Николай Логинов - Что было, то было (повести, рассказы)
Прислушалась к беседе Павла с Таней.
— Далеко-далеко? — спрашивала про что-то усевшаяся к нему на колени Таня.
— За тысячу километров, — отвечал Павел.
— Баушку возьмем? — Искоса взглянула на бабушку. — Не слушай, баушка!
— Пускай слушает, ведь ей тоже хочется поговорить, — заступился за Власовну Павел.
— Возьмем?
— А как лучше — оставим здесь одну или возьмем?
— Лучше возьмем. Ты поедешь, баушка?
— Куда, дитятко?
— Папа, скажи, куда.
— В большой-большой город.
— Поедешь, баушка?
— Поеду, как же. Куда вы с папой — туда и я.
— Баушка говорила — папа забыл дорогу домой. А ты не забыл, папа?
— Сначала забыл, потом вспомнил.
— Больше никогда не забудешь?
— Ни-ког-да! Разобьем фашистов — снова приеду, тебе куклу привезу. Красивую-красивую. Надо куклу-то?
— Да.
«Все-таки похожа на Галку, — снова подумал Павел, любуясь Таней, своим найденышем. — Только вот родимое пятнышко переселилось с мочки на щеку и вместо голубеньких ленточек в косичках пестрые лоскуточки».
Заморосил дождь. Они с крыльца перебрались в избу, и беседа продолжалась. Но уже недолго. Павел сам прервал ее:
— Пожалуй, пора мне и в путь-дорожку дальнюю. — Он хотел произнести это беззаботно, а дрогнувший голос выдал его волнение.
Таня сразу притихла. Власовна поднялась с лавки, хотела что-то сказать и лишь часто заморгала глазами. Липатов снял с колен Ташо.
— Ну, не кручиньтесь! Скоро снова увидимся, — произнес бодро, как только мог, подошел к Власовне, обнял. Потом подхватил на руки Таню, поцеловал и вдруг на губах своих почувствовал Танюшины соленые слезинки. Еле совладал с собой — горький комок застрял в горле и не таял, пока Власовна снимала с гвоздя шинель, пока выводили они втроем из избы на крыльцо, и только там, когда в лицо Павлу дохнул свежий ветер, он немного успокоился.
Взял из рук Власовны шинель, присел на корточки, еще раз поцеловал Таню, тихо спросил:
— Ну, моя хорошая, будешь папу ждать, письма писать?
Таня надула губки и молчала, готовая вот-вот разрыдаться. «Как Галка!» — опять отметил Павел. Распрямился, пожал своей сильной рукой сухонькую руку Власовны.
— Одел бы шинель-то, Павлуша. Дождь ведь, — захлопотала Власовна.
— Ничего, не размокну, — сказал и быстро спустился по ступенькам на тропку.
— Дай бог тебе здоровья! — услышал позади горячий шепот.
Пошел не оглядываясь. Дождь шебаршил по лопухам. Путались в голове мысли. Глубоко вздохнул лишь в поле, словно до этого что-то мешало дышать вольно, полной грудью. Было грустно. Он не замечал ни мокрого подорожника под ногами, ни зыбкой ржи кругом, ни голубого перелеска вдали.
Вышел на большак, в первый раз обернулся. Власовна и Таня стояли на прежнем месте. Второй раз поглядел на Заречье перед тем, как скрыться в перелеске. Но уже не мог различить, есть ли кто на крыльце.
Дождь перестал. Широкая солнечная полоса проплыла от Заречья по ржаному полю, коснулась дороги, захватила на ней путника с серой шинелью, перекинутой через руку. Повеселело кругом, заискрилось.
«Счастливый я, — подумал Липатов. — Нагляделся на Галку… Надо написать Лиде…»
Впереди лежала прямая дорога.
3
Прошел год с небольшим.
Павел Липатов, спрыгнув на тихой станции с подножки запыленного в пути вагона, с чемоданом в руке направился в Заречье.
Стояла первая послевоенная осень. По обе стороны дороги полыхал багрянцем осинник, пламенели кусты рябины, березы неторопливо роняли золотые листья. Хорошо, замечтавшись, идти и не замечать верст, вволю вдыхать лесную прохладу.
Какова-то будет встреча? Бабушка и внучка… Они жили в сердце Павла весь год. И Лида, жена его, после писем и рассказов мужа о Тане давно хотела увидеть ее.
Липатов часто писал Власовне, слал деньги, много думал о ее внучке. И уже не отличал Таню от Галинки, а Галинку от Тани. Они обе слились в одно милое существо.
А дрался!.. Пускай скажет кто-нибудь, что капитан Липатов не был храбрым в бою. Он воевал за Таню, за покой старой Власовны, за Родину, без которой немыслима для него жизнь.
Шли и ему письма из Заречья. Простенькие треугольнички находили Павла, где бы он ни был, как далеко ни кинула бы его война. Последнее получил за несколько минут до отъезда из полка. В письме, написанном рукой девочки-соседки, сообщалось, что к ним в деревню приходила учительница, записывала в первый класс ребят. Заметив Таню, учительница спросила:
— Тебя, девочка, тоже в школу записать?
— Да-а, — тихохонько ответила Таня и приблизилась к столу, за которым сидела учительница.
— А как звать тебя?
— Таня.
— Сколько же годков тебе?
— Шесть.
— Маловато, Таня… Чья ты?
— Баушкина. — Подумала, добавила: — И папина.
— У ней папа в армии, капитан, — успел вставить кто-то побойчее.
— Значит, ты капитанская дочка? — улыбнулась учительница.
После этого Таню, как было сказано в письме, все в деревне зовут капитанской дочкой.
В конверт был вложен листок — Танино рисование: домик с крохотными окошками, из трубы валит дым, вверху лучистое солнышко, вниз от домика к колодцу тянется тропка…
Широкая, задорная песня отвлекла Павла от дум. Слева, на полянке за плетнем, три женщины жали овес. Одна, что поближе, заметила Липатова и, как держала пучок овса, скрученный для вязки снопа, так и застыла. Она, должно быть, сообщила о Павле подругам, и они тоже перестали жать, разогнулись.
— Успех в работе! — крикнул им Липатов.
— Спасибо, — ответила та, что цервой увидела его. — Завернул бы на беседу, служивый!.
— Некогда. Спешу.
— К любушке? Дождется, не умрет.
— Бойка!.. Только почему же от соседок-то отстала?
— А ты взял да и помог бы.
Она обернулась к подругам и что-то сказала им. Те расхохотались и, позабыв о капитане, снова принялись за дело. Липатов ускорил шаг. Вслед донеслась озорная частушка:
Ты военный, ты военный,
Ты военный — не простой.
Дома жёнка, два ребенка,
Говоришь, что холостой.
За нею жницы запели новую, но слов Липатов уже не разобрал.
Кончился лес. Показалась деревня. С большака Павел свернул на малонаезженную дорогу, по которой год назад шел, усталый, на ночлег в Заречье. Вот и речка — все такая же тихая. А мост новый. Вон изба, ставшая ему родной. Кто это на крыльце? Власовна?.. Будто и не уходила с него весь год. Таня бегом пустилась навстречу. Узнали!.. Словно маков цвет, мелькало на дороге красное, не по росту коротенькое платьице, трепыхались косички.
Павел опустил наземь чемодан и обеими руками подхватил разбежавшуюся Таню. Она припала к его плечу. Часто-часто колотилось сердечко. Павел увидел, как, не вытерпев, засеменила к ним Власовна.
Таня уцепилась за ручку чемодана:
— Я помогу, папа.
Они вдвоем понесли чемодан.
— Давай отдохнем, — остановился Павел, чтобы посмотреть на Таню. Похвалил: — Вон как ты вымахала! Совсем большая. Тебя, говорят, капитанской дочкой зовут?
— Па-па! — вмиг помрачнела Таня.
— Не буду, не буду. Пошли. Папа скоро-майором станет — и все позабудут, что ты — капитанская дочка. «А на Галку все так же похожа», — подумал Павел, сбоку разглядывая Таню.
Власовна остановилась, подождала их.
— Павлуша… — прошептала, когда Павел обнял ее.
Он как можно веселее сказал:
— Вся семья в сборе!
— Слава богу, — дрожащими губами добавила Власовна.
4
По мягкой лесной дороге ходкою рысью бежала гнедая лошадь, запряженная в тарантас на железном ходу. Кроме Петьки, веснушчатого паренька лет тринадцати, в тарантасе на свежем сене сидели трое: военный, старушка и девочка. Это капитан Липатов с Власовной и Таней покидали Заречье. Все молчали, каждый был занят своими думами.
У Павла в ушах гудели еще голоса баб и ребятишек, толпившихся у избы Власовны.
Тут же была и та, что зазывала Липатова на помощь, когда он проходил мимо жниц четыре дня назад. Молодая, лет тридцати. На плечи накинута цветастая косынка.
— Зачем Власовну-то забираете от нас? — шутливо насупив брови, спросила она Павла.
— А тебе неужто жалко? — вопросом ответила за Павла Власовна.
— Поди, не жалко…
— Я ведь, Агнюша, погостить. Насовсем-то с Заречьем не расстаться мне.
Ехала Власовна и в самом деле только погостить. «Пускай, — думала, — попривыкнет Танюша».
Павел в час проводов заметил и пристальные взгляды провожающих, и грусть в глазах Власовны, и зависть ребятишек, окруживших Таню, едущую куда-то далеко. Вот одна из девочек, чуть постарше Тани, подошла к ней, когда та с нарядной куклой уже сидела в тарантасе, и сунула в руки несколько морковок.
