Виталий Шевченко - Константиновский равелин
— Никто не сомневается в его силе? — обратился Евсеев к строю, кивая на Булаева.
Матросы сдержанно одобрительно рассмеялись.
— А теперь смотрите! — сказал Евсеев, поднимая щепку и протягивая ее Булаеву. — Вот вам нож! Нападайте на меня, я буду защищаться!
— А как я нечаянно зашибу вас? — мялся с ноги на ногу в нерешительности Булаев; строи уже откровенно посмеивался.
— Ничего, ничего! — приободрил Евсеев. — Нападайте! Нападайте так, как нападали бы на врага!
Булаев слегка пожал плечами (придет же начальству блажь в голову), затем сделал страшное лицо и, широко взмахнув рукой, бросился на Евсеева. Ему показалось, что он сделал слишком большой прыжок, а на самом деле он уже падал па землю, подсеченный ловким приемом. И когда он тяжело шмякнулся, недоуменно моргая глазами, строи изумленно ахнул, увидев капитана 3 ранга целым и невредимым, а Булаева, первого силача и тяжеловеса Булаева — лежащим на земле.
А когда прошли первые секунды изумления, все быстро и оживленно заговорили, покоренные ловкостью своего командира.
Евсеев помог Булаеву подняться, стряхнул с него пыль и сказал, ласково похлопав по плечу:
— Становитесь пока в строй!
Он несколько раз прошелся взад-вперед, дав людям успокоиться, и продолжал:
— Вес это я вам показал совсем не для забавы! Сегодня или завтра нам придется столкнуться с врагом, и тогда каждым из вас должен будет уметь проделать то же самое! У нас есть еше несколько часов, и я обучу вас всему, что знаю сам. Занятия начнем сейчас же по парам. Один нападает — другой защищается, и наоборот!
Евсеев выстроил пары по кругу, а сам вышел с одним из матросов в центр и показал несколько приемов. Тут была и «мельница», после которой, нелепо взмахнув руками. нападающий кувырком летел за спину защищающегося, и «захват руки», после которого нападающий, корчась от боли, мгновенно приседал на корточки, и молниеносная «подсечка», когда нападающий плашмя грохался на спину и ему оставалось только ждать очередного удара.
ГЗсе это сразу захватило матросов, и они с увлечением принялись за разучивание приемов. Евсеев ходил между парами, подправлял, подсказывал, показывал, как правильно выбрать прием для отражения нападения...
Как это всегда бывает, сразу нашлось несколько человек. которые быстрее и правильнее других усвоили приемы борьбы, и теперь, сами горячась и волнуясь, они старались передать товарищам все, что было понято ими. Так стихийно выделилась целая группа инструкторов, м Евсеев увидел, что он больше здесь не нужен.
Приказав Остроглазову заниматься шлифовкой приемов, он ушел к себе в кабинет.
Здесь наконец он смог проанализировать все, что произошло с утра. Конечно, отход наших частей был страшным, невероятно тяжелым ударом, но именно к этому готовил он и себя, и своих людей. И это ничего, что некоторые приуныли — главное, что нет пока пи трусов, ни паникеров! И все же-—каков будет первый бой? Как поведут себя люди под смертельным огнем? Сколько времени удастся продержаться против давящего безмерным превосходством врага?
Нет ответа на эти вопросы! А как бы хотелось заглянуть наперед, чтобы все выверить, продумать, взвесить... Первый бой!
Евсеев сел за стол, тяжело подперев голову руками, и смежил веки. Так он просидел несколько минут, не меняя позы, пока не почувствовал, что в кабинете находится еще кто-то кроме него.
Будто очнувшись от сна, он быстро открыл глаза и увидел в дверях запыленного, стеснительно улыбающегося военного с чемоданом и перекинутым через руку плащом. Очевидно, он стоял уже давно, не решаясь потревожить хозяина. Теперь, поняв, что Евсеев не спит, он шагнул вперед и сказал с той же застенчивой улыбкой:
— Батальонный комиссар Калинин! Назначен в ваше распоряжение.
Несколько секунд Евсеев пристально, не отрываясь, рассматривал Калинина, словно старался угадать, кого ему прислали в такой ответственный момент, а затем легко встал и быстрыми шагами подошел к батальонному комиссару. Они немного постояли, смотря друг другу в глаза и проникаясь симпатией друг к другу. И сразу, будто они были давно знакомы, обращаясь на «ты», Евсеев стал расспрашивать:
— Ну, скажи, откуда к нам? Давно ли?
— Сегодня прилетел! Прямо из Москвы! Только что окончил академию имени Ленина.
— Из Москвы! — повторил Евсеев. — Ну, как она там, наша матушка? Как там народ?
— А сна — стоит! — улыбнулся Калипнч. — И народ на высоте! За вами тут затая дыхание следят. Верят, что выдержите!
— Да, да! — горько закивал Евсеев. — А мы отходим. Пока отходим! Не настало, наверное, еще наше время! Кстати, — всем корпусом повернулся он к Калинину, — ты знаешь наш боевой приказ?
— Знаю! В штабе сказали! — становясь серьезным, ответил Калинин.
— Ну, и... — испытующе посмотрел Евсеев па комиссара.
— Я сам попросился сюда, — тихо сказал Калянин.
— Хм! — только и смог произнести Езсеев от чувства восхищения и удовлетворения. — Да ты, оказывается, золотой человек! Ну ладно, ладно, не буду! — добавил он в ответ на протестующие жесты Калинина. — Сам не люблю дифирамбов! Знаешь что, — переменил Евсеев тему, — расскажи-ка лучше о Москве. Как там сейчас живут? Мне уже не верится, что на свете есть другая жизнь, кроме фронтовой.
— Живут трудно, — отвечал Калинин.— Сам знаешь — сейчас все идет для фронта. А вот я, — Калинин вновь улыбнулся, — вчера сельтерскую воду пил!
— Да ну? — удивился Евсеев, облизывая губы. — С сиропом?
— Представь себе, с сиропом! — подтвердил Калинин. — И продавщица такая, вся в белом, как в мирное время, и очередь у киоска. А? Здорово? Вот ведь полгода назад такого не было?
— Да-а, — согласился Евсеев. — Налаживается жизнь.
— Вода — что! — заговорщически наклонился Калинин. — Я тебе вот что скажу. Видел в Москве целый состав наших новых штурмовых самолетов. Летчики не нарадуются! Классные машины! Скоро, скоро немчура взвоет!
— Вот об этом ты и расскажешь людям! — обрадовался Евсеев. — Пусть знают, что за силы накапливает страна! А то ведь некоторые того... Приуныли... А сейчас иди мойся, чистись, словом, приводи себя в порядок. Располагайся как хочешь в этой комнате, а я схожу распоряжусь, пока не поздно, насчет эвакуации раненых.
Калинин с готовностью кивнул головой, уже деловито, с нескрываемым удовольствием стягивая пропотевший китель. Затем подошел к столу и залпом выпил два стакана воды.
— Прости, не сельтерская! — шутливо усмехнулся Евсеев, задержавшись на мгновение в дверях. Калинин ответил широкой белозубой улыбкой, с добродушным нетерпением махнув рукой — «ладно, иди».
Взглянув на чемодан, он полез за полотенцем и мылом, наткнулся на распухший от бумаг, но аккуратный конверт и не удержался — достал небольшую фотографию и долго-долго, не отрываясь, держал перед собой. Курчавый худенький мальчуган, нежно обхватив шею ма-терн, смотрел в аппарат большими и добрыми, как у отца, глазами. Мать прижалась щекою к щеке сына, как неоценимое сокровище притянув его к себе. И у матери, и у сына глаза говорили о разлуке и печали, и Калинин, глубоко вздохнув, спрятал конверт на самое дио чемодана. Но от воспоминании уйти не удалось. И с чего бы они ни начинались, мысли всегда приходили к тому, что определило его дальнейшую судьбу.
Месяц назад, после окончания академии, его вызвал к себе в кабинет генерал. Начальник академии был слишком радушен, что делало его непохожим на себя и заставило Калинина насторожиться. Усадив Калинина в кресло и задав ряд пустяковых, не относящихся к делу вопросов, давая ему привыкнуть к обстановке, генерал произнес без дальнейших обиняков:
— А мы, Иван Петрович, решили оставить вас у себя!
Калинин медленно встал. Поднялся и генерал. Оба
немного помолчали. Затем Калинин решился переспросить:
— Как у себя, товарищ генерал?
— У себя, у себя! — нс допуская дальнейших возражении, быстро проговорил генерал. — Будете работать в академии на кафедре философии. Вы ведь окончили первым и к тому же — прекрасный педагог! Аы будем очень рады видеть вас в своей семье!
— Но ведь я... — начал Калинин.
— Ваш рапорт? — перебил генерал. — Ничего, ничего! Здесь тоже фронт! Надо же кому-то готовить кадры! Да к тому же преподавать не каждому дано. Одним словом, завтра и приступите к делу. Начальник кафедры вас уже ждет!
Пожимая на прощанье протянутую руку, Калинин упрямо посмотрел в лицо генерала, и тог, чутьем уловив, что батальонный комиссар не сдался, потянулся, с его уходом, к телефонной трубке:
— Пал Сергенч? — назвал он начальника отдела кадров. — Это я. Узнал? Ну. здравствуй, старина! Я насчет Калинина. Так ты помнишь наш уговор?.. Да, да. Л рапорт его спрячь подальше... Подальше, говорю!.. Ничего! Поживет — привыкнет; там и без него обойдутся, а мне он очень нужен... Ну, будь здоров! Всех благ!
