Вернись домой, Халиль - Аль-Зооби Кафа

— Ты нашел жильё?

— Да.

— Ты хочешь забрать свою сумку?

— Я хотел забрать, но сейчас я пойду за Нурой. Я заберу сумку, когда вернусь.

Я побежал. Столкновения происходили на всех улицах. Я видел, как солдаты стреляют из автоматов и бросают в людей бомбы со слезоточивым газом. А люди бежали в разные стороны, потом снова возвращались и вновь бросали камни. Я раньше никогда не видел людей, с таким упорством и настойчивостью противостоящих смерти — без страха и раздумий. Наоборот, мне казалось, что вооруженные с головы до ног солдаты, больше боятся, так как они постоянно прятались за дверями своих машин.

Передо мной упал раненый молодой человек. Его тело сильно дрожало, и мне показалось, что земля под ним дрожит. Я решил, что пуля поразила его нервную систему, быстро побежал к нему. Другие люди также пытались ему помочь. Мы понесли его к машине скорой помощи, которая появилась из ниоткуда и увезла раненого, издавая непрерывный вопль тревоги, будто бы это был зов, исходящий из глубины жизни.

Я вновь принялся искать Нуру. Я боялся, что с ней может что-нибудь случиться. В это время бомбежка лагеря стала сильнее. Моя кровь кипела, дыхание мое кипело и пространство тоже кипело непрерывными взрывами.

Вдобавок к моему беспокойству о бабушке, которая была в том горящем аду, прибавилось волнение и о Нуре. Прошли часы, но я ее так и не встретил. Я решил вернуться к ней домой, в надежде, что она уже там.

Но если я приду к ней домой, а ее там не окажется? Эта мысль чуть меня не убила, словно кинжал, ударивший в сердце. Я остановился. Меня охватило желание закричать в полный голос и позвать ее, чтобы она меня услышала, будучи хоть на краю света, чтобы появилась и спасла меня от страха и волнения за нее.

Мне казалось, что мир извечно тонет в крови и мы в нем чужие, и бесполезно искать в нем убежище.

Я спросил Нуру.

— Ты веришь, Нура, в то, что существует в мире другое место кроме этого? Место, где солнце восходит каждое утро и освещает его дорожки. Где люди спокойно идут, разговаривая на другом языке, а не на языке смерти. И вместо криков можно услышать их тихие голоса, и вместо пуль летают стаи птичек, и вместо крови льет дождь.

Она долго молчала, потом посмотрела на меня и сказала:

— Да, Халиль, верю.

— Где? — спросил я в нетерпении.

— Там. Наверху, Халиль, — сказала она и подняла голову, смотря на погребённое во мраке и тумане небо.

Когда я посмотрел на небо, исчезающее в покрове тумана и тьмы, меня охватил страх. Из-за этого страха я потерял всякое желание дойти до ее дома. Я боялся, что мои волнения оправдаются, и меня встретит горькая правда. Я стал идти медленно и, часто оборачиваясь, смотрел по сторонам. Иногда я останавливался, долго смотрел назад и прислушивался. Но, кроме грома и грохота, бушевавших в небе над лагерем, ничего не слышал. А небо города время от времени сотрясалось из-за стрельбы или из-за крика, или из-за загруды. Я подумал, что готов жертвовать своей жизнью ради того, чтобы Нура была жива и здорова. Я, в самом деле, был готов это сделать, хотя слово «жертвовать» вызывало смешное звучание в душе. Так как моя жизнь, которой я был готов жертвовать, ничего не стоила. Скорее всего, она была лишняя, никому не нужная, я однажды выиграл ее совершенно случайно, и никогда не знал, что с ней делать. Особенно когда стоял, как и сейчас, посреди дороги, не зная, куда идти.

Я стоял и смотрел на дорогу, которую оставил позади себя, дорогу, которая постепенно пропадала в темноте наступающей ночи. Смотрел, будто храня в ее тьме свою душу и свои надежды. Однако не прошло и минуты, как я услышал:

— Халиль!

Я почувствовал, что мое сердце упало, пока я тонул в волнах ее голоса. Я старался обгонять секунды, поворачиваясь к ней, чтобы увидеть ее. В порыве радости я потерял контроль над мыслями. Мое тело рвалось к ней.

— Я волновалась за тебя, Халиль.

— Я тоже.

Мы были взволнованы. Смотрели друг на друга с тоской и радостью, будто наша разлука продолжалась не один день, а десятки лет. Не было необходимости признаваться друг другу в сильных чувствах, ибо мы ощущали, что познакомились не два дня назад, наша любовь длилась намного дольше!

Она смущенно спрашивала меня, почему я вчера не вернулся, чтобы забрать сумку, и говорила, что сильно боялась за меня, и что две ночи не спала из-за волнения, и что терпения у нее сегодня не хватило, и она вышла, как и вчера, искать меня, а когда вернулась, то ее мама сказала, что я пришел и тут же ушел, чтобы искать ее. Она сидела и ждала меня, пока ее сердце не сообщило ей, что я вернулся. Она вышла встречать меня. Она говорила, что долго меня искала:

— Потому, что люди тут легко пропадают, Халиль.

Слушая ее, я терялся и с трудом находил слова. Глаза мои упорно старались разорвать уплотняющуюся тьму, чтобы выделить ее лицо.

Вдруг она застеснялась, и ее тон изменился, будто Нура почувствовала, что невольно наговорила лишнего. Она сказала:

— Ладно, я теперь спокойна, мне мама сказала, что ты нашел жилье. Это хорошо. А сейчас я должна уйти.

— Ты не хочешь немного побыть со мной? — спросил я и ждал ее ответа, ощущая ее пылающее дыхание. Через несколько секунд она ответила:

— Хочу, но время не подходящее, Халиль. Ты разве не видел? Сегодня они везде.

— Хорошо, я тебя провожу до дома, и, заодно, заберу сумку.

— Нет. Лучше не забирай сейчас. Если они тебя остановят с сумкой этой ночью, ты не останешься цел. Они могут арестовать тебя, мотивируя это тем, что у тебя взрывчатка, даже если увидят, что в сумке ничего нет. Для них повод для убийства всегда найдется, важно убить, тем более, если в их руки попадает молодой человек. Ты лучше приходи завтра!

Она немного помолчала, после чего продолжила:

— Мне бы не хотелось, чтобы ты ушел в такую ночь, но у меня какое-то странное чувство, что лучше тебе уйти. Не знаю, может быть, они придут сегодня, и если тебя обнаружат у нас, то ситуация будет крайне опасной.

— Я тебя очень прошу, Нура, скажи мне правду, вы ничего не совершили, чтобы они так вам угрожали?

— Нет, мы ничего не совершили, но для них причины не обязательны! Они делают все, что им хочется.

— Я очень боюсь за тебя, Нура, — сказал я, держа ее за руку и не в силах отпустить ее.

— Я не знаю, что тебе сказать. Мы ничего не имеем, чем могли бы защититься. И все, на что мы можем надеяться, — это чудо или проявление хотя бы немного гуманности у них. Эта надежда равносильна надежде, остающейся у жертвы, когда она находится в пасти зверя. Но главное, что отличает их от зверей, это то, что они прекрасно могут вообразить себе состояние жертвы в то время, когда их зубы впиваются в ее тело.

Я пристально посмотрел на нее с ужасным чувством, что я вижу ее в последний раз.

— Иди, Халиль.

— Не могу, Нура.

— Я тебя прошу, иди. И постарайся дойти до своего жилья. Будь осторожен, ради меня, Халиль.

— Ты тоже, Нура. Будь очень осторожна, ради меня. Я завтра обязательно вернусь.

— Хорошо, я тебя буду ждать. Только обещай, что будешь остерегаться встречи с ними.

— Обещаю.

И мы молча стояли, растерявшись в раздумьях: что же еще можно было сказать, чтобы отложить нашу разлуку хоть на несколько минут. Мой разум был полон слов, которые мне очень хотелось высказать ей. Но я не мог уловить ни одного слова из этой речи, чтобы выговориться. Может, потому, что время было неподходящим. Или, скорее всего, потому, что времени вообще у нас не было. Мне кажется, что мы будто нерешительно пытались открыть ворота наших внутренних пространств, разыскивая в них маленькую площадку, где господствуют мир и спокойствие, где любовь может расцвести. Но, еще не вдохнув воздуха той площадки, мы обнаруживали, что наши попытки проваливаются из-за шума самолёта, или из-за шума выстрела, или из-за загруды или далекого крика, или даже из-за мысли, зарождающейся в воздухе и проникающей очень быстро в наши головы, моментально уничтожая все наши мечты.