Луи де Берньер - Бескрылые птицы
В Смирне я совсем растерялся: город большой, тьма народу, спросишь дорогу — один говорит туда, другой сюда, и половина людей изъясняется на неведомых языках. Из экономии я ночевал на пристани, а в этом приятного мало: шныряли крысы, которых я ненавижу, и на канатных бухтах дешевые шлюхи обслуживали иностранных матросов. Спать не давали.
Через день я повстречал человека с великолепным пистолетом за кушаком. «Селям алейкум, — сказал я. — Простите, что досаждаю, но не могли бы вы сказать, где купили такой замечательный пистолет? Знаете, я ищу что-то подобное».
Прохожий рассказывает об оружейнике Абдуле Хрисостомосе и объясняет дорогу в турецкий квартал, что соседствует с армянским.
«Хочу вас предупредить, — говорит незнакомец. — Добиться толку от Абдула Хрисостомоса непросто. Вы получите прекрасное оружие, только не рассчитывайте, что быстро».
Немного поплутав, я разыскиваю этого Абдула Хрисостомоса, и он оказывается действительно своеобразной личностью. Представьте смесь еврея с греком, куда еще подмешали армянина, араба, болгарина и негра, а потом добавили сумасшедшую собаку. Речь разборчива, как у осла, если вообразить, что это животное умеет говорить; голова вся выбрита, кроме макушки, где волосы заплетены в косицу; золотое кольцо в ноздре и еще штуки четыре-пять в каждом ухе. Огромные толстые губы разъезжаются в улыбке до ушей, а в одном переднем зубе алмазная вставка, что постоянно сверкает вам в глаза и мешает разговору.
В мастерской печи с горящим углем, запах раскаленного железа — прямо картинка ада. Всё вокруг в саже, включая Абдула, и я по сию пору не знаю, кто он — чернокожий, араб или что-то другое.
Оружейник показывает мне все модели, какие он изготавливает, объясняет разницу между дамасским и расточенным дулом, говорит, что может сделать нарезной ствол, если я пожелаю и не стану о том болтать, поскольку нарезка запрещена, но гладкий ствол, говорит он, универсальнее, хотя бой у него менее точен; достает великолепные вкладки из слоновой кости, серебра и перламутра, которыми можно инкрустировать рукоятку из грецкого ореха, березы или другого дерева, а можно и обойтись; спрашивает, должно ли мое оружие заряжаться через ствол или иметь казенник, быть однозарядным или снабжено барабаном, а я хватаюсь за голову и вскрикиваю: «Абдул-эфенди! Выбор так богат, что я совершенно растерялся, у меня мозги уже не соображают».
Оружейник говорит: «Ладно, начнем сначала. Желаете пистолет или что-нибудь с прикладом?»
Вот уже закавыка: мне казалось, я хочу красивый пистолет, чтобы носить за поясом, а теперь начинаю думать, что большое ружье лучше. Потом задумываюсь о цене, а дьявол в голове нашептывает: «Да какая разница?», и я говорю: «Вообще-то я хочу и то, и другое». Абдул сияет, он любит таких заказчиков. В конце концов мы решили, что я получу гладкоствольный однозарядный пистолет с казенником и красивой простой березовой рукояткой, а также нарезное однозарядное охотничье ружье с казенником и красивым простым березовым прикладом. Видите, я старался сохранить благоразумие в своем безрассудстве, заказав практичное и полезное оружие, не слишком причудливое и не чрезмерно дорогое. Мы сторговались в цене, она была высокой, но не запредельной, к тому же я надеялся на очередной приход кочевников. Они много путешествуют, и горшки у них бьются часто, а их путь пролегает через наш город, всегда можно сбыть товар.
«Приходите через пару месяцев, — говорит Абдул Хрисостомос. — Все будет готово».
Естественно, я весь в нетерпении, ни о чем больше не могу думать, горшки разваливаются под пальцами, но вот наконец я отправляюсь со следующим караваном и оказываюсь в мастерской Абдула Хрисостомоса.
Он меня помнит: «А, Искандер-эфенди! Приятно вас видеть! Рад сообщить, что ваше оружие готово, и я уверен, вы будете в восторге».
Однако он чего-то межуется, и я скоро выясняю, почему. Прежде всего, у пистолета рукоятка из грецкого ореха, филигранно инкрустированная серебром, да еще четыре заряжающихся с дула ствола, растопыренные, как пальцы.
«Что это, скажите на милость, Абдул-эфенди?»
«Пистолет классической системы для подавления бунтов, — отвечает он. — Одним нажатием курка укладываете четверых, стоящих плечом к плечу».
«Абдул-эфенди, — говорю я, — все это прекрасно, но мне не требуется подавлять никаких бунтов. Я вообще ни разу не поднимался на корабль, никогда не бывал в море, и я не капитан, которому нужно сохранять порядок. Я гончар и хочу пистолет, чтобы носить за кушаком, когда прогуливаюсь по городу или отмечаю праздник».
Абдул совершенно сникает: «Значит, не возьмете? А я думал, вам понравится, он такой красивый».
«Пистолет прекрасен, — говорю я, — но я такой не заказывал, и он, держу пари, намного дороже».
У Абдула дрожит нижняя губа, текут слезы. Этот здоровенный мужичина плачет, выговаривая детским голоском: «Я надеялся, вам понравится. Делал с такой любовью, так старался, и он всего в два раза дороже».
Я пытаюсь его утешить: «Абдул, это шедевр, вам нужно послать его в подарок самому Султану-падишаху, он достоин царского арсенала, а для меня он слишком хорош, мне такой не потянуть. Что с ружьем?»
Абдул Хрисостомос отирает лицо, испачкав руку сажей, и выносит ружье. Я смотрю и не верю своим глазам: шесть соединенных стволов, которые после выстрела проворачиваются. Очень красивый эбеновый приклад инкрустирован перламутром, но ружье из-за шести стволов такое тяжелое, что я просто не могу поднять его к плечу.
«Моя новейшая конструкция», — гордо улыбается Абдул.
«Это еще один подарок Султану-падишаху, — говорю я. — Ружье изысканное, но слишком тяжелое, и я такое не заказывал».
Оружейник смотрит на меня так, будто я только что сообщил о смерти его матери. Короче говоря, мы условились, что я снова приеду через два месяца со следующим караваном.
Я приезжаю в третий раз, и теперь Абдул сделал пистолет с нарезным стволом и семизарядным барабаном, а калибр такой, что одним выстрелом можно снести стену дома. Честно говорю, в дуло мой указательный палец пролезал. А у ружья ствол длиной шесть футов, потому что «повышается точность боя, и с тысячи ярдов можно сбить кроличью какашку». Все повторяется, Абдул плачет и говорит, что он художник и не может сдерживать свои творческие порывы.
«И меня можно назвать художником, — отвечаю я. — Но когда люди заказывают мне горшок, они получают то, что просили, а я стараюсь сделать его как можно лучше, потому что искусство не только в замысле, но и в воплощении, и не нужно все бесконечно усложнять». — Искандер помолчал. — И вот теперь я в четвертый раз отправляюсь к оружейнику, надеясь, что наконец получу пистолет и ружье, какие заказывал. А все передряги начались с того, что мой сынок подрался с приятелем и я начал страдать из-за отсутствия пистолета. По-моему, я свалял дурака. — Он кивнул на небо. — Наверное, Аллах смеется надо мной.
— Да нет, мужчине необходимо оружие, чтобы чувствовать себя мужчиной, — успокоил Али. — Без этого никуда. Сам увидишь — жена зауважает, сын станет тобой гордиться, а как пройдешься вечерком по улицам, почувствуешь себя самим Рустэм-беем.
Ага усмехнулся скрытой лести, а Искандер признался:
— Я уже волнуюсь.
Стамос отер нос рукавом:
— У этой истории нет конца. Я не доволен. На обратном пути непременно расскажи, как все прошло.
— Мне понравилось описание оружейника, — сказал Мохаммед. — Прямо как живой стоит с этими кольцами и косицей. — Он оглядел попутчиков и спросил: — Кто следующий?
Левон-хитрюга поднял руку:
— Я знаю историю о сорока визирях.
— Да это самый длинный рассказ на свете! — воскликнул Искандер.
— Если помнишь его целиком, — ответил Левон. — Боюсь, я многое запамятовал.
— Давай, мы напомним, — ободрил Стамос.
И Левон-хитрюга два дня рассказывал самую длинную из сочиненных историй о женских уловках и вероломстве. Все смеялись, не воспринимая всерьез женоненавистнические байки, и только странно смутившийся Рустэм-бей примолк и погрустнел. Забавно, что ятаган получил именно Левон-хитрюга: из неверных лишь торгаш-армянин поведал историю, но он был единственным, кого совершенно не интересовало оружие.
26. Мустафа Кемаль (6)
Далеко от Эскибахче, за Додеканесом и Эгейским морем Мустафа Кемаль наконец-то возвращается в Салоники — город, где родился. Идет 1907 год. С досадой и раздражением Мустафа понимает, что ссылка в Дамаск уничтожила его шансы на роль революционного лидера. Создан новый комитет «Единение и Прогресс», куда входят такие люди, как Талат-бей, Чемаль и Али Фетхи. Встречи проходят с секретностью масонской ложи, даются клятвы на саблях и Коране, и общество становится широкоизвестно под названием «младотурки». Новое образование поглощает общество «Отечество и Свобода», к Мустафе относятся с недоверием, поскольку все эти фокусы с тайнами и клятвами ему скучны. Его не допускают к активным действиям, и он проводит время, инспектируя македонские железные дороги.
