Филипп Капуто - Военный слух
«А в итоге всего — камень, имя его, и другим навсегда урок: «Здесь нашёл свой конец чужеземец-глупец, он хотел покорить Восток»».
Гордон не замечает иронии и пускается в рассуждения о своём любимом стихотворении — балладе «Налей-ка мне виски, ржаного налей, ты виски налей или лучше убей».
А я думаю про себя: «Если ты, Гордон, не заткнёшься — тебя точно убьют, и даже скорей, чем думаешь». Мыслей своих я не озвучиваю. Я понимаю, что достиг второй стадии «cafard», на которой ненавидишь всё и вся вокруг. Чтобы отделаться от Гордона, иду проверять линию обороны. У всех морпехов настроение сродни моему: «Всё достало, доконало, домой хочу». Предплечья у них бронзовые от загара, но из-за жары лица землистые, а в глазах — та самая пустота, именуемая «тысячеярдовым взором».
* * *Тот же дозор, только ночью. Хотя одному морпеху уже не скучно. Это рядовой первого класса Бьюкенан, он страшно перепугался и несколько раз во что-то выстрелил, услышав какое-то шевеление перед своей позицией. Я гневно его отчитываю: «Недоучка чёртов. Если кого-нибудь увидел — гранату кидай, а не стреляй. Увидят дульную вспышку — поймут, где ты сидишь. Усвоил?» От этой лекции толку никакого. Бьюкенан напряжённо пригнулся, уложив винтовку на бруствер из мешков с песком, он не отрывает пальца от спускового крючка. На меня глядеть и не думает, вглядывается в джунгли. В лунном свете листва серо-зелёная. «Бьюкенан, — шепчу я ему, — убери палец с крючка. Не дёргайся. Там, скорей всего, обезьяна — в горах их много». Он не шевелится, весь во власти страха. Продолжая целиться, он настаивает на том, что шум исходил от человека. «Ладно, побуду пока с тобой. Ты только не стреляй, пока цели не увидишь». Я соскальзываю в окоп, достаю из кармана гранату, разгибаю усики чеки и кладу гранату рядом с собой.
Какое-то время спустя Бьюкенан тихо говорит: «Вот он, вон там!» Я слышу громкое однотонное шуршание, как будто кто-то мнёт лист гофрированной бумаги. Я вытягиваюсь, выглядываю поверх бруствера и замечаю какое-то шевеление в кустах ярдах в двадцати-двадцати пяти ниже по склону. Что бы там ни шумело, но существо это большое, не меньше человека, но мне никак не верится, что лазутчик стал бы так шуметь. Разве что хочет спровоцировать нас на открытие огня. Шуршание прекращается. Слышен тихий щелчок — это Бьюкенан снял винтовку с предохранителя. Я снова говорю ему, что там, скорей всего, обезьяна. Я уже не совсем в этом уверен, а Бьюкенан — тот и вовсе в это не верит. «Не, не обезьяна это, лейтенант». Опять доносится шорох. Куст колышется и замирает, зато что-то движется в соседнем кусте, затем в следующем. Какое-то животное или человек ползёт по склону параллельно линии обороны. Прежде чем Бьюкенан успевает выстрелить, я выдёргиваю чеку из гранаты. Бросаю её одной рукой, другой заставляю Бьюкенана пригнуться. Граната взрывается. Над серо-зелёными кустами поднимается облачко дыма, похожее на пар от сухого льда. Шуршание прекратилось. «Если там и в самом деле Ви-Си, — говорю я, — то он уже убит или напугался до смерти». Бьюкенан отрывает наконец приклад от плеча. Наверное, разрыв той гранаты привёл его таки в чувство.
Я возвращаюсь на командный пункт по тропе, по обеим сторонам которой стоят деревья с чёрными скользкими стволами. Темно, почти как в склепе, и я с облегчением вздыхаю, благополучно добравшись до КП. Уайднер передает очередной ежечасный доклад об обстановке в штаб роты. «Чарли-Шестой, я — Чарли-Второй. Обстановка нормальная, без изменений».
Некоторое время спустя мой сон обрывают винтовочные очереди. Я уже научился странным образом спать и бодрствовать одновременно. Сон как рукой сняло, и я сразу же понимаю, что произошло, как будто и не спал. Прозвучали пара выстрелов из карабина и очередь из М14. Стреляли справа позади меня, на позиции младшего капрала Маршалла. Я выбираюсь из окопа и иду в темноте по тропе мимо чёрных деревьев. Увидев человеческий силуэт футах в тридцати-сорока перед собой, я останавливаюсь. Кажется, человек. Стоит неподвижно. Скорее всего, мы с ним заметили друг друга одновременно. Мы глядим друг на друга — долго-долго. Вооружён он или нет — не разглядеть, а я ведь уверен, что слышал выстрелы из карабина. Или мне показалось? А может, и сейчас мерещится? Может, и разглядываю я сейчас всего лишь куст, по форме похожий на человека. Делаю как учили — всматриваюсь в очертания этой фигуры, а не в неё. Если ночью глядеть прямо на предмет, глаза могут обмануть. Поэтому я гляжу на очертания этого предмета, фигуры, куста, или как его там. Да, там определённо стоит человек, он застыл на ходу, явно прикидывая, заметил я его или нет. Карабина я при нём я не вижу, но он может быть вооружён, у него и гранаты могут быть. Я хочу окрикнуть его, закричать «дунг лай» (стой!), но слова застревают в горле, ноги охватывает слабость. Оцепенев, я продолжаю следить за ним, а он следит за мной. Время проходит как в кошмарном сне, который длится всего несколько секунд, но никак не кончается. Какой-то морпех выкрикивает что-то вроде «Он там!». Силуэт дёргается, и я одним движением откидываю клапан кобуры, выхватываю пистолет, отвожу и отпускаю затвор, досылая патрон в патронник, и прицеливаюсь. А он уже исчез, несётся вниз по склону, продираясь через кусты. Я целюсь на шум, но не стреляю — боюсь попасть в кого-нибудь из наших. И вдруг ощущаю, как быстро бьётся сердце, и чувствую, что рифлёная рукоятка пистолета стала скользкой от пота.
Ко мне подходит Маршалл и рассказывает о том, что там произошло. Он сменился, лежал в своём укрытии, и тут услышал какой-то шум, совсем рядом. Раздался окрик часового, затем несколько выстрелов. Выбравшись из укрытия, Маршалл увидел, как мимо пробежал вьетконговец, направляясь к командному посту, однако лазутчик скрылся во тьме так быстро, что никто не смог сделать по нему прицельный выстрел.
На следующий час я объявляю 100-процентную готовность, возвращаюсь на КП и сменяю Уайднера у рации. Я так и не понял, кем или чем было увиденное и услышанное мною существо — вьетконговцем, животным или плодом моего воображения. Но страшно мне по-настоящему. Больше в эту ночь ничего не происходит, но обстановка напряжённая, и я с радостью замечаю, что небо начинает светлеть, и передаю очередной доклад об обстановке. «Чарли-Шестой, я — Чарли-Второй. Обстановка нормальная, без изменений».
* * *Мы с капралом Паркером в дивизионном полевом госпитале — пришли проведать рядового первого класса Эспозито, гранатомётчика одного из отделений моего взвода. Эспозито тяжело болен, и скоро его эвакуируют в Штаты. Он коренаст, смугл, рассказывает нам о том, что после четырёх лет в морской пехоте уезжает со смешанными чувствами. Дома хорошо, говорит он, но жаль расставаться с батальоном и Паркером, с которым они дружат ещё с начальной подготовки. Видно, что сильнодействующих средств ему вкололи много. Он лежит на брезентовой койке, глаза остекленели, язык заплетается. Паркер легонько толкает его кулаком в плечо и говорит: «Ничего, поправишься. А ведь сколько лет мы с тобою бок о бок, а?»
«Много», — говорит Эспозито, и голос его звучит как с пластинки, проигрываемой на слишком медленной скорости.
«А помнишь заваруху с кубинскими ракетами, в шестьдесят втором? Ведь кажется — столько лет прошло!» Повернувшись ко мне, Паркер говорит: «Мы с ним кореша, лейтенант. Мы с Эспозито реальные кореша».
В палатке он лежит не один, там ещё три морпеха и с полдюжины южных вьетнамцев. Пустующие койки заляпаны высохшей кровью. У двоих из трёх морпехов ранения лёгкие, и они здесь просто отдыхают, как в отпуске. Третий тяжело ранен в голову, весь в бинтах. К вене одной руки подведена трубка от капельницы, трубка с плазмой — к другой, тянутся они от бутылей, закреплённых на металлической стойке. Ещё одна трубка подведена к члену. По ним непрерывным потоком переливаются жидкости — моча, глюкоза, плазма. Этот морпех — здоровенный, атлетически сложенный парень, настолько рослый, что пятки его выступают за край койки. Он лежит неподвижно, и о том, что он жив, свидетельствуют лишь движения его грудной клетки вверх-вниз да горловые звуки, которые он издаёт с интервалом в несколько минут.
Подходит медбрат, вставляет ему в рот термометр, замеряет кровяное давление и отходит к солдату АРВ, лежащему на койке по соседству с Эспозито. Это стандартная больничная койка, спинка её поднята, и солдат практически сидит. Всё его тело упрятано под бинтами и гипсом, кроме одной руки, нижней части лица и макушки. Пряди густых чёрных волос спадают на бинты, закрывающие его глаза и лоб. К телу солдата приделаны всяческие приспособления: трубки, резиновые шланги, зажимы, манометры. Он напоминает мне эпизоды из фильмов ужасов про страшные эксперименты над людьми: весь обмотан белыми бинтами, всякие устройства вокруг.
Паркер с Эспозито продолжают вспоминать подробности своей долгой дружбы. Глаза Паркера влажны, голос от переживаний срывается, и мне становится неловко, как будто я подслушиваю разговор влюблённых перед разлукой. Я оборачиваюсь к медбрату и спрашиваю, что случилось с южновьетнамским солдатом. Медбрат отвечает, что он ранен в левую руку, обе ноги, живот и голову, и должен умереть через день-два. Морпеху повезло меньше.
