Майкл Уолш - Сыграй ещё раз, Сэм
Благородный эксперимент[78] насчитывал двенадцатый год и, как все говорили, находился на последнем издыхании. В свое время Солли Горовиц быстрее большинства гангстеров просек отрадно жуткую правду — Восемнадцатая поправка будет чрезвычайно непопулярна среди большинства обитателей города — и решил утолить жажду нью-йоркцев, наплевав на Волстеда-Шмолстеда. Он сто раз обогатился на этом небольшом предвидении, но по-прежнему жил скромно и без бахвальства с женой Ирмой над скрипичным магазином старого мистера Грюнвальда. У миссис Горовиц представления о делах мужа имелись самые расплывчатые, тем более что она почти не говорила по-английски. Она ничего не знала, ничего не видела и, самое главное, ничего не помнила — а Солли того и требовалось.
— Зачем ей учить английский?! — восклицал он всякий раз, когда об этом заходила речь. — Ей что, идиш плох?
Горовиц не был крупным мужчиной — ну так и большинство видных гангстеров не были. Им это незачем. С виду Солли был приземистый и кругленький, хотя не жирный: но за добродушной наружностью скрывался недюжинный интеллект и немалая физическая сила. За глаза парни звали Соломона «Чокнутый Русский» — в честь его родины где-то в тех краях, что были, когда-то были или когда-нибудь снова станут Россией. Даже сам Солли путался в географии своих корней, хотя большинство членов организации, желавших поспорить — а спорили об этом все, — ставили на Одессу. В разговоре босс выказывал подлинно русское презрение к артиклям — и определенным, и наоборот.
— Папа, — восклицала раздосадованная Лоис после какой-нибудь особенно вопиющей «горовичности», — тебе надо научиться правильно говорить!
Солли никогда не был рекламной картинкой, как О'Ханлон, и предпочитал готовые костюмы из магазина Гинзберга на 125-й улице; возникавшие время от времени пятна желтка на галстуке обычно не мешали Солли этот галстук надеть. Да и на блестящем «дюзенберге-мёрфи», чтобы каждый безлошадный коп примечал, Солли по городу не ездил. Встретив Соломона Горовица в метро или в надземке, пожалуй, примешь его за коммерсанта — скажем, страхового агента, что в поте лица окучивает иммигрантские землячества. Кем Горовиц, собственно, себя и считал.
Однако недооценить его — или хуже, обмануть — могло стоить жизни. Однажды Большой Джули Слипак, президент Благотворительной ассоциации ресторанных служащих, дочерней организации, полностью принадлежащей «Корпорации С. Горовиц», попытался выдернуть тысчонку-другую из кучи, по праву принадлежавшей боссу. Изобличенный в злоупотреблениях, Джули пробовал спасти свою шкуру воплями, пока Солли не положил этому конец, выхватив пистолет, который всегда носил на брючном ремне, сунув его Джули в рот и спустив курок, таким образом заткнув крикуна навсегда. Солли сделал это на глазах своего адвоката — такова была мера безнаказанности, которую он чувствовал, устраивая дела.
— Мальчики, — сказал Солли над трупом лицемера, — для всех вас это должно стать уроком. Даже не пробуйте брать то, что принадлежит мне!
Сегодня Рик видел, что Чокнутый Русский склонен пооткровенничать: босс курил сигару — маленькая поблажка, которую он время от времени себе позволял. Обычно Соломон Горовиц не курил и не пил, и хотя глатт-кошер[79] дома не соблюдал, приближался к нему, насколько позволял аппетит. Расстегнув жилет, Солли удобно расположился за своим дальним столом.
Как обычно, Тик-Так Шапиро неподалеку прикрывал Солли спину.
Рик хотел заговорить о Лоис — по крайней мере, затронуть тему; он любил Солли как отца, но Лоис любил совсем не как сестру. Однако никто не отменял предписания Соломона, не велевшего никому из парней встречаться с его дочерью.
Рик покосился на Тик-Така и подумал, уж не читает ли громила мысли. Если кто и мог шепнуть Солли, что Рик и Лоис сдружились чуточку плотнее, чем Горовиц позволял… Уже не впервые Рик вспомнил о Большом Джули.
Солли виду не подавал, даже если и питал подозрения насчет Риковых притязаний на Лоис. Вместо этого его повело на один из любимых предметов, а именно — скрижали славы великих манхэттенских гангстеров-евреев и собственную роль последнего могиканина. Подобно одному французскому королю, после себя Солли видел только потоп.
Среди великих был Квёлый Бенни Фейн с его отвислым веком. И Большой Джек Зелиг, с дурацкой соломенной шляпой, которую он носил не снимая. И Луис Кушнер, который застрелил Кида Пипетку прямо в полицейской машине! И величайший из всех, Монк Истмен, с его голубями и кошечками, который даже был на фронте![80] Господи Иисусе, вот были еврейские гангстеры в прежние времена!
Рик Бэлин слыхал эти имена и прежде. Все детство слышал рассказы об их подвигах — например, о том, как банда Монка, прозванная в честь ее главаря (который когда-то был Эдвардом Остерманном) Истменами,[81] схватилась с парнями с Пяти углов, которых вел Пол Келли (на самом деле он был итальянцем по фамилии Вакарелли). Они подняли такую пальбу на перекрестке Ривингтон и Аллен-стрит, что усмиряли их не меньше двух сотен копов, а шматесы,[82] которые обдуривали простаков в штос в вечной тени надземки, разбежались по щелям и, наверное, целых три часа не возвращались к своему занятию.
Воспоминания у Солли всегда начинались с историй о Квёлом Бенни, прозванном так из-за какого-то нерва в щеке или еще чего: нерву пришел капут, а щека обвисла и впредь нередко становилась причиной потасовок, избиений и пальбы, когда кто попало позволял себе произнести ненавистную кличку. Дальше память Солли живо проскакивала через конец столетия к событиям более-менее современным, а завершал он рассказ благословением исчезающему роду настоящих гангстеров еврейской веры, таких ребят, что могут, глазом не моргнув, стоять лицом к лицу с ирландцами и макаронниками и никому не спустят насмешки.
Рик неизменно слушал Солли, навострив уши и с блеском в глазах. Всякий раз, когда Рик возвращался домой, в унылую необжитую квартиру на 182-й Западной улице, его уважение к Соломону Горовицу росло с каждым лестничным пролетом. И каждая ступень темной лестницы, провонявшей жареной рыбой и вареной капустой, казалась ему шагом прочь от той жизни, о которой он мечтал, шагом назад, к Кристи-стрит, за которой уже маячили корабль, штетл[83] и Галиция. Мать довольно порассказала ему о своем детстве в Галиции, жутком краю угольных шахт и (по крайней мере, в ее изложении) казаков, так что возвращаться в Восточную Европу Рику совсем не хотелось. Париж, думал он, ему больше по вкусу.
— Солли, а вы никогда не хотели завязать? — спросил Рик.
— Завязать? — рассмеялся Горовиц. — Шутишь, что ли?
— Ну а почему нет? — упорствовал Рик.
— Я объясню тебе почему, умник, — рявкнул Солли. — Я тебе скажу, что значит легальный бизнес. Это копы с протянутыми руками, обдирают как липку мистера Московица со Второй авеню. Это политики из Таммани, которые нахлобучивают ермолку и высиживают шиву[84] по тем, кого даже не знают, а потом требуют твой голос. Это когда открывают новый притон в веселом квартале вместо церкви или школы. — Солли презрительно плюнул. — Вот что такое легальный бизнес. — Он наклонился к своему протеже. — Завязать… Я не мешуге.[85]
В углу хрюкнул Шапиро.
— А ты, Рики, иногда я думаю, ты, что ли, мешуге? Это меня беспокоит. Ты же знаешь правило.
— Правило? — переспросил Рик.
— Правило Лоис, — пояснил Солли. — Я слышу всякое. И вижу. И не тупой. — Горовиц застегнул верхнюю пуговицу жилета. — И ты не тупой. Пусть нравится, но не вздумай коснуться. Коснешься — и Тик-Таку придется тебя пристрелить.
— С удовольствием, — сказал из полумрака Тик-Так.
— Такая потеря! — Казалось, Солли огорчила мысль о Риковой безвременной кончине. — На нее у меня потому что есть планы.
Рику хватило ума не спрашивать, что это за планы, и хватило ума сообразить, что ему в них места нет.
— И на тебя, Рики, — сказал Горовиц. — На тебя у меня тоже планы есть. Не те же самые. Но есть. Такой малыш, как ты, чтобы в деле сёк… можно ж наваривать гельт[86] на пивнушках, притом легкий гельт. Вот об этом, — сказал Солли, — я хотел с тобой поговорить.
С тем Соломон Горовиц сообщил Рику Бэлину, что отныне тот будет управляющим нового ночного заведения «Тутси-вутси», только что открытого на месте бывшего негритянского общественного клуба.
— Сам я уже староват для этих детских забав. До четырех утра точить лясы с клиентами, разнимать драки, прибирать-чинить, ой. Я лучше спать. К тому же ты лучше с ними поладишь.
— С кем? — спросил Рик.
— С гоями, вот с кем! И не только с картошниками да итальяшками, нет, с высшим светом. А как же, сам Джон Джейкоб Астор, будь он жив, заявился бы к нам с тремястами девяносто девятью друзьями.[87] — Солли потер руки. — Это у нас будет местный бальный зал миссис Астор!
