Иван Стаднюк - Место происшествия - фронт
Старик хмыкнул.
— Да, да, дезертирами…
— Ты не стращай! — отрубил вдруг старик. — Они и сами уже оружие собирают…
Деревня, в которой задержался раненый Маринин, лежала в стороне от больших дорог, по которым устремились к Минску части 39-го танкового корпуса гитлеровцев. Вот-вот можно было ожидать, что в деревне опять появятся фашисты. И Петр спешил скорее стать на ноги.
Вечером рыжая собака опять лизала его рану. Наложив повязку, Петр, опираясь на палку, попробовал ходить по гумну.
— Больно? — спросил хозяин.
— Немного чувствуется, но идти можно. А если удастся коня раздобыть совсем хорошо будет.
Разговор прервали шаги, донесшиеся со двора. На гумно вошел низкорослый мужчина в соломенном капелюхе. Разглядеть его лицо в полумраке было трудно.
— Куда будем собирать хлопцев? — спросил он.
— Много их? — отозвался Маринин.
— Покуда еще неизвестно. Десятка три наберется.
— Хорошо. Тогда пускай захватят харчи, оружие, если у кого есть, и на рассвете собираются на выходе из села…
Когда на дворе стемнело, на гумно прибежал Степка.
— Мать велела вечерять идти.
Маринин зашел в хату. На столе стояла большая глиняная миска, наполненная блинами, рядом поменьше — со сметаной.
Петр отодвинул от себя миску, которая поменьше, и начал жевать душистые, пухлые блины.
— Кушайте со сметаной, — упрашивала хозяйка. Но Петр упрямо отказывался. Перед его глазами стояла крынка, из которой хозяин поливал раненую ногу.
В сенцах стукнула дверь. В хату зашел мужчина в соломенном капелюхе. При свете лампы Маринин вгляделся в его загорелое, заросшее светлой щетиной лицо. Раздвоенный подбородок, глаза — строгие, умные, брови густые, вылинявшие.
Мужчина присел на лавку, снял капелюх, рукавом рубахи вытер со лба пот.
— Сорок шесть человек на рассвете будут готовы, — сказал он. — Село наше большое, народу много.
— Сорок шесть человек! — обрадованно воскликнул Петр.
Кто-то постучал в окно. Мужчина со стариком, который молча готовил для своего временного постояльца мешок с продуктами, переглянулись и вышли в сенцы. Через минуту они вернулись, пропуская через порог впереди себя двух красноармейцев.
Увидев младшего политрука, солдаты остановились, насторожились.
Все молчали, сверля друг друга испытующими взглядами.
— Долго будем так переглядываться? — спросил Маринин.
— А как знать, наши вы или немецкие? — ответил один из солдат.
— Вы одни или есть командир? — спросил Маринин.
Солдаты молчали.
— Зовите сюда командира. С ним мы быстрее договоримся.
Один красноармеец вышел и вскоре возвратился с военным невысокого роста, в накинутой на плечи плащ-палатке.
— Сержант Стогов, — представился вошедший. — Пробиваемся проселочными дорогами на восток.
— Младший политрук Маринин. — Петр протянул сержанту руку. Стогов неуверенно пожал ее и потребовал:
— Разрешите удостоверение личности…
Маринин машинально пощупал нагрудный карман и вдруг сник. Уронив голову, он дрогнувшим голосом сказал:
— Нет удостоверения… Фашисты с мясом вырвали… Вот и ранен.
Стогов пристально смотрел на младшего политрука и с сомнением качал головой.
— Так, так… — затем взял на скамейке автомат Маринина, с любопытством повертел его в руках. — А автоматик-то немецкий…
— В атаке добыл, — пояснил Петр.
— Слушайте вы его! — сердито бросил от порога один из солдат. — Мы уже насмотрелись на таких в нашей форме!.. А этот еще и со своим автоматом. К стенке его!
— Ишь какой скорый на расправу! — вступился хозяин дома. — Эдак ты и меня за чужого примешь.
— Верно, хлопцы, разобраться надо, — поддержал хозяина мужчина с капелюхом в руках.
Вдруг распахнулась дверь, и в дом влетел боец.
— Товарищ сержант, немцы! — взволнованно выпалил он.
Сержант Стогов заколебался, глядя на Маринина:
— Ходить можешь?
— Смогу, если надо.
— Пошли! Вздумаешь бежать — пристрелю.
— Полегче, сержант, — строго сказал ему Маринин. Еще хотел что-то сказать, притронувшись рукой к левой стороне груди, где под гимнастеркой, в потайном кармане, был спрятан партбилет, но его перебил хозяин дома:
— А как же с хлопцами нашими? — старик стоял у порога и требовательно смотрел на Маринина, на Стогов а.
— Возьми пополнение, сержант, — посоветовал. Маринин. — Четыре десятка парней деревенских.
— Ха! — хмыкнул Стогов. — Я вон бойцов с оружием в отряд свой не принимаю…
— Ну и дурак! — негодующе сверкнул глазами Маринин. — Хозяин, спасибо за хлеб-соль. Может, увидимся еще. А ребята ваши пусть сами действуют, не маленькие.
И ушли…
— Ящук, посчитай, сколько нас, — устало говорил утром сержант Стогов, сидя на стволе сваленного, полуистлевшего дерева. На его коленях немецкий автомат, отобранный у Маринина. Вокруг — глухой лес, просвечиваемый косыми лучами только что взошедшего солнца.
— Тридцать два штыка! И семеро раненых, — ответил Ящук — высокий, худой, заросший рыжей щетиной пулеметчик. Он лежал на траве среди таких же смертельно усталых, испачканных землей и кровью бойцов. Белели свежие повязки раненых…
— А этот — в форме младшего политрука — не сбежал? Давай-ка его сюда.
Привели под ружьем Маринина — без фуражки, усталого, злого.
— Ну? — повысил голос сержант Стогов.
— Что «ну»? — сердито переспросил Петр. — Воевать не умеете. Кто же переходит через шоссейную дорогу без разведки? Ведь в тылу противника!
— Мои люди, я командую, — раздраженно ответил сержант.
Маринин едко улыбнулся, покачал головой и повернулся к солдатам:
— А по-моему, тут ни моих, ни твоих нет. Есть наши, советские люди, красноармейцы…
— Ну, допустим, — Стогов недобро скосил глаза на Маринина. — А как знать, кто ты такой?..
— Да наш, чего сомневаться! — сказал кто-то из бойцов. — Разве не видели, как в бою он?..
— Верно! — раздался еще чей-то голос.
— Товарищи, не митинговать! — поднял руку Маринин. — Сержанта Стогова смущает то, что при мне не оказалось удостоверения. Подозрение законное. Однако нельзя забывать, что немцы своих диверсантов в наши тылы без документов не забрасывают. А во-вторых, я вам могу доказать, что… Ну, в общем, сами судите… — Маринин расстегнул пояс и из-под гимнастерки достал знамя, развернул его.
При виде знамени сержант Стогов недоуменно захлопал глазами, затем вскочил на ноги, принял стойку «смирно»; торопливо поднялись с земли и вытянули руки по швам все бойцы, даже раненые.
— Это боевое знамя танковой бригады, которая первой приняла на себя удар фашистов под Гродно, — вдохновенно заговорил Петр. — Бригада остановила врага, уничтожила более ста его танков, но затем была окружена… Мы обязаны сохранить знамя и доставить командованию…
Маринин бережно свернул красный атлас.
— Товарищи, — продолжал он, — наша задача не только сберечь знамя… Представьте себе, что сейчас по лесам движется сто таких отрядов, как наш. И если каждый отряд будет хоть как-нибудь мешать врагу, почувствуют немцы нашу силу?
— Почувствуют, — вразнобой ответили солдаты.
— Да, почувствуют, — подтвердил Маринин. — А мы с вами этой ночью только прятались от немцев, да и то троих человек потеряли. А надо делать так, чтоб враг нес потери, товарищ сержант Стогов! — Голос Маринина зазвучал тверже: — Надо, чтоб для фашистов со всех сторон был фронт… Отряд, слушай мою команду!
— У нас свой командир есть, — недобро сверкнув глазами, подал голос пулеметчик Ящук.
— Свой командир? — переспросил Маринин и, чуть задумавшись, обратился к Стогову: — Постройте, сержант, свой отряд.
Стогов испытующе смотрел на Маринина и молчал. Заметно было, что сержант колеблется, не знает, как поступить. Наконец, вздохнув, скомандовал:
— В две шеренги становись! Раненые — на левый фланг!.. Равняйсь!.. Смирно… — и, повернувшись к Маринину, четко доложил: — Товарищ младший политрук, по вашему приказанию отряд построен.
— Вольно! — разрешил Маринин.
— Вольно! — скомандовал отряду сержант и пристроился на правый фланг.
Маринин стал перед строем, молча расстегнул гимнастерку и из нагрудного потайного кармана извлек красную книжечку, заклеенную в целлофан. Развернул целлофан и поднял красную книжечку над головой.
— Все вы знаете, — сказал он, — что политработники Красной Армии это представители партии в наших войсках. Вот мой партбилет! Он удостоверяет мою принадлежность к партии большевиков.
Маринин медленно шел вдоль строя, держа на уровне солдатских глаз раскрытый партбилет. И видел, как в десятках глаз загорались трепетные огоньки, выдавая чувства людей. Нетрудно было догадаться, что это за чувства. Парни — дети рабочих, крестьян, служащих, — выросшие при Советской власти, научились понимать, что такое партия большевиков, кто такой коммунист.
