Карел Рихтер - Совсем другое небо (сборник)
Он прикинул в уме расстояние, которое ему осталось пройти. До расположения роты было добрых три километра. Через каждые сто метров стояли столбы телефонной связи. У каждого из них он останавливался, приваливался к нему и говорил себе:
— Не дури, ты же можешь легко связаться!
К очередному столбу он прижался ухом. В дереве слышалось гудение. Оно помогло на какой-то миг забыть про боль в ноге, которая становилась все сильнее.
Наклонившись вперед, пошатываясь, солдат с трудом передвигался на здоровой ноге, волоча за собой поврежденную. Он помогал себе палками и со стороны, вероятно, был похож на канатоходца. Мороз спирал дыхание, ресницы склеивала ледяная корка.
— Как на Юконе… — превозмогая боль, шепнул он.
Его любимым писателем был Джек Лондон, и сейчас солдат представлял себя на месте героя из рассказа «Любовь к жизни». Парень вспоминал и советского летчика, сбитого в тылу врага и с обмороженными ногами пробиравшегося к своим. Их пример помогал ему преодолевать трудности мучительного пути. Он останавливался у каждого телефонного столба, мысленно подсчитывая пройденные метры. На морозном воздухе пар от дыхания осаждался наледью на шарфе, который закрывал шею до самого подбородка. Сначала это был просто иней, но постепенно он превратился в ледяную корку. Время от времени солдат тер застывший нос. Щеки его горели, будто исхлестанные крапивой. Острая боль в щиколотке мешала идти быстрее. Парень взглянул на часы: было около двух часов ночи. Покинув роту в одиннадцать, он должен был быть на встрече в половине первого, но, подгоняемый морозом, пришел на стык участков пограничных рот на полчаса раньше, ровно в полночь. Беда случилась с ним, когда ему оставалось пройти до роты меньше пяти километров, всего полчаса ходьбы.
— Я сумею доказать…
Что это была за ночь! Он спотыкался, стонал, ругался. Кто бы мог подумать, к чему может привести простой вывих! Подавшись вперед, солдат напряженно всматривался в даль в надежде увидеть огни ротной казармы. Он вспоминал Джека Лондона и представлял себе переход в тысячу шестьсот километров, который совершил Белый День в полярную ночь. Вспоминал Мересьева.
— Дойду!.. — с каким-то озлоблением кричал он встречному ветру. — Никто не будет вставать с постели из-за того, что Юра Коларж вывихнул себе ногу. Я дойду!
И вдруг почувствовал гордость за себя. Правда, когда здоровая нога стала подкашиваться от усталости, он невольно застонал. Вывихнутый сустав горел и зудел. Ему так и хотелось разуться и пойти босиком. Он попробовал было пойти без лыж, но стал проваливаться. Так он и тащился на «досках», ориентируясь по полосам заснеженных лугов, болот и ельников.
— Слава богу… — проговорил он, когда увидел, что вдали стала вырисовываться башня костела — единственного строения, оставшегося от находившейся там когда-то деревни. Под его куполом в стиле барокко приютилась казарма роты, два окна которой светились как маяк.
— Еще пятьсот метров, — тяжело вздохнул солдат.
Добравшись до накатанной дороги, он тотчас сбросил лыжи и связал их кожаным ремешком. Палки служили ему костылями. Когда он доковылял до шлагбаума, его охватило удивительное чувство удовлетворенности, что он выдержал испытание, что никого не побеспокоил… Он остановился возле часового, у которого из бараньего тулупа торчал лишь кончик носа, а потом показались глаза и рот. Когда часовой заговорил, вокруг его лица образовалось облако пара.
— Дружище! Юра! Где ты шатался? Тебе давно положено быть в тепле…
— Если б ты знал… — Опершись на лыжи, солдат хотел поведать свою одиссею.
— Чего там… — прервал его часовой. — Командир приказал снять дозоры из-за сильного мороза. Остались только пикеты… Знаешь, ведь температура почти тридцать пять градусов. Тебя ждали с машиной на месте встречи, а ты не пришел! Видно, чуть-чуть разминулись…
Йозеф Семерак
Регулировщик
Стоял трескучий мороз. Этот день Власта Буриан с полным основанием назвал бы лютым. Небо напоминало только что побеленный свод, а на шоссе образовались неподражаемые разводы, напоминавшие географическую карту. И хотя солнце кончиками лучей касалось холодной земли, оно еще не в силах было дать ей столько света и тепла, чтобы местность приобрела более уютный вид.
Снега было немного. Только на северной стороне кое-где остались белые сугробы.
Около полудня я, командир роты, вел свое подразделение. В бронетранспортере я чувствовал себя как дома. Колонна шла отработанным маршем, спокойно и с заданной скоростью. С водителем Йиркой Палой у меня были добрые отношения. Он ездил со мной вот уже второй год.
— Товарищ надпоручик, куда теперь? Налево, направо? — прервал он мои мысли.
— Один момент!
— Сейчас будем на перекрестке. Замедлить ход?
— Да, я взгляну в карту. — И тут же добавил: — Налево! Ты что, не видишь регулировщика?
— Вижу, но даже в войну встречались лжерегулировщики.
— Ладно, лишнего не придумывай, мы не на войне. Скажи лучше, кто там стоит? Ты знаешь этого парня?
— Знаю, он из первой роты. Кажется, его зовут Франта. Это тихий, честный парень.
— Как ты? Или, может, лучше?
Мы оба засмеялись, прекрасно понимая друг друга.
— Видите ли, товарищ надпоручик, он — действительно хороший парень. Представьте только, сколько времени он уже тут торчит и сколько еще будет торчать, пока не пройдут все роты и штаб? — Водитель плавно перешел на третью скорость и мягко взял небольшой подъем.
— Это правда, — согласился я. — Работа ответственная.
— Я читал в одной книге, — продолжал Йиржи, что во время второй мировой войны регулировщикам приходилось, бывало, стоять на перекрестках и переправах по нескольку дней и ночей, причем эти функции выполняли порой и женщины. И делали это отлично…
Мы уже приближались к месту новой дислокации части. Через минуту Йиржи выключит мотор и пойдет отдыхать, а мне надо еще посмотреть, как доехала рота.
— На сегодня хватит. Отдыхай.
* * *Опустевший перекресток — как черный асфальтовый крест.
— Бесконечный день, — вздохнул регулировщик Франтишек Кмент и подумал: «Куда запропастилась машина-подборщик? Или они меня не заметили?..»
Кмент, опершись на ограждение тротуара, всматривался в трехсотметровый участок шоссе, откуда должна была появиться долгожданная машина. Темнело. Автомобили включали фары. Временами дорогу пересекали одинокие прохожие. Время тянулось медленно.
— Не может быть, чтобы обо мне забыли! Ведь я с места не сошел! — Кмент мысленно возвращался к потокам машин и бронетранспортеров, перебирал в памяти роту за ротой, вспоминал знакомые лица за рулем и тщетно пытался припомнить, не видел ли он среди них товарища Гонзу в машине-подборщике. — Нет, Гонза определенно не проезжал!
Напротив закрылась пивная. Вышедшие из нее мужчины начали подсмеиваться над ним:
— Пошли с нами! Плюнь на это! Замерзнешь ведь!
Ночью мороз стал крепчать. Холод пробирал до костей. Не спасали ни теплое белье, ни теплая обувь. Кмент бегал возле перекрестка, прыгал через ограждение, приседал, притопывал, хлопал рукавицами… Скорее бы уж наступило утро!
И вдруг — автомашина! Издали было видно, как она притормаживала. Остановилась. Ура-а-а-а!
Но это оказалась машина, развозившая молоко.
— Эй, чего тут киснешь? — крикнули ему водитель и грузчик и подали бутылку молока: — На, возьми. Только это не ром…
Потом возле него остановились пекари. Он с аппетитом закусил душистым рогаликом. Никогда в жизни не ел такого вкусного!
А вот уж и утро. Дети пошли в школу.
Учение закончилось.
— Товарищ надпоручик, — прибежал ко мне запыхавшийся связной, — началось построение для подведения итогов учения. Все подразделения строятся на холме перед штабной машиной.
Я отдал приказ «Закончить работы и строиться!» и стал наблюдать за тем, что делалось вокруг. Невольно бросилось в глаза, что в первой роте началась какая-то беготня. Я не удержался и пошел туда.
— Что, у тебя солдат прибыло, что ли? — шутливо спросил я, толкнув командира. Но тому было не до шуток.
— Отстань, Йозеф… Не сносить мне головы, если я не найду одного солдата. Регулировщика.
— Франтишека? — выпалил я наугад.
— Ты знаешь о нем?
— Нет, не знаю. Как зовут этого солдата?
— Франтишек Кмент, рядовой.
— Подожди, я спрошу, — сказал я и побежал к своей роте. — Рядовой Пала, ко мне!
— Есть! — услышал я знакомый голос своего водителя.
— Как звали того регулировщика, о котором мы говорили в машине? Кмент? Франтишек Кмент?
Через пару секунд я показал незадачливому командиру место на карте, где видел в последний раз регулировщика.
