Николай Сташек - Через все испытания
— Удержим, товарищ генерал, — отозвался Михаил. — Как стемнеет, закончим постановку противотанковых мин перед всем передним краем.
— Вон ту лощину, — кивнул генерал влево, — перекройте поглубже: выводит в тыл.
— Имеем в виду и ее. Получили тридцать пакетов МЭП [3]. Ими тоже перекроем лощину. Нацелим сорокапятки, пристреляем пулеметами.
— Правильно, — одобрительно усмехнулся комдив. — Как-то показывали нам в штабе армии, что за штука МЭП. Пустили через него танк, так что ты думаешь? Так намотал на гусеницы, что потом танкисты, разрубая, три дня чертыхались.
Особенно много было сделано для укрытия личного состава и организации системы огня. Комдив подчинил полку свой саперный батальон, который в течение недели, работая в основном ночами, оборудовал несколько командно-наблюдательных пунктов и убежища для всех стрелковых взводов, державших оборону непосредственно на переднем крае.
В начале апреля, в ясный, безоблачный день, Горновой услышал гул моторов. К высоте приближалось десятка три бомбардировщиков. «Вот оно! Началось», — подумал он и только успел подать команду «Воздух», как самолеты пошли на разворот. Выстроившись в круг, начали сбрасывать на высоту смертоносный груз. Земля судорожно вздрогнула, а спустя несколько минут оборону полка затянуло толовой гарью и пылью. Две бомбы разорвались у полкового НП. Послышались крики о помощи, по ходам сообщения понесли раненых. Вслед за бомбовыми ударами начался артиллерийский обстрел. Горновой почувствовал, как тугая волна опалила его лицо. Ударившись о противоположную стенку окопа, он свалился с ног. Задыхался от гари, заполнившей окоп, испытывал адскую боль в ушах и мучительную тошноту. Разрывы снарядов казались глухими, словно удары в пустую бочку. Какой-то миг Горновому представлялось, что его голова попала под колесо тяжело груженной машины и скоро будет раздавлена, но в следующую минуту перед глазами мелькнул яркий огонь. Михаил вспомнил, что вокруг рвутся снаряды, что высота, обороняемая его полком, стонет под ударами вражеских бомб и снарядов. Вонзаясь немеющими пальцами в скользкую стенку окопа, он поднялся и, еле удерживаясь на ногах, увидел в дыму полыхавшие черно-бурым пламенем несколько вражеских танков.
— Вызывай второй батальон! — приказал оказавшемуся рядом телефонисту.
— Слушаюсь, товарищ командир, — отозвался солдат и начал быстро крутить ручку аппарата. — Алле! Алле! «Сосна»! Что молчишь?
— Перебит провод. Давай быстро по линии, — прокричал сержант.
Солдат бросился в дымное облако, затянувшее пространство от НП до переднего края, а сержант, заняв его место в щели, продолжал крутить ручку.
— Скоро вы там? — спросил Горновой, плохо слыша свои слова.
На переднем крае, не переставая, рвались мины и снаряды, звонко били сорокапятки, строчили пулеметы.
— Вас генерал. — Сержант протянул трубку.
— Слушаю, товарищ восьмой, — прокричал Горновой.
— Смяли передний край? — спросил Костылев.
— В нескольких местах, — спокойно ответил Горновой.
— Бей прорвавшихся, а дивизионная артгруппа преградит подход из глубины.
Как только Горновой вернул сержанту трубку, тот метнулся в дым вслед за солдатом.
— Куда ты? — прокричал Горновой.
— Я мигом, товарищ подполковник!
Через несколько минут сержант вернулся. На спине он нес раненого связиста. Сержант опустил его на землю.
Вдвоем перенесли хлопца в ход сообщения. Он потянулся рукой к своему карману, прошептал:
— Спа-си-бо, то-ва-рищ ко-мандир. Вот маме…
Это были последние слова юного бойца.
— Возьми письмо да не забудь отправить, — сказал Горновой сержанту.
Враг снова начал обстрел. Несколько снарядов разорвались перед бруствером наблюдательного пункта. Горновой еле устоял на ногах. Когда вытер засыпанное песком лицо и открыл глаза, увидел лежащего начальника штаба. Не выпуская из рук планшета с картой, майор попытался что-то доложить, но не смог подняться.
— Что с тобой? — наклонившись, спросил Горновой.
— Чепуха, пройдет.
Подбежал ординарец, перевязал майору голову.
После очередного огневого налета противник усилил нажим на передний край, но заградительный огонь нашей артиллерии и выдвинутые на заранее подготовленные рубежи полковой и дивизионный противотанковые резервы остановили врага. Атаки возобновлялись еще несколько раз, но ни одна не имела успеха. Потеряв девять танков и до батальона пехоты, противник с наступлением темноты отошел на исходные рубежи. Глубокой ночью он попытался эвакуировать из нашего расположения подбитые танки.
— Нет уж, дудки! Этому не бывать. Останутся у нас в качестве трофеев, — сказал Горновой, наблюдая, как полыхнул черно-бурым пламенем подбиравшийся к переднему краю тягач.
Немалые потери понес и полк Горнового.
Далеко за полночь Михаил Романович возвратился на НП. В блиндажике за перегородкой сидел сержант-телефонист с двумя трубками, подвешенными на голову с помощью клочков бинта, и, склонившись над коптилкой, читал письмо погибшего товарища: «Дорогая мамочка! Я тебе уже писал, что мы стоим в обороне. Нудное это дело. Наступать веселее. Но думаю, что долго стоять не будем. Погоним немчуру и скоро ее разобьем. И я возвращусь к тебе. Не скучай, а главное, не плачь. Пиши мне почаще, а если я немного задержусь с ответом, то не пугайся. Ведь я на войне, и времени здесь не всегда хватает. Смотри за Павликом, чтобы не убежал на фронт. Все хотят бить фашистов. Даже у нас в полку есть один такой, у разведчиков, все рвется пойти за «языком», да не берут его ребята…»
Читать письмо до конца сержант не стал, посмотрел лишь в самый конец листка, где было выведено большими буквами: «Целую тебя, моя мамочка, крепко-крепко. Я буду громить фашистов за своего отца, сложившего голову, защищая Родину». В самом уголке стояла подпись: «Твой сын Федя».
Сержант тяжело вздохнул и положил письмо в противогазную сумку: «Завтра отправлю».
…Рубеж, достигнутый войсками в ходе зимнего наступления, вскоре стал известен как Орловско-Курская дуга. И получилось так, что дивизия Костылева, добившаяся по сравнению со своими соседями несколько большего успеха в последние дни наступления, оказалась на «дуге», выгнутой в сторону противника. В самой же дивизии выступал вперед больше других частей полк Горнового. Подполковник находился в неослабном напряжении, изучал противника.
С переходом полка к обороне Горновой в конце каждого дня обязательно заслушивал доклады командиров подразделений, а то и начальников служб. Особо присматривался командир полка ко второй роте. Глубоко врезаясь в оборону противника и нависая над ней, участок роты при переходе в наступление мог сыграть роль превосходного трамплина. Горновой связался с ротным:
— Бобров, как там у вас?
— На Шипке все спокойно, товарищ двенадцатый, — ответил старший лейтенант.
Уточнив несколько вопросов, Горновой положил трубку.
Приметный парень Бобров. В полк прибыл с петлицами сержанта-пограничника и в первом же бою заменил раненого офицера — принял командование взводом. Проник в тыл егерского полка, внезапным ударом разгромил штаб, пленив самого начальника штаба. За этот подвиг сержант был награжден орденом и получил офицерское звание. Доверили ему взвод пешей разведки. Хотели даже перевести в разведку дивизии, но Горновой упросил комдива оставить взводного в полку. А когда потребовалось заменить командира второй роты, Горновой, не колеблясь, остановился на Боброве. Вскоре убедился, что выбор верный. Если раньше на мыску, занятом ротой, нельзя было поднять голову не только днем, но и ночью и доходило до того, что солдаты частенько не получали горячей пищи, то с назначением Боброва ситуация резко изменилась. Новый ротный стал хозяином положения на всей прилегающей местности. Теперь противник был загнан в землю и не мог высунуть носа. Дошло до того, что ротный стал злоупотреблять достигнутым преимуществом — средь бела дня свободно разгуливал по опорному пункту вне ходов сообщения. Когда позарез потребовался «язык», Бобров с тремя бойцами ночью, в проливной дождь ворвался во вражеский блиндаж. А это оказался артиллерийский НП, где находились всего два спящих солдата. Захватили обоих.
Опасаясь за жизнь отчаянного офицера, Горновой предупредил:
— Под пулю не лезь.
А он с некоторой обидой:
— Перед этими грабителями спину гнуть да еще и ползать?! У меня к ним особый счет и за солдат, и за офицерских ребятишек, оставшихся там, на границе.
— Вот и побереги себя, не красуйся перед людьми. До границы еще прорваться надо, перешагнуть ее, — улыбнулся Горновой.
— Это само собой, — согласился Бобров.
И сейчас, думая о ротном, Горновой решил наступавшую ночь провести вместе с его солдатами.
