Вадим Инфантьев - После десятого класса. Под звездами балканскими
— Почему же вы тогда мне ничего не сказали?
— О чем?
— О вашем комбинированном прицеле для стрельбы без ПУАЗО.
— Так его еще тогда не было.
— А мысли?
— Очень смутные.
Потом мы сидели за столом. На нем лежали листы миллиметровки, баллистические таблицы, чертежи прицела и еще какие-то книги.
Инженер-полковника звали Павлом Васильевичем Хромовым. Перебирая лежащие на столе бумаги, он усмехнулся и признался:
— О подобном прицеле я думал еще с тридцать восьмого года. Правда, у вас еще далеко не то, чего хотелось бы, ио вполне реально, конкретно и, главное, легко осуществимо, переделку можно проводить в полевых условиях. — Он долго рассматривал чернильный прибор, приподнял блестящую крышечку, повертел в пальцах, положил на место, вздохнул: — Вопрос этот сложный. Если вы были в Испании… Фу ты, что я говорю! Сколько вам лет?
— А я тогда просился, заявления писал…
— Хорошо-хорошо. Так вот, война в Испании показала, что зенитным батареям трудно обороняться при звездных налетах высотной авиации. И я до сих пор сторонник того, чтобы дать орудиям возможность стрелять без центрального прибора, пусть менее точно. — Хромов посмотрел мне в глаза, усмехнулся и провел ладонью по щеке. — Ваш покорный слуга сконструировал такой прицел, но его не приняли. Он не был гениально простым. Ведь сложное придумать легче, чем простое. Он оказался громоздким, с массой тонких, чувствительных механизмов, и ставить его на орудие — все равно что пытаться возить ящик яиц на лихом скакуне. Да и тактикам было трудно возражать. Они рассуждали резонно. Потолок, скорость, огневая мощь авиации увеличились, и стрелять одним орудием по современному самолету бесполезно. Нужен массированный, сосредоточенный по одной цели огонь, чтобы сбить противника. — Хромов положил сжатый кулак на стол и продолжал сухо: — Современная противовоздушная оборона возможна только при взаимодействии всех средств: наблюдения, целеуказания, истребительной авиации, зенитного огня разных калибров и прочее и прочее. Батареи должны не только обороняться, но и прикрывать друг друга. Только в этом случае ПВО будет более или менее надежной. Но пока средства воздушного нападения превышают средства обороны. Так уж получилось… — Хромов задумался, закурил и вздохнул: — А вообще, для борьбы с авиацией нужно искать что-то другое.
Он умолк, медленно затягиваясь папиросой, а мне было непонятно, куда он клонит. Если прицел его конструкции не приняли, то о моем, вырабатывающем данные для стрельбы с точностью до пол-лаптя в любую сторону, вообще не может быть никакой речи. Стоило ли для этого меня вызывать? Сообщили бы письмом или по телефону, и все.
Я покряхтел, поерзал на стуле. Хромов встрепенулся:
— Ваш способ переделки прицела подкупающе прост и надежен, как топор. В данном случае вы правы: уж коли приходится стрелять, то лучше неточно, чем наобум. У вас на фронте еще батареи могут прикрывать друг друга, а на других фронтах есть участки, где батарея стоит одна-одинешенька…
— Вы разве не ленинградец?
— Я в командировке. — Хромов потер руки и заявил: — Ну ладно, с преамбулой покончено. — Он показал глазами на листы миллиметровки, исполосованные кривыми линиями. — Я тут в ожидании вас кое-что придумал. Прицельные барабаны нужны другого типа, и мы их переделаем. Полковник Максютин уже распорядился выделить для вас одно орудие и сказал: «Делайте с ним что хотите, хоть ствол отпиливайте, если покажется длинным», но с расчетами велел уложиться в три недели. Так что завтра с утра за работу. — Хромов встал и спохватился: — Да, вы из досрочного выпуска или курсы окончили?
— Ни то ни другое, я просто десятиклассник, прошел полковую школу, — признался я.
— На линейке считать умеете… логарифмической?
— Это да. Умею.
— Вполне сойдет. Вот вам койка. Отдыхайте. Спокойной ночи.
Ничего себе «спокойной ночи» после такого разговора! Я и мысли не допускал, и во сне не снилось, что вдруг вызовут в штаб фронта, дадут пушку и скажут* «Делай с ней что хочешь». Только в книжках раньше про это читал.
Вот и ворочался всю ночь на койке, смолил табачным дымом потолок, и только под утро пришла дремота. И вдруг мне представился весь город как огромный, живой, добрый и умный организм. И в душе шевельнулась любовь к нему, не такая, какой любят женщину, а какая-то особенная, как к чему-то очень большому, родному и живому. И понятия стали меняться местами: то ли я частица города, то ли город частица меня. А мы этот город не можем надежно защитить от укуса алюминиевой мухи!
В ночном небе за тучами летит к городу самолет. По сравнению с городом он меньше, чем комар перед слоном. А город начинает стонать, захлебываться в крике воздушной тревоги. Звукоулавливатели с раструбами, похожими на трубы старинных граммофонов, шарят в небе. А самолет летит всего в два раза медленнее звука, и шум его мотора доходит до земли с большим опозданием. Прожекторы своими лучами не могут пробить тучи, за которыми крадется враг. Данные для стрельбы со звукоулавливателей по телефону передаются на батареи. Кричат телефонисты, кричат прибористы, кричат орудийные номера. Не батарея, а восточный базар. Орудийные залпы рвут темноту. Снаряды летят в небо, но где они рвутся, за тучами не видно.
А самолет летит себе, летит. Может, маневрирует, завидев близкие разрывы. Нужно полнеба засыпать снарядами, чтобы заставить врага отвернуть или попасть в него осколком. Как бы придумать такое оружие, чтобы оно сшибало высотные самолеты, как охотник утку, — влёт!
У нас и так сложные приборы. Пока в них разберешься — мозги вспухнут. По видимой цели они дают точные координаты. Но снаряд добирается до цели почти полминуты, за это время даже тихоходный самолет пролетит более трех километров. На этом пути он успеет спокойно изменить и скорость, и курс, и высоту, а то вообще повернуть и полететь обратно. Он будет в одном конце неба, когда снаряды, направленные в него, разорвутся в другом месте. Нет. Нужно совсем другое оружие. Даже непонятно, почему полковник Максютин заинтересовался моим прицелом. Ну что одна пушка, когда нужны тысячи стволов и сотни тысяч снарядов!
— А вы спать-то горазды, — разбудил меня Хромов. Он стоял уже без шинели и фуражки. — Логарифмы помните? Ничего, восстановите быстро. Вот таблицы, и на всякий случай тригонометрия, баллистические таблицы и линейка.
С грустной радостью смотрю на «Учебник прямолинейной тригонометрии» Рыбкина и «Шестизначные таблицы логарифмов» Пржевальского. Вот где пришлось с вами встретиться! Надоели вы мне когда-то, не любил я вас, а сейчас листаю страницы, и близкая, так быстро удалившаяся юность улыбается мне Лялькиными глазами сквозь сетку формул и чертежей. Я слышу, как перешептываются одноклассники, и даже от рук моих снова запахло мелом и чернилами…
В кохмнату вошел полковник Максютин. Я вскочил. Он ничуть не изменился: те же морщины на задубевшем лице, та же седина, та же уверенная порывистость в жестах. Все то же, как и три года назад, когда нас привезли из студенческих общежитий в полковые казармы. Пожимая мне руку, Максютин спросил:
— А ты у меня, кажись, служил? Ваше орудие в лагерях по танку здорово отстрелялось. А где теперь его наводчик?
— Шиляев, — подсказал я — Не знаю. Нас разбросало по всему фронту, кажется, под Шлиссельбургом он…
— Под Волховстроем, — вспомнил Максютин, толкнув меня в плечо. — В дивизионе Светлякова командует батареей.
— Ну и память у вас…
— Работайте. Не буду мешать.
Неделю мы работали с Павлом Васильевичем Хромовым вместе в одной комнате. Я брал данные из баллистических таблиц и пересчитывал все это для нашего прицела. Ох и нудная эта работа, да и многое позабыто. Хромов по моим расчетам строил на миллиметровке графики в крупном масштабе, уточняя их, выявлял ошибки и снимал данные для расчета прицельных барабанов. Так мы проводили целые дни с утра до глубокой ночи. Я даже забыл, что сейчас живу в самом центре Ленинграда, что работают театры и кино. Когда еще снова удастся побывать в этом городе? А может, и совсем не удастся — война.
В городе объявлялись воздушные тревоги, стреляли орудия, рвались на улицах вражеские снаряды, плавали под бледными ночными облаками сотни аэростатов заграждения, а мы с Хромовым возились с логарифмическими линейками, циркулями и лекалами.
Через неделю койку генерала Крюкова занял молодой щеголеватый полковник, мне пришлось уехать в Пороховые и поселиться в артиллерийских мастерских.
Одноэтажный деревянный барак, коридор с потрескавшимся дощатым полом. Одна дверь выходила во двор, другая — в мастерские, где стояли покалеченные орудия. Здесь визжали пилы, гудели сверлильные и токарные станки, звенел под ударами металл.
