ходу о таких вещах вспоминать. Примета плохая.
5 БТРов спецназа 'Русь' тоненькой ниточкой ползли навстречу огромной морде. Страшной морде, уродливой — в безобразных морщинах расселин, в коростах разломов, с каменным взглядом, невообразимой силищей и диким необузданным норовом.
'Куда вы лезете? — спрашивал монстр-великан, — я же раздавлю вас, как муравьев'.
'Мы на службе, — отвечали бойцы, — если можешь, пропусти, а нет… ну тогда, как получится'.
'Мое дело предупредить, — громыхнуло в воздухе'…
— Что там?! — привстал Колдун на броне. — Сука, подрыв! Засада! К бою!
Спецназовцев, как ветром, сдуло с машины.
БТР собровцев шел четвертым в колонне, на мину сел первый. Пока долетел звук взрыва (на открытой местности — это не особо громкий хлопок), взгляд уже заметил подскочившую машину и взметнувшийся фонтан земли.
— Растянуться! Занять оборону! — крикнул Калашников. — Водила, убирай бэтээр с дороги, не то сожгут как промокашку!
Легче сказать, чем сделать. Куда ж его уберешь, если передние машины стоят колом, а задняя рычит, но с места не трогается. Передача, что ли заела или прокладка между рулем и сиденьем?
Вот и начался метеоритный дождь, вот и полетели красные стрелы кумулятивных зарядов, посыпались горячим градом пули. Стрельба занялась сразу с двух сторон — слева, из леса, и справа, из кошар, стоявших метрах в 150 от дороги. Затрещали автоматы, забарабанили пулеметы, заухали подствольники. Земля под ногами забурлила фонтанчиками, воздух завизжал свинцом. Жахнул духовский гранатомет, за ним другой, третий. Подбили второй БТР. Собровцы попадали валетом, начали огрызаться. Невдалеке от Колдуна раздался крик, видно, кого-то ранили. Уши сдавило от грохота. На языке появился вкус пороховой гари.
— Колдун, мы сейчас в атаку пойдем! — крикнул из укрытия Дидковский. — Лежать нельзя, всю технику сожгут и нас перещелкают. Вы поддержите?
— Козе понятно!
— Тогда на два фронта работаем. Вы с четвертой и пятой группами, чешите зеленку, а я остальных на кошары поведу.
— Понял! По сигналу?
— Да какой сигнал, давай уже! — командир выскочил из кювета. — Вторая и третья группы, приготовиться к атаке… На старт… Марш!
Подполковник бросился вперед, закладывая виражи, как горнолыжник. Бойцы потянулись за ним цепью, выписывая такие же вензеля.
— Со мной можно с песней! — крикнул Калашников. — И чтоб добежали все! Погнали наши городских — запе-вай!
Спецназовцы всегда старались в сложных ситуациях использовать нестандартные команды, тем самым выказывая самообладание и способность шутить.
Вот он самый паскудный момент войны — атака. Когда хочется отсидеться за толстой броней и переждать кошмар, ты, наоборот, бежишь туда, откуда, по-хорошему, нужно сматываться. Ладно, не впервой уже: ноги давно не поролоновые, губы не бескровные, а дыхание работает, как пылесос. Пули зажужжали над головой и зачвякали по флангам, значит, ход пока нормальный, значит, не могут 'чехи' поймать в прицел. Вот если по каске цвиркнет или в руку (главное, чтоб не в ногу), тогда усиливай маневр, качай маятник. И не забывай кусаться. Вон вспышка в кустах — на-а, короткую очередь — может, поймаешь. Пуля — дура, бывает, стреляешь наугад, а попадаешь точно в глаз. От дороги до зеленки метров 100, не больше, но здесь каждый шаг — один к десяти, не меньше.
Сзади забухали пулеметы БТРов. С деревьев посыпались ветки. Наконец-то, проснулись наводчики, наконец-то, показали зубы. Башни закрутились, словно головы драконов, изрыгая из стальных клювов огненные струи. Воздух задрожал от басовитых раскатов.
Трудно передать то чувство, которое вызывает в душе поддержка своих. Это не радость, не благодарность — это нечто другое, более теплое, щемящее. Похожие ощущения возникают, когда с большой земли получаешь посылку от незнакомых людей (от родных воспринимается иначе) — значит, о тебе думают, тебе помогают. В бою это очень важно и не потому, что так легче воевать, психологически важно.
Следом из-за спины ухнули два гранатомета, жестко ухнули, солидно. Ракеты врезались в чащу и взорвались над землей. Кто-то в цепи громыхнул подствольником — в лесу раздался третий взрыв, четвертый. Разошлись гранатометчики, осмелели. А тут еще бойцы принялась кинжалить огнем без остановки. Почувствовали, прикрытие, разбушлатились, развоевались, поперли буром, как бычки на красную тряпку. Духовская стрельба стала заметно слабеть. А это страшный допинг для солдата — страшный! В такие минуты накатывает боевой раж — состояние, которое невозможно описать, сидя в теплом кресле. Когда ты становишься не человеком — боевой машиной, огненным зарядом. Когда ты можешь перелетать через огромные канавы, бежать со скоростью гепарда, стрелять на вскидку и попадать в точку. Бывали случаи, когда бойцы с огромного расстояния впечатывали гранату прямо в рот противника. Не верите? Сомневаетесь? Немудрено — это совсем другое измерение. Здесь нет страха, нет усталости, нет боли, есть только война и ты — ты, который делает эту войну, живет в ней, командует ей. Кто-то ее боится, кто-то ненавидит, кто-то превозносит, а ты ее оседлал, схватил за черную гриву, задрал к небу ее кровавую морду и гонишь туда, куда надо тебе, твоим ребятам, ты кончик знамени, ты на острие, ты в самом пекле. Если вы крутите пальцем у виска, значит вы ботаник — немедленно закройте книгу. А вот 'духи' хорошо знают, что это за штука. У них тоже бывает подобное состояние, но только не в этом бою. Сегодня русский Ванечка запряг раньше и погнал, погнал вражину огнем и металлом, вышибая из-за деревьев, выковыривая из нор, вышвыривая из-за бугров. Зеленка была уже рядом, теперь она прикрывала не только бандитов, но и наступавших.
