Иван Стариков - Судьба офицера. Книга 3 - Освященный храм
— У тебя все в порядке? А у меня? Я могу быть спокойным?
— Материалы дома, могу подождать тебя.
— Подожди. Как мне ехать?
— Как обычно. Все очень просто: твой приятель ничего не помнит. Никого не узнает. Когда ожидать?
— Жди и все!
— Но мне и на работу надо.
— Отпросись за свой счет еще на несколько дней.
— Ладно.
Домой Эдик приехал вечером. Мать уже пришла с работы — в колхозе она не работает давно, но ее привлекает сельсовет к работе, правда, за деньги.
— Набегался? — недовольно бормотала она, ставя на стол ужин. — Как отец, вечно в бегах.
— Какой отец? Вы и сами его не помните, и днем бы не узнали.
Мать засмеялась — тихонько, хитро и бессовестно:
— Если ночью узнавала, то днем — подавно.
Много дум передумал Эдик за эту ночь, он снова почти не спал. И уже для себя решил: как только появится старик и он передаст ему фотоматериалы, так сразу же, не задерживаясь ни на минуту, поедет в Булатовку к Оленичу.
На рассвете послышался легкий стук в окно. Эдик слышал, как мать кинулась к двери, тихонько охая, но радостно и облегченно. Потом зажгла свет, задернула занавесочки. Крыж вошел в комнату — громоздкий, усталый и злой. Без всяких предисловий крикнул хозяйке:
— Ставь чего покрепче на стол! Да огурцов неси, помидоров…
Когда мать вышла из комнаты, потребовал:
— Ну, сынок, вставай! Хочу посмотреть на тебя.
Эдик вошел в кухню — он спал в горнице.
— А чего на меня смотреть?
— А какие изменения в тебе произошли?
— Смотри, если можешь что-нибудь понять.
— Думаешь, я ничего не понимаю в человеках?
— По тем карточкам, думаю, что тебе безразлично, какие люди. Ты только мог отличить живых от мертвых. Причем последние тебе были понятней.
— Ну, что же, правильно ты понимаешь. Хотя и обидно для меня. И жестоко. Но это лучше, чем если бы ты стал как-то юлить, чтобы и меня не обидеть, и себя не замарать… Садись, выпьем.
— Не хочу.
— Что так?
— Я пил. Предостаточно. Меня тошнило от всего этого дерьма. И я прополаскивал свой кишечник.
— Чем завтра думаешь заниматься?
— Поеду в областной центр, передам самолетом снимки для журнала. Не бойся, не это старье. Свои. В субботу и воскресенье я буду свободен. А что? Надеюсь, ты меня не потащишь с собой?
— Именно это я и хотел тебе сказать: поедешь со мной.
— Не могу. Я пообещал девушке… Нет, ты не думай ничего такого — это не пошлость, не баловство. Девочка еще юная, десятиклассница. Дочка председателя колхоза Магарова. Это в Булатовке. Я должен обязательно с нею повидаться.
Эдик заметил, как хмурое и даже мрачное лицо Крыжа разглаживалось и светлело, потом даже улыбка появилась на его губах:
— Отлично! Вот там мы и увидимся. Значит, так, поедешь завтра прямо из областного центра в Булатовку. В воскресенье, где-то после обеда, часа в три-четыре выйдешь к Лихим островам… Я увижу тебя. Хочу покупаться в последний раз в море, посидеть там, отдохнуть, ну и отыскать место клада. А вечером мы с тобой двинемся в обратный путь — прямо в столицу.
Эдик пожал плечами:
— Пусть будет так… Хотя мне и жаль воскресного вечера.
22
Через несколько дней Оленич договорился с председателем сельсовета, что необходимо срезать с обелиска фамилию Крыж и занести имя Ивана Пронова. Пастушенко поставил условие, что для решения исполкома нужны доказательства. И Андрей пообещал, что доказательства будут.
И в тот же день на очередной встрече с ребятами Андрей рассказал о своих поисках и находках. Но неожиданно в кабинет вошел начальник погранзаставы майор Отаров. Оленич скомандовал:
— Встать!
Спасибо майору, нашелся:
— Здравствуйте, товарищи допризывники!
Ответили не дружно, невпопад, но все-таки стоя.
— Вольно! Садитесь, — сказал капитан и улыбнулся.
Майор обратился к Оленичу:
— Позвольте мне сказать несколько слов? Очень тороплюсь. Ребята, вот капитан интересовался историей вашего земляка старшего лейтенанта Пронова. И даже занимался поисками. Хочу помочь ему в этом. Я связался с генералом Стожаром, который во время войны организовывал засылку наших разведчиков во вражеские тылы, поддерживал связь с партизанскими отрядами на юге Украины. Да, он помнит, как отправлял группу старшего лейтенанта Пронова. Пообещал посмотреть в архивах, и если что найдет, то расскажет вам… Он пообещал приехать специально, чтобы встретиться с капитаном и женой Пронова.
— Спасибо, товарищ майор, — взволнованно сказал Оленич.
— Капитан, может, к тебе приставить бойца на помощь?
— Зачем? Я же не лежачий инвалид. Да и помощников у меня хватает. А мой секретарь отлично справляется со всеми делами. Но за поддержку благодарю тебя, майор!
— Не благодари. Это не услуга, а долг. — Отаров козырнул и вышел из кабинета.
Но Оленич был благодарен искренне: это была первая поддержка. Он почувствовал прилив энергии.
— А почему нашего секретаря нет? — спросил он у ребят.
— Тоня поехала в область. Сказала, что решается ее судьба. Но, думаю, как всегда — пошутила, чтобы разыграть нас.
— Да нет, разыгрывать в таком деле, как судьба, она не будет, — задумчиво заметил Оленич. — Ну да ладно, узнаем. Не насовсем же она уехала…
Роман обратился к Оленичу с просьбой рассказать еще что-нибудь о войне. Андрей понимал, что их интересует не вообще война, а его личное участие, особенно жадно они слушают рассказы о трудных, жестоких и трагических эпизодах, когда из безвыходных ситуаций наши бойцы и офицеры находили правильное решение и побеждали противника.
— Хорошо, ребята, я расскажу вам одну историю. Мой рассказ будет состоять из задач с несколькими неизвестными, и вам предстоит понять суть и дать правильные ответы. Так вот, в один из самых трудных боев в наших рядах объявился трус. Когда на стрелковые окопы ползли фашистские танки, он, наводчик противотанкового ружья, спрятался на дно окопа, в надежде, что нас всех побьют, а он, целый и невредимый, очутится в тылу у немцев, а проще говоря, сдастся врагу и спасет свою шкуру. Но в это время передовую проверял командир. Он всегда шел туда, где было труднее бойцам. Он знал каждую огневую точку и заметил, что одно противотанковое ружье не действует. Проверил. Оказалось, наводчик, скрючившись, сидит в окопе и бормочет молитву. Командир заставил бойца выйти из окопа, установить ружье и вести огонь по машинам противника. Но только командир отошел от него на несколько шагов, этот трус схватил карабин и убил командира.
В это же самое время я спешил на тот же фланг: там шел яростный бой. Между первой и второй линией окопов я наткнулся на умирающего комбата. Перед смертью командир сказал, что стрелял в него изменник. Я вышел на передовую, и бойцы мне сказали, что пэтээровец прыгнул с обрыва в реку и, наверное, погиб от огня фашистов. Решив проверить, я нашел узкую расщелину, по ней подполз к самому обрыву и в нескольких шагах от себя заметил притаившегося в кустах изменника. Камешек сорвался с обрыва и покатился вниз. Он насторожился и повернулся ко мне лицом. Я нажал на спусковой крючок пистолета. Выстрел прозвучал почти неслышно, в одно мгновение лицо предателя залила кровь, и он свалился в бурьян. Я посчитал, что убил его, но ошибся: пуля прошла, видимо, через бровь и щеку. Но об этом стало известно через много лет.
— Он остался жив?
— Да. Он сдался гитлеровцам. Он стал у них в одном из карательных отрядов главным палачом. Он убивал людей жестоко, изощренно, наслаждаясь муками и страданиями коммунистов и комсомольцев, женщин, детей… Известно, что трусливые люди самые жестокие и беспощадные. Они словно мстят мужественным людям за свою шакалью трусость.
— Разве его после войны не поймали?
— Нет, он скрывается… Он заимел документ, что был партизаном. Живет тихонько, вроде скромно — получает маленькую зарплату, но на самом деле живет, тратя награбленные ценности.
И тут Леонид подбросил вопрос:
— А откуда вы это знаете?
— Я его ищу, — сказал Оленич, но понял, что не ответил на вопрос, добавил: — Возможно, скоро мы с вами увидим его… А теперь всем слушать внимательно: то, что я сказал о предателе и о возможности увидеть его — военная тайна. Больше чем военная. Это вопрос справедливости! Вы ни при каких обстоятельствах, никому, даже самым близким, не скажете об этом, пока не поставим точку в этой истории о предателе. Потом я вам расскажу гораздо больше… Даете мне такое слово?
Андрей внимательно посмотрел на каждого: как вытянулись их лица и посуровели, какие серьезные глаза и какая глубокая задумчивость наполнила их! Они, эти подростки, еще никогда не были такими ошеломленными и даже немного растерянными. Сидели, облизывали пересохшие губы, вытирали ладони о брюки. Это уже была не игра, а что-то настоящее, и оно поглотило их целиком. Они даже перестали перешептываться между собой, словно боялись проговориться о тайне. Лучше всех владел собою Леонид. Он потер ладонью рыжие вихры и спросил:
