Алексей Азаров - Забудь свое имя…
— Как это произошло?
— Я порвала конверт. По ошибке… Я думала, что там счет из прачечной, старый счет, уже не нужный, и порвала, а потом испугалась, полезла в корзинку, и Ганс увидел его…
— Конверт?
— Он вошел, когда я склеивала клочки.
— И прочел текст?
Роза поднесла руки к щекам.
— Он никому не скажет, Виктор! Ручаюсь!.. Он просто парикмахер и не интересуется ничем, кроме кино…
«Маленькая Ева погубила Адама», — вспомнил Дорн. Совпадение? Кого имел в виду капитан из ХА?.. Роза встала.
— Скоро сеанс. Я пойду?
— Сеанса не будет, — сказал Дорн.
7
…Он бродил по Парижу, открывая его для себя заново. Заходить в метро он не решался, боясь засад на станциях; автобусные линии тоже, без сомнения, проверялись нарядами полиции и агентами контрразведки. Несколько часов он провел на Монмартре, пока не сообразил, что одет слишком элегантно для района искусств; тогда он стал спускаться к центру, избегая многолюдных улиц и придерживаясь переулков, о существовании которых прежде и не догадывался. Устав, он присаживался на мокрые скамейки под деревьями и прислушивался к своему сердцу. Страха не было, сердце билось ровно и четко, как метроном.
На набережную Сены у моста Аустерлиц, где в запасном тайнике хранились паспорта и деньги, можно было идти только вечером. Старое удостоверение и все бумаги, какие только нашлись в карманах, Поль порвал на мелкие клочки и отправил в урны. Любая случайная облава или обычная для парижского быта уличная проверка документов сулили арест, но Поль надеялся, что сумеет выкрутиться в участке, тогда как со старым удостоверением его ожидало гестапо… В захудалой, на два кресла, парикмахерской, приютившейся в тупике возле кладбища Сент-Эжени, Поль коротко постригся и подбрил брови: косые височки и набриолиненный пробор превратили его в представителя того достаточно распространенного и известного полицейским типа парижанина, на котором они, как правило, не задерживали ищущего взгляда.
В пустующем бистро Сент-Альбер обменял стофранковую кредитку на мелочь и позвонил одному из радистов, жившему в Версале. Радист ответил, и Поль повесил трубку с надеждой, что за спиной собеседника не торчали сотрудники СД. Блуждая вдоль Больших бульваров, он одного за другим обзвонил тех, кто, по его расчетам, не был арестован, и только в двух случаях услышал незнакомые голоса. Разгром, по всей вероятности, затронул центральное ядро, пощадив периферийные точки. Зная Пибера и Дюбуа, Сент-Альбер был уверен, что они будут молчать и он успеет перевести уцелевших на резервные квартиры. Следовательно, группа имела возможность возродиться в течение нескольких месяцев, и если работать не покладая рук, то примерно через полгода Центр сможет получить первые информации. Намечая этот срок, Сент-Альбер считался с тем, что ни одним из старых источников воспользоваться не удастся, а на поиски новых требуется не только время, но и деньги, которых еще нет, и надежная «крыша», которой тоже нет и не будет неопределенно долго.
И все-таки, каким бы тяжелым ни было положение, Поль не считал, что все потеряно, и, хотя имел приказ Центра в случае раскрытия «Симэкс» покинуть Францию, не спешил посылать через уцелевшие рации сообщение о своем отъезде. Квартира, снятая им для себя в качестве аварийной, давала серьезный шанс переждать первый этап. Когда же немцы ослабят рвение, следовало через третьих лиц попытаться воспользоваться небольшими секретными счетами в провинциальных банках, открытыми загодя в преддверии черного дня. Шифры этих счетов, кроме Поля, знал один Дюбуа…
Обдумывая перспективы, Поль как привязанный колесил вокруг Марше, не решаясь зайти на аварийную квартиру. Он снял ее сам и был уверен, что контрразведка никак не могла нащупать адрес, и все-таки не сумел заставить себя открыть дверь дома и подняться на третий этаж. Нерешительность, похожая на ту, которую испытывают дети перед порогом темной кладовой, останавливала его и гнала, прочь. Это была естественная и закономерная реакция нервов на шок, испытанный после звонка в контору, когда вместо баритона Пибера или тенора Дюбуа в мембране зашелестел обволакивающий голос конторщицы Мари. Присутствие Мари во втором кабинете, засекреченном, как спальня Синей Бороды, означало, что «Симэкс» превратилась в ловушку гестапо.
В конце концов Сент-Альбер заставил себя сделать первый шаг в сторону Шерш-Миди и, нащупав в кармане пятифранковик для консьержки, постарался больше не думать о пугающей пустоте, которую найдет в квартире…
До вечера было еще далеко, и Сент-Альбер, разбитый усталостью, не заглядывая в кабинет, прошел в спальню. В костюме и ботинках лег поверх одеяла, затянулся сигаретой и так и уснул, и проснулся от дыма, разодравшего легкие судорожным кашлем. Затоптав тлеющий коврик, Поль с тяжелой головой и слипающимися глазами добрел до крана и вымылся до пояса холодной водой.
Был час «между кошкой и собакой» — еще не вечер, но уже и не день. Без ночного пропуска, порванного вместе с удостоверением, Поль с темнотой рисковал нарваться на патруль. Обратную дорогу с набережной можно было считать прогулкой — в тайнике наряду с паспортами хранились заполненные бланки документов, гарантировавших беспрепятственный проход в любое время суток. Подумав об этом, Сент-Альбер решил идти немедленно, хотя и знал, что в такой час в зоне моста Аустерлиц не бывает безлюдно.
Набережная встретила его пронизывающим ветром. Сена, щедрая на запахи, воняла псиной; прохожие торопились, гонимые холодом и вонью, и все же Сент-Альберу пришлось добрые десять минут проторчать на ветру, делая вид, что шнурок на ботинке никак не хочет завязаться в пристойный бант. Справившись с ним, Поль оказался обладателем плоского сверточка, лежавшего дотоле в углублении парапета и потому промерзшего и влажного…
Обратный путь до квартала Марше Сент-Альбер, продрогший до основания, проделал, не задерживаясь ни на миг. От холода и волнения у него вновь тягостно и остро заныли недолеченные зубы.
Зубная боль истязала Поля всю долгую ночь и не менее долгое утро. Он провел их, сидя на полу и привалившись щекой к теплому кафелю печи. Консьержка, худая и жадная, как Гобсек, продала ему полдюжины брикетов, заломив за них цену, чудовищную даже для черного рынка. Поль заплатил, не споря, — у него не было талонов, а следовательно, и другого выхода.
Утром боль отпустила, почти улеглась, позволив Сент-Альберу позавтракать в бистро на углу. Просохшие за ночь документы и измененная внешность развязали ему руки. Фольксдойчу Бауэру нечего было опасаться полиции и патрулей.
День был сер и промозгло-влажен. По переулкам, стекавшим к Сене, Сент-Альбер добрался до Ситэ, не забывая, позвонить то из лавки, то из кафе своим радистам и удостовериться, что старые места покинуты ими.
Думая о тех, кто помогал ему, Сент-Альбер вспоминал их, каждого в отдельности. Они сделали не меньше, чем подпольщики из Сопротивления или волонтеры маки, хотя их пальцы нажимали не на гашетки пистолетов, а на головки телеграфных ключей.
Мысли о товарищах помогли Полю ненадолго отвлечься и забыть о боли, но на полпути к Ситэ она вспыхнула вновь, острее, чем прежде, и уже не отпустила — ни в этот день, ни в два последующих. На третьи сутки Сент-Альбер, вспомнив о приеме у Малепла, капитулировал и, дождавшись полудня, поехал на площадь Сен-Лазар.
Часы показывали 14.00.
Малепла, величественный, как архангел, в белом халате и черной шапочке, возник в дверях кабинета, заставив больных встрепенуться. Глазами совы, сонными и круглыми, Малепла обвел приемную и, задержав взгляд на Поле, небрежно кивнул:
— Прошу пройти.
В дверях он посторонился, пропуская Поля, и тут же шагнул следом, тесня его жирной грудью. Рвануться назад и выскочить Сент-Альбер не успел — двое в черном, стоявшие по сторонам проема, держали его мертвой, хваткой, а третий, тоже в черном, с серебряными погонами гауптштурмфюрера на плечах, не спеша пошел от окна, улыбаясь и покачивая бедрами.
Еще один немец — капитан вермахта — молча похлопывал стеком по голенищу, сидя на стуле в углу. «Конец», — подумал Поль и спросил:
— В чем дело, господа?
Продолжая улыбаться, гауптштурмфюрер корректно качнул пробором.
— Панвиц!
Повел рукой в сторону капитана. Представил:
— Геринг… Месье Поль Сент-Альбер, я не ошибся?
— Это он, — сказал Малепла.
Капитан покачался с пяток на носки.
— Обыщите его.
Гибкие пальцы с профессиональной быстротой и сноровкой ощупали Поля с головы до ботинок. Панвиц полистал протянутую агентом паспортную книжку. Передал ее Герингу. Сказал:
— Значит, Бауэр? Пусть так…
Капитан встал.
— Поехали? Где наручники?
