Идиллия Дедусенко - В «игру» вступает дублер
— А тебе не стоит профессию менять, — сказал генерал. — Я тоже говорю только, но, видать, никуда не уйду. Кто вкусил нашей жизни, тот от неё уже не откажется, несмотря ни на какие опасности.
С дороги доносился натужный гул «студебекеров» — там специалисты ещё замеряли скорость их продвижения в горах.
— Сейчас нет ещё причин радоваться, — сказал Панов, — но у меня такое ощущение, что вот-вот произойдёт перелом, и мы пойдём на запад.
Фон Клейст приказал не зажигать огня. Он сидел в гостиной у камина, глубоко втиснув своё плотное тело в кресло, и задумчиво поглаживал лежавшего рядом дога. Сегодня у генерала не было гостей, он не хотел никого видеть и в одиночестве предавался далеко не весёлым мыслям.
После успешного продвижения на нальчикском направлении его части внезапно застряли на подступах к Орджоникидзе. О развитии наступления думать не приходилось, надо было позаботиться о спасении своих войск. Красная Армия изрядно потрепала его 13-ю танковую дивизию, нанесла серьёзный урон 23-й, а также 2-й горнострелковой дивизии румын (ну, это не вояки!) и другим частям. За несколько дней потеряно пять тысяч солдат и офицеров! Не говоря уже о технике! Эти русские сумели-таки захватить 140 танков, 70 орудий и 2350 автомашин!
К такому сопротивлению фон Клейст не был готов. Победные реляции составлять легко, а как доложить о подобной ситуации, не вызывая гнева фюрера? 4-го ноября он направил в группу армий «А» осторожное сообщение: «Придётся приостановить наступление на Орджоникидзе до тех пор, пока район южнее реки Терек не будет очищен от противника и этим устранена опасность удара во фланг и тыл танковых дивизий…» Из ставки Гитлера был получен приказ, в котором, в частности, говорилось: «… На всём восточном фронте в русский революционный праздник 7-го ноября следует ожидать крупных наступательных операций. Фюрер выражает надежду, что войска будут защищать каждую пядь земли…»
Клейст неподвижно смотрел на огонь камина. Затем кривая усмешка чуть тронула губы. Выражать надежду, находясь за многие километры отсюда, гораздо легче, чем защищать «каждую пядь земли»… Чужой земли… Но он солдат! Всего лишь солдат в генеральском мундире. Он должен выполнить приказ, суть которого содержалась в телеграмме, полученной от командования: «Всё теперь заключается в том, чтобы, стиснув зубы, держаться».
Зубы он стиснет, это он умеет. И даже не обнаружит ни перед кем некоторой растерянности. Внешне всё идёт своим чередом. Несмотря на дурные известия с фронта, он, как и планировал, отправился в Дом-музей их, русского, поэта Лермонтова, где оставил свой автограф. Знал, что вслед за ним должен был посетить музей генерал-лейтенант Кестринг. Даже враги (а может быть, прежде всего они) должны видеть моральное превосходство арийской расы, умеющей ценить всё великое, значительное, кому бы оно ни принадлежало.
Что касается приостановки в целом успешного продвижения вперёд его армии, то она за полтора года войны не первая, и он найдёт способ разрушить эту временную преграду. Фрау Антонина всё-таки получит свою виллу назад.
Второе свидание
Хроника. Бои в районе Орджоникидзе шли в период жесточайших сражений советских войск на Волге. При успешном развитии наступательных операций по захвату Грозного и выходе на Военно-Грузинскую дорогу гитлеровское командование надеялось взять часть войск из группы армий «А» с тем, чтобы перебросить их под Сталинград. Об этом стало известно Ставке Верховного главнокомандующего. Она приказала войскам Закавказского фронта активными действиями сковать силы гитлеровцев. Началась подготовка к контрнаступлению.
* * *Шкловский стал просто назойлив. Он то и дело подходил с разговорами то к старому художнику, то к Зигфриду, то к кому-либо из актёров. Григорий Николаевич, быстро кивая лохматой головой, на все дилетантские суждения Шкловского о мастерстве русских или итальянских живописцев неизменно отвечал:
— Да, да, да, вы абсолютно правы!
В последнее время Пашин сильно пил, и Шкловский вскоре понял, что этот человек настолько же безопасный, насколько и бесполезный. Казалось, кроме этих нескольких слов, он позабыл все остальные. Зигфрид понимал, что у Пашина, как и у Василия, затосковала душа. Но он был слаб и наивен и ни на что не годился. Шкловский это тоже видел. Однако не всех можно было так легко распознать. Артисты, особенно женщины, премило улыбались завсегдатаю кулис и старались поскорей проскочить мимо, а по вечерам, собираясь у кого-нибудь за чашкой чая, судачили о том, как было бы хорошо убраться отсюда подальше, но куда уйдёшь… И вроде само собой получалось, что Сергей Ларский оказывался единственным собеседником, стоящим внимания.
Однажды Зигфриду показалось, что, когда они распрощались с Евгением Шкловским после неожиданной встречи на бульваре, до самого общежития за ним шёл какой-то человек, то сворачивая в переулок, то снова появляясь на противоположной стороне улицы. Слежка, причём плохо скрываемая, догадался Зигфрид. Почему «плохо»? Поручили неумелому агенту или хотят взять на испуг? Правильно ли он делает, что не заходит к Анне? Очень хочется её видеть. Но, пожалуй, всё-таки лучше сейчас прервать всякие связи, даже с Петровичем, во всяком случае — в шашлычной. И всё же в «берлогу» к Петровичу надо вырваться, предупредить его и Анну: пусть действуют осмотрительнее.
Утром, лёжа на кушетке в своей комнате, Зигфрид тщательно обдумывал создавшуюся ситуацию: почему внимание к Сергею Ларскому усилилось? Чем он мог навлечь на себя подозрение? Уж не Гук ли сыграл втайную? И не следят ли за Василием? Хотя тот и закрывал пол-лица платком, Виктор мог его узнать.
Зигфрид вышел в коридор. Пусто. Кажется, все ещё спят. Василий живёт в одной комнате с суфлёром. Как пригласить его к себе, не навлекая подозрений? Откладывать разговор не хотелось, но сейчас каждая мелочь может стать опасной зацепкой, если за ними и здесь, в общежитии, наблюдают.
Пока Зигфрид размышлял, медленно двигаясь с полотенцем к умывальной комнате, в коридор вышел заспанный Василий. Словно почувствовал, как он ему нужен. Зигфрид кивнул ему, приглашая к себе. Василий настороженно моргнул в обе стороны своими круглыми глазами и вошёл следом за Зигфридом.
После налёта на Гука Ларский как бы между прочим спрашивал, не знает ли Василий, как дела на заводе, у железнодорожников. Василий не знал, но понял, что надо сходить. Скоро, попивая обычный утренний кофе у художника, рассказал ему, что рабочие завода саботируют, а железнодорожники путают графики движения немецких эшелонов. Потом уже по собственному почину стал приносить и другие новости. Василий догадывался, что Ларскому это зачем-то нужно.
Сегодня впервые разговор шёл более открыто. Сергей, внимательно наблюдая за Василием, спросил:
— Тебе не кажется, что за тобой следят?
— Кто? — встревожился Василий.
— Ну, кто-нибудь… Ничего не замечал?
— Вроде бы нет, Сергей Иванович.
— Понаблюдай, проверь, потом мне скажешь.
— А если…
Зигфрид, отошедший к окну, резко повернулся к нему:
— Не паниковать! Веди себя как обычно. Не давай им карты в руки!
Василий догадался, кого имел в виду Сергей Иванович, и медленно кивнул. Зигфрид, уловив в его глазах тревогу, сказал как можно мягче:
— Я тебе доверяю… Иначе не позвал бы с собой, когда шли к Гуку. Конечно, всё это опасно, и ты можешь отказаться… Но разве лучше пресмыкаться перед фашистами?
— Да вы не беспокойтесь, Сергей Иванович. Это я с виду размазня, а вообще, ничего им не скажу, что бы они ни делали.
— Ну, я думаю, до этого не дойдёт, — приободрил его Зигфрид. — Просто будь осторожен.
«Но если даже и скажет, не выдержит, — размышлял Зигфрид, — то очень немного. В сущности, он ничего не знает. Разговора с Гуком не слышал. О Петровиче и Анне не подозревает». Немного успокоенный, Зигфрид, тем не менее, ещё несколько дней тщательно проверял, нет ли слежки, а за кулисами охотно обсуждал с Евгением Шкловским достоинства местных дам, посещавших театр. Через неделю его перестали провожать до общежития, и он решил, было, что всё сошло благополучно, но спустя три дня всё повторилось. Люди, идущие следом, менялись, а слежка по-прежнему велась открыто.
Зигфрид решил прощупать Шкловского, не его ли это люди. Когда тот пришёл за кулисы «поболтать», он как бы между прочим, со смехом сказал:
— Везёт вам, господин Шкловский, наши театральные дамы от вас без ума.
— А вы разве не имеете у них успеха?
— Театральные дамы любят покровителей, а я ничего не в состоянии им дать. Поэтому приходится искать удовольствий на стороне. Но в последнее время это стало затруднительно.
— Что так? — изумился Шкловский.
— За мной постоянно ходит человек: от шашлычной — к театру, от театра — к магазину. Пойди я к даме — он, пожалуй, захочет разделить со мной и мою привязанность.
