Эркман-Шатриан - Рекрут Великой армии
Мы подошли к Мецу около пяти часов. Барабаны забили. Раздалась команда. Мы вступили в город и пошли по узким, грязным улицам, заставленным ветхими домами. Город кишел солдатами.
Нас выстроили на площади перед казармой. Мы думали, что придется переночевать в ней, но нам раздали по двадцать пять су и выдали билеты для постоя. Мы снова пошли вместе с Бюшем. Он не видел раньше никакого другого города, кроме Пфальцбурга.
На нашем билете был указан адрес мясника Элиаса Мейера. Мясник, узнав, что его дом отведен под постой, очень рассердился и встретил нас недружелюбно. Жена мясника — худая, рыжая женщина, стала кричать, что ей каждый день присылают солдат, а к соседям почему-то не посылают, ну и тому подобное. Вскоре появилась дочь хозяина — бледная и черноглазая — и старая служанка.
Служанка отвела нас в амбар. Мы поднялись по скользкой лестнице на чердак, где валялось грязное белье. Мой товарищ был доволен, но я был возмущен. Не будь я в таком отчаянии, я бы нашел сей чердак еще более ужасным. Служанка, указав нам эту дыру, некоторое время постояла на пороге, словно ожидая, что мы ее еще и поблагодарим.
Мы сняли ранцы, а потом спустились вниз, чтобы купить мяса и хлеба. Закупив всего, мы пошли в кухню готовить себе ужин.
Сюда скоро пришел наш хозяин. Узнав, что я часовщик из Пфальцбурга, он немножко смягчился и даже велел служанке дать нам подушку. Дальше этого его заботливость о нас не пошла.
Мы скоро заснули. Я рассчитывал встать рано утром и сбегать в арсенал, но проспал. Товарищ разбудил меня со словами: «Бьют сбор!»
Я прислушался. Да, барабаны уже били. Мы едва успели одеться, запаковать ранцы и сбежать вниз. Когда мы подходили к площади, началась перекличка. После нее к полку подъехало два фургона, и нам раздали по пятьдесят патронов на человека. Я понял, что теперь все пропало. Мне больше не на что было рассчитывать. Мое письмо к начальнику арсенала могло пригодиться лишь после кампании, если мне удастся выбраться из нее живым и придется дослуживать свой срок.
Зебеде издали поглядел на меня, я отвернулся. В это время раздалась команда:
— Налево кругом, марш!
Барабаны гремели. Мы шли в ногу. Мимо проходили дома, крыши, окна, переулки, люди. Мы прошли первый мост, потом подъемный мост. Барабаны умолкли. Мы направились к Тионвилю.
По этой же дороге двигались и другие пешие и конные войска.
В Тионвиле мы пробыли до 8 июня. Здесь мы несколько раз гуляли с Зебеде по окрестностям и вспоминали Катрин, дядюшку Гульдена и других.
Восьмого батальон снова прошел мимо Меца, не заходя в него. Ворота города были закрыты, на укреплениях стояли пушки, как во время войны.
Солдаты говорили:
— Все войска идут к Бельгии… Через месяц произойдут важные события… Император ударит по англичанам и пруссакам.
Чем больше мы шли, тем больше нам попадалось войск. Я уже видел такую картину в Германии и говорил Жану Бюшу:
— Скоро будет горячо!
Глава XV. «Пришел час победить или умереть!»
Мы продолжали маршировать по скверным дорогам, окаймленным бесконечными полями ржи, овса, ячменя и конопли. Стояла невероятная жара. Я был мокр от пота. Я уже испытал прелести дождя, ветра и снега, теперь очередь дошла до пыли и солнца.
Я видел, что до битвы уже недолго осталось. Со всех сторон гремели трубы и барабаны. Когда мы проходили по высокому месту, то видели кругом бесконечные ряды штыков, пик и касок.
Зебеде время от времени кричал мне:
— Эге, Жозеф, мы еще разок увидим белые значки пруссаков!
Я отвечал ему шуткой, словно был рад рисковать своей жизнью и сделать Катрин без времени вдовой из-за того, что меня вовсе не касалось.
Когда мы пришли к Роли, оказалось, что в этой деревне уже квартируют гусары. Нам пришлось расположиться бивуаком на склоне холма, около ухабистой дороги.
Не успели мы расположиться, как появились несколько обер-офицеров. Полковой командир Жемо вскочил на лошадь и поехал им навстречу. Они поговорили о чем-то и потом все поехали в нашу сторону. Один из приехавших, генерал Пешо, велел бить в барабаны и крикнул нам:
— Станьте кругом!
Солдаты столпились вокруг. Генерал развернул бумагу и пояснил:
— Приказ императора.
Тут настала такая тишина, что можно было подумать, будто генерал совсем один в поле. Все, начиная с командира и кончая последним новобранцем, напряженно слушали. Даже теперь, через пятьдесят лет, я не могу вспоминать эту минуту без волнения. В ней было что-то великое и ужасное.
Вот что нам прочел генерал:
«Солдаты! Сегодня годовщина битвам при Маренго и при Фридланде, которые дважды решили судьбу Европы. Тогда, как и после Аустерлица и Ваграма, мы были слишком великодушны, мы поверили клятвам и заявлениям королей и оставили их на престоле. Ныне они образовали коалицию и посягают на независимость и самые священные права Франции. Они собираются бесчестно вторгнуться к нам. Двинемся им навстречу! Или мы или они!»
Весь батальон закричал: «Да здравствует император!» Генерал поднял руку и все смолкло.
«Солдаты! При Иене мы сражались против этих, столь заносчивых теперь, пруссаков — один против трех, при Монмирае — один против шести. Пусть те из вас, кто был в плену у англичан, расскажут, как они страдали в английских тюрьмах.
Саксонцы, бельгийцы, ганноверцы и солдаты рейнской конфедерации стенают от того, что их заставляют помогать делу королей — врагов справедливости и прав всех народов. Они знают, что эта коалиция ненасытна: она уже поглотила двенадцать миллионов поляков, двенадцать миллионов итальянцев, миллионы саксонцев, шесть миллионов бельгийцев и скоро поглотит второстепенные государства Германии.
Безумцы! Мимолетная удача ослепила их. Не в их силах покорить и унизить народ французский. Если они вступят во Францию, они найдут там себе могилу.
Солдаты, нам предстоит совершить тяжелые переходы, дать битвы, избежать опасностей. Будем тверды, и победа будет наша. Мы снова завоюем Права Человека и счастье родины. Для всех честных французов теперь пришел час победить или умереть!
Наполеон».
Нельзя представить себе, какой крик поднялся кругом. Это зрелище возбуждало наш дух. Император словно вдохнул в нас свой боевой дух, и мы были готовы истребить все и всех. Генерал уже уехал, но крики еще продолжались. Даже я остался доволен прокламацией и считал, что все сказанное — истинная правда. Я подумал, что она удовлетворила бы и дядюшку Гульдена: ведь в ней было сказано о правах человека, то есть о свободе, равенстве и братстве.
Сильные и справедливые слова императора усилили нашу бодрость. Старые солдаты говорили, смеясь:
— На этот раз мы не будем долго мешкать. Через один переход мы нагрянем на пруссаков.
Новобранцы, еще не слышавшие свиста пуль, радовались больше других. Глаза Бюша блестели, как у кошки. Он сидел на краю дороги и медленно точил свою саблю. Другие оттачивали штыки или выверяли кремень у ружья. Все это обыкновенно делается накануне битвы. В такие минуты тысячи мыслей пробегают у вас в голове, брови хмурятся, губы сжимаются, лицо становится печальным.
Тем временем кашевары раздобыли в деревне мяса, лука, хлеба, развели костры и начали готовить ужин. Котлы весело булькали, а кругом сидели солдаты, и все сразу, не слушая друг друга, рассказывали о былых битвах, о чужеземных странах.
Настала ночь. После ужина было приказано затушить костры и не играть зори: это означало, что враг недалеко.
Глава XVI. Измена
Начала всходить луна.
Мы с Бюшем ужинали из одного котла, и после еды он мне часа два рассказывал о своей жизни на родине. Он жил в такой бедности, что теперь находил превосходным и солдатский стол, и хлеб, и рубахи грубого холста, и все прочее. Его беспокоила только мысль о том, как бы дать знать своим двум братьям о своем хорошем житье-бытье и убедить их тоже идти в солдаты.
— Да, все это хорошо, — качал я головой, — но ты не думаешь о русских, англичанах и пруссаках.
— Мне на них наплевать. Моя сабля режет, как бритва, мой штык колет, как игла. Скорей они должны бояться повстречаться со мной.
Мы с Бюшем стали закадычными друзьями. Я любил его почти так же, как своих старых товарищей — Клипфеля, Фюрста и Зебеде. Он тоже привязался ко мне и, думаю, готов был жизнь за меня положить. Он был не очень умен, но зато имел доброе сердце.
Пока мы толковали с Бюшем, к нам подошел Зебеде. Он хлопнул меня по плечу и спросил:
— Почему ты не куришь?
— У меня нет табаку.
Он сейчас же отдал мне половину своей пачки. Я видел, что он меня любит по-прежнему, несмотря на разницу нашего положения. Он думал, что мы нападем на пруссаков и отплатим им за все наши поражения. Он словно забыл, что и у них есть ружья и пушки. Но разве можно переубедить человека, который все видит в розовом свете? Я покуривал трубку и поддакивал Зебеде.
